Джесси Эндрюс - Хейтеры
– Уэсси, – сказала мама со слезами на глазах, – у нас потрясающая новость.
Оказалось, мама ждала ребенка. Она забеременела впервые в жизни. Это стало полной неожиданностью, и причину мне так и не объяснили, а возможно, и не могли объяснить. По состоянию здоровья она просто не могла забеременеть. Но это произошло, и мама с папой находились на седьмом небе от счастья.
Впрочем, как и я. Конечно, в глубине души зародилось смутное подозрение, что это будет странно. То есть теперь у них буду я и еще другой ребенок – мамин и папин родной ребенок. Я понимал, что этот родной ребенок в каком-то смысле получит больше прав именоваться их ребенком, чем я. Хотя они настаивали, что это не так. Ты наш родной сын, повторяли они; ни один приемный ребенок не может быть таким родным. Они не понимали, что мне хотелось бы услышать совсем другое: даже родной ребенок не может быть таким родным.
Но несмотря ни на что, я был счастлив, потому что знал, что они счастливы. Даже в таком юном возрасте это уже стало моей основной чертой. Я всегда подстраивался под компанию.
– И еще кое-что, – сказал папа. Он поджал губы так, что их стало не видно в бороде, и повернулся к маме. И тут я понял, что сейчас будет плохая новость.
– Уэсси, в детстве у нас была большая собака, – проговорила мама. – И однажды она просто сошла с ума. Напала на меня и укусила за руку.
– О нет, – кажется, сказал я тогда. Глупо, конечно.
– В таком возрасте, как у твоей мамы, – продолжил папа, – и по другим причинам беременность может протекать сложно. А маленькие дети очень хрупкие. Мы знаем, как ты любишь этого пса, сынок, правда, знаем, – он смотрел на меня, и его борода съежилась, – но вряд ли сможем его оставить, понимаешь?
– Папа Младший никогда никого не укусит! – поклялся я, качая головой и отчаянно пытаясь не заплакать. Учитывая, что мне было восемь, сделать это оказалось нелегко.
– Собаки непредсказуемы, Уэсси, – тихо проговорила мама.
– Но я точно знаю, – воскликнул я. – Знаю! Я уверен. Он никогда на вас не набросится. Обещаю! Он ни на кого не набросится. Я его хорошо знаю. Очень, очень хорошо знаю!
Дальше я держаться не смог. Помню запах еды, странные звуки ситара и красные подушки из искусственной кожи, в которые я уткнулся, рыдая от горя и беспомощности. Папа пытался объяснить, что когда на тебя в детстве нападает собака, ты уже не можешь чувствовать себя рядом с собаками в безопасности, и это плохо отразится на мамином здоровье, а значит, и на здоровье ребенка. Весь этот стресс и тревога. Тем временем я плакал так горько, что в какой-то момент как бы вышел из тела и смог посмотреть на себя со стороны. Помню, подумал: только слабаки так горько рыдают.
Наконец мама сказала:
– А может, он будет жить во дворе?
В глубине души я знал, что Папа Младший не согласится жить на улице. Но какое-то время он там прожил. Мы поставили лежак на заднее крыльцо и вынесли туда все его игрушки. Я проводил там столько времени, сколько мог. Но Папа Младший все равно был подавлен. Ему нравилось жить в доме. С нами, не с нами – неважно. Ему просто казалось, что в доме круче, уютнее и больше спальных мест.
И через несколько дней он убежал.
Однажды утром я встал и вышел во двор, чтобы скорее с ним поиграть, а его там не оказалось. На боковой калитке виднелись отметины когтей; так мы поняли, что он через нее перепрыгнул.
Я выбежал на улицу и стал орать, как ненормальный, звать его. Но он не пришел. Все утро я бегал по району и искал его везде. Искал весь день, вечер и даже часть ночи.
Несколько недель я повсюду развешивал объявления, стучался в двери, обзванивал приюты, часами бродил по улицам и паркам, выкрикивая его имя. Я научился размещать объявления на форумах и зафлудил Интернет своими постами «пропала сабака вазможно украдина». Меня даже забанили за спам. Но ничего не помогло.
Он пропал. Каждую ночь мне снилось, что я нашел его, и просыпаться было худшим в мире кошмаром.
Мама даже не пошевелилась, чтобы помочь его найти. Папа немного помогал. Но видно было, что делал это без особого желания. Он жалел меня, но в конце каждой поисковой вылазки явно испытывал облегчение, что Папа Младший не нашелся. Я это чувствовал и ненавидел его.
Ненавидел их обоих за то, что они выставили Папу Младшего на улицу. Ведь именно поэтому он и убежал. Или, по крайней мере, то была одна из причин. Он никогда бы не убежал, если бы по-прежнему мог спать в моей кровати.
Но больше всего возненавидел их, когда они спросили, не хочу ли я поговорить о малыше – может быть, на самом деле я из-за малыша так расстроен? Они совсем меня не понимали, и это было ужасно.
Вскоре после того как Папа Младший сбежал, у мамы случился выкидыш. Она была на пятом месяце беременности. Все произошло из-за проблем со здоровьем, которые мешали ей забеременеть (именно поэтому родители решили взять приемного ребенка). Я так до сих пор и не знаю, что это за проблемы. Они никогда не рассказывали мне, а я не спрашивал.
После этого мы как семья пережили просто кошмарный период. Мама болела и все время лежала дома, а папа метался между двумя крайностями:
а) подчеркнуто вежливое и любезное обращение со мной, ведь я все-таки его сын;
б) беспричинный гнев и раздражение из-за любой фигни.
Второй вид настроения преобладал в дни непосредственно после выкидыша. Тогда я снова попросил отца повозить меня по району и поискать Папу Младшего. Впервые в жизни в тот день он повысил на меня голос. Но это в итоге обернулось мне на пользу, потому что потом он извинился подчеркнуто вежливо и любезно и пообещал более усердно помогать мне искать Папу Младшего, особенно в Интернете.
И через пару дней мы действительно его нашли.
Оказалось, Папа Младший вернулся в свой прежний дом в пригороде. Он так скучал по своим бывшим хозяевам, что перепрыгнул через забор нашего дома и бежал всю дорогу. Мы съездили к нему в гости, и в этот раз лысый нервный дядька средних лет сказал, что, пожалуй, они оставят свою собаку у себя, и, кстати, ее зовут Генри. Они совершили огромную ошибку, и это никогда не повторится. Жене дядьки все случившееся казалось очень смешным. Двое их сыновей, кажется, понимали, что ничего смешного в этом нет, и на самом деле все хуже некуда.
Глядя, как пес по имени Генри смотрит на старшего мальчика преданными глазами, я понял, что нельзя винить в случившемся маму с папой. Мой пес сбежал не потому, что мы выставили его на улицу. А потому, что он никогда по-настоящему не был моим. Не хотел, чтобы я забирал его и давал ему новое имя. Хотел лишь вернуться в свою семью, потому что там было его место.
Я смотрел на Генри из окна машины, а он смотрел на нас так, как на любой другой проезжающий автомобиль. Думал: вот если бы я не был таким толстым и старым, то погнался бы за этой тачкой. Но он был толстым и старым, и мы оба это понимали.
Конечно, я мог бы попросить другую собаку. Но не попросил. Отчасти потому, что не вынес бы, если бы и второй мой пес не захотел со мной остаться. Но главным образом из-за папы и мамы.
Они грустили так, что казалось, никогда уже не станут счастливыми, и весь дом словно пропитался густым темным дымом, который никак не мог рассеяться.
Я, конечно, тоже грустил, что у меня не будет братика или сестренки. Но это было ничто по сравнению с тем, как переживали папа с мамой. Из-за этого я тоже переживал. Но что-то мешало мне полностью соединиться с ними в их горе: возможно, потому что я не мог представить себя на их месте, а может, потому что был им не родной. И это нельзя было исправить. Я почти понял, что они чувствуют, почти горевал, как они. Но все же не так. Тем не менее я понимал их гораздо лучше, чем могло показаться.
Однако постепенно грусть развеялась. Примерно через месяц всем стало немного лучше, мы пошли на ужин в тот же ресторан, и предки сказали, что любят меня и других детей им не нужно. То, что случилось, было очень грустно и тяжело, зато они поняли, что у них уже есть семья, которая им нужна, и больше они не собираются заводить детей. Потом мы проделали такой ритуал, когда каждый по очереди подходит к остальным двум членам семьи и говорит, как сильно их любит. Папа сказал, что каждую минуту каждого дня я являюсь для него причиной неизмеримой гордости и счастья, а мама – что я маленькое сердечко, бьющееся за пределами ее тела. Сам я не помню, что им сказал, но наверняка что-то менее поэтичное. Тем не менее они прослезились, и мы снова стали родной и счастливой семьей – по крайней мере, тогда нам так казалось.
Больше мама забеременеть не смогла, собак и других животных мы тоже больше не заводили, и именно с тех пор мне стали разрешать делать все, что хочу. С этого момента мне стали доверять безоговорочно и предоставили полную самостоятельность, по сути, возложив на меня полную ответственность за свои поступки. Сейчас это кажется безумием, ведь мне было восемь с половиной. Но тогда я решил, что заслужил это. А они, наверное, поняли, что у них растет ребенок, чьей самой большой мотивацией в жизни является желание заставить свою компанию гордиться.
