Катрин Панколь - Гортензия в маленьком черном платье
Глаза деда увлажнились. Он тряхнул головой, замешкался на мгновение и ответил: «Нет».
Когда он заканчивал учиться, он поступил в оркестр камерной музыки и играл для членов высшего общества Гаваны. Он был единственный скрипач в оркестре. Благодаря этому они с Роситой могли как-то выжить. Им было по двадцати одному году тогда. У них уже родились Пепито и Линета. Друг-музыкант предложил присоединиться к одной из новых музыкальных групп, играющих ча-ча-ча, мамбо и гуарачу. Он отказался, речи не могло быть о том, чтобы он участвовал в производстве «этого шума». Тем не менее как-то в июне Филиберто Депестре, первая скрипка оркестра «Арагон», заболел и Улисса попросили заменить его. Так в один прекрасный вечер он стал королем мамбо и ча-ча-ча.
С этого момента он запретил, чтобы при нем произносили имя Нади. Ему было так стыдно, что он напивался, а потом извергал все из себя с риском вывернуть внутренности! Он проводил ночи в отелях «Монмартр», «Гавана Хилтон», «Тропикаль» и оплачивал счета.
Росита занималась детьми, он оплачивал счета.
Дети болели, он оплачивал счета.
Его отец разбил голову, упав с лестницы, он оплачивал счета.
Мать жаловалась на жизнь, плача во вдовий передник, он оплачивал счета.
Семья его росла, и тут разразилась революция. Улисс не верил в идеи Фиделя Кастро. В 1965 году он уехал в Америку на гастроли с оркестром «Арагон» и там остался. Ему было двадцать шесть лет. Он попросил политического убежища и добился его. Так он смог перевезти свою скрипку через границу без всякого урона.
Но на жизнь он зарабатывал не музыкой. Один кубинец, Фелипе Расон, друг отца, взял его работать в свою строительную фирму. Поскольку он выделялся умом среди других рабочих, его назначили бухгалтером. Он поселился в маленьком доме в Хайалиа – городке Большого Майами. Переделал домик в трехкомнатный, расширив его за счет веранды. Им двигала одна лишь мысль: чтобы Росита и дети переехали к нему. Младшему, Оскару, было пять лет, когда он последний раз поцеловал его, прежде чем покинуть страну. Оскар спросил его: «Ты привезешь мне машинку на пульте управления, а?» Он обещал.
Он отказывал себе во всем, чтобы отправлять каждую неделю деньги, на которые можно было бы подкупить таможенную службу, но правительство Кастро не хотело отпускать кубинцев с острова. Только в 1980 году он наконец добился своего и увидел, как его семья сходит с парохода на берег в Ки-Уэсте. Мальчики теснились возле матери в черном платке. Он сразу их и не узнал. Они долго смотрели друг на друга, прежде чем бросились друг другу в объятия.
Росита шепнула ему на ухо:
– А скрипка все еще у тебя?
Он кивнул.
– И ты по-прежнему на ней играешь?
На это он не ответил.
Конечно же, он играл. Но в барах, в ночных кабаках. По вечерам. Он предал свою мечту.
Когда 22 октября 1979 года он узнал, что Надя Буланже умерла в Париже, за весь день не произнес ни слова. Несколько лет спустя, когда мать Калипсо сбежала из больницы, оставив ребенка, Улисс взял девочку себе. Его дети уже выросли, покинули отчий дом. Он решил вырастить ее у себя, подальше от Оскара. Тот был человеком ненадежным, неуравновешенным, пустым и опасным.
Но Оскар вернулся в Хайалиа к родителям.
– Я ее отец, – говорил он, – Калипсо – моя дочка!
– Ты не подойдешь к ней!
И мужчины стояли лицом к лицу, сжимая кулаки.
Улисс рассказывал Калипсо, как называются деревья, как выглядят разные цветы, какой вкус у папайи, как вибрирует нота до. Он учил ее определять запахи. Аромат апельсина и мандарина, фиалки и ванили, розы и иланг-иланга, сандала и пачулей. Все эти запахи составляли аромат духов, которые он хранил в старом флаконе, присланном из Парижа. «Ивуар» Пьера Бальмена. Аромат женщин, которые любят и улетают на небеса.
Калипсо в это верила.
– А они навсегда исчезают в небе, те женщины, что пользуются этими духами?
– Да, но они оставляют на тебе свой отпечаток, и ты никогда не можешь их забыть.
Он научил ее выслеживать момент, когда небо приобретает кобальтовый свет, прежде чем разразиться тропической грозой, научил издали определять приближение урагана, чувствовать его хриплое, могучее дыхание, вытирать с лица первые тяжелые капли и бежать со всех ног в убежище.
Вместе они смотрели, как гнутся пальмы и плещут волны. Ели pastelitos[21], пели: «Buenos día, mi amor…»[22] кассирше в магазине, когда она давала им сдачу, пробовали жареную свинину в китайском ресторане. Он учил ее самым разным вещам, важным и не очень, но никогда, никогда не бессмысленным, поскольку в глазах Улисса Муньеса все было исполнено смысла. У всего был вкус, запах, цвет. Он приказывал ей: «Закрой глаза», и она смеялась, смеялась! «Я не могу разобраться, чего ты хочешь, abuelo: чтобы я закрыла глаза или чтобы открыла?»
Единственное, чего он никогда не касался в своих рассказах, был день ее рождения. Калипсо чувствовала, что эта дата точно погребена за семью печатями.
Она не осмеливалась заговорить об этом с Улиссом.
Кем была ее мать? Почему она убежала без ребенка? Почему она прицепила булавкой записку с этим странным именем на пеленки в родильном доме?
Почему Оскар, ее отец, подолгу смотрел на нее, а потом бил? Зачем он сломал ей челюсть?
Почему он стрелял по пустым бутылкам с криком: «Американская шлюха!»? Или всаживал пули вокруг ее кровати, скандируя: «Нija de puta!»?
И когда она случайно увидела, как отец и дед ссорятся в сарае, почему она не узнала лица Улисса? Почему оно стало похоже на лица тех людей, которые шлялись с Оскаром и пугали ее, хлопая в ладоши, когда она приближалась слишком близко?
Калипсо неустанно задавалась этими вопросами.
Она сидела в своей комнате и повторяла, повторяла, как во время концерта выйдет на сцену, в который раз повторяла партитуру, красиво округляла руки, сбрасывала туфли, упиралась в пол босыми ступнями, проверяла смычок, вставала в исходную позицию, проживала каждый жест, каждое движение. Каждую минуту наполняла нотами. Прикрыв глаза, вспоминала уроки деда. Вспоминала курс профессора Пинкертона, посвященный Наде Буланже. Она записалась туда первой. Ее имя возглавляло список учеников. Ей хотелось бы добавить туда имя Улисса Муньеса.
Калипсо хотела, чтобы этот вечер стал настоящим апофеозом. Это будет последний день ее месяца любви.
– Ты знаешь, фиалка, я готова отдать все, выложиться целиком. Хочу закончить все это в зените славы, ведь потом я его больше не увижу, или мы будем мельком пересекаться в коридорах школы, махать друг другу рукой и бежать дальше. Я не буду грустить, поскольку у меня останутся мои воспоминания. Я хочу, чтобы после нашего выступления люди сидели, словно пригвожденные к стульям, со слезами на глазах. Ох! Сколько мне всего хочется! И вместе с ним, я уверена, все это возможно…
Она посмотрела на маленькую фиалку на окне, выходящем на север. Спросила у нее, получится ли совершить что-нибудь великое одной, без любви, которая постоянно рядом? Раньше она сказала бы – да, а теперь уже не знала.
Ее вдруг болезненно кольнуло в грудь при мысли, что они больше не будут видеться каждый день. Она спросила себя тогда, достаточно ли ей будет тех воспоминаний. Она закрыла глаза, вспомнила мелодию Бетховена и наконец улыбнулась.
Нужно просто, чтобы музыка никогда не кончалась.
Как-то вечером она набрала номер в Майами. Номер Улисса и Роситы Муньес.
Трубку сняла бабушка.
– Abuela, это Калипсо.
– Как ты поживаешь, mi corazoncito?
– Очень хорошо, бабушка. А ты?
– Ну так, более или менее. Все здесь хорошо.
– У вас не слишком жарко?
– Жарко. И жара уже какая-то липкая, душная. Я стараюсь поменьше двигаться, но мне приходится постоянно запускать кондиционер.
– А дед как?
– Он не прикоснулся к своим espanadas за обедом и отказался, когда я предложила отвезти его до кафе посмотреть, как Хорхе и Андреас играют в домино.
– Дай мне его…
В телефоне раздался щелчок. Она узнала этот звук, он означал, что она включила громкую связь.
– Можешь говорить, amorcito. Он здесь, рядом со мной.
– Он слышит меня?
– Да, он тебя слышит…
Он слышит, но уже почти не говорит. Только что-то хрипло выкрикивает, какие-то невнятные звуки. Словно детский лепет. Его нашли утром возле решеток аэропорта, он лежал на земле, майка его задралась, на теле были видны следы побоев, волосы все слиплись от крови, глаза опухли. Полицейские осмотрели место преступления, констатировали, что Улисса отвезли туда на грузовике, бросили на землю, избили, и от ударов он упал назад и раскроил голову о бетонную плиту. Избивавшие его личности впали в панику и предпочли удрать, не оставив на месте ни одной улики. И правда, трудно обнаружить какие-либо следы на этом пустынном участке, где разворачиваются авиапогрузчики и за которым никто из служащих никогда не следит… Полицейские еще философски добавили: «Это типично кубинское нападение, сведение счетов между преступными группировками. Пострадавшему просто хотели пригрозить». И закрыли дело. Никто не умер, пострадавший вроде начал выкарабкиваться, у них были гораздо более серьезные дела.
