Жюльетта Бенцони - Женщины Великого века

Ответ Версаля на необычное брачное предложение был таким, каким он только и мог быть. Министр Поншартрен писал от имени короля, что этот союз станет возможным лишь в том случае, если «король Марокко согласится принять христианство и торжественно провозгласит свое отречение от ереси Магомета». Накануне послание было вручено капитану Абдалле бен Аише, принявшему его с непроницаемым видом.

Карета остановилась перед воротами Главного дворца, которые охранялись двумя конными стражниками – бесстрастными белыми всадниками на черных конях. Но едва Сент-Олон проник во внутренний двор, как его чуть не сбил с ног необычный кортеж, состоявший из четырех воинов в полном вооружении, с копьями на изготовку, и двух полуголых палачей. Они вели закованного в цепи человека высокого роста, теперь полусогнутого от тяжести его вериг. Проходя мимо, пленник бросил на француза странный взгляд, в котором читались и торжество, и отчаяние одновременно. То был капитан Абдалла бен Аиша, проваливший вторую миссию и заслуживший пытки.

И первое, что увидел Пиду де Сент-Олон, войдя в зал для аудиенций, где его ожидал султан, это валявшийся на полу маленький раскрашенный предмет, который был не чем иным, как портретом, раздавленным каблуком разъяренного мавра.

Через некоторое время Сент-Олон смог наконец покинуть дворец неистового султана, еще трясущийся от страха, но живой. Вновь взглянув на стену, он убедился, что отрубленные головы не только сменились новыми, но и число их заметно увеличилось. Неразделенная любовь Мулая-Исмаила к принцессе де Конти обернулась двумя сотнями загубленных жизней французских пленников. Никогда, как и предсказал король Людовик XIV, женская улыбка еще не стоила так дорого…

«Мадам», Генриетта Английская, невестка Людовика XIV

Давненько, думали придворные, набившиеся в тесную часовню Пале-Рояля тридцатого марта 1661 года, в королевском семействе не видывали такой хорошенькой новобрачной! И правда, очаровательная и грациозная принцесса Генриетта-Анна Английская словно освещала своей красотой – и куда сильнее горевших свечей! – это святое место, долгие месяцы видевшее лишь суровое лицо ее королевы-матери, поселившейся во дворце. Будто лучи солнца пронзили туман и сырость по-зимнему холодного утра, ибо погода выдалась в день свадьбы отвратительная.

Прежде всего, с самого утра дождь лил не переставая. К тому же время Великого поста не допускало чрезмерной пышности этого почти королевского бракосочетания. И наконец, прошло всего три недели с того дня, как кардинал Мазарини отдал богу свою расчетливую и обремененную политикой душу. Но изумительная прелесть невесты еще больше, чем стать жениха и роскошь его наряда, превратила этот безрадостный день в настоящий праздник. И оно того стоило: младший брат юного короля Людовика XIV, монсеньор Филипп Орлеанский, которого при дворе называли просто «Месье», без всяких титулов, женился на своей двоюродной сестре Генриетте, дочери несчастного Карла I, обезглавленного несколькими годами раньше Кромвелем, и внучке славного короля Генриха IV, отца ее матери – Генриетты-Марии Французской.

По правде говоря, к восторгу публики примешивалась и толика удивления, поскольку милую Генриетту все хорошо знали: детство ее прошло в Лувре, где она нашла убежище со своей матерью, когда власть в Англии захватил Кромвель, и минуло всего полгода, как девушка вернулась в Англию. Но за эти шесть месяцев с Генриеттой-Анной произошли поистине чудесные изменения! Словно по мановению волшебной палочки, худенькая, нескладная и неприметная смуглянка превратилась в сказочную принцессу. Черные глаза ее светились радостью жизни и умом, а озорная грация завораживала настолько, что и самые искушенные не могли остаться к ней равнодушными.

Юная невеста прекрасно осознавала свою привлекательность и каждой клеточкой тела излучала желание нравиться. Это был ее день, ее триумф над королевским окружением, которое годами относилось к ней с пренебрежением.

Когда четырнадцать лет назад они с матерью бежали во Францию, Людовик XIV был еще ребенком. Наставником его стал всемогущий кардинал Мазарини, о котором ходили слухи, что он – тайный супруг регентши Анны Австрийской. И гостеприимство, которое им оказали, радушным назвать было трудно.

Поселили их на нижнем этаже старого Лувра, они с матерью носили латаные-перелатаные платья, питались порой хуже служанок, мерзли и нередко голодали. Зимой из-за холода им частенько приходилось весь день оставаться в постели, а чтобы найти денег на еду, Генриетте-Марии даже пришлось распродавать позолоченные предметы мебели своих апартаментов.

Обе они очень страдали, их гордость была уязвлена. Мать – оттого, что с ней обращались как с приживалкой, во дворце ее отца, где она жила до замужества. А дочь не могла перенести презрения молодежи, которая ничего не видела вокруг, кроме наглой своры племянниц Мазарини, этих знаменитых «Мазаринеток», с которыми обращались как с принцессами крови и выдавали их за самых именитых женихов королевства.

Никто тогда не отказывал себе в удовольствии лишний раз посмеяться над вечно грустной принцессой, и в глубине памяти Генриетта хранила жгучее воспоминание о королевском бале, когда молодой Людовик XIV наотрез отказался пригласить ее на танец.

– С ней? Танцевать с мешком костей? Она слишком уродлива!

Как она тогда страдала от его слов! Да и поныне страдала, если услужливая память внезапно рисовала ей картины прошлого. Между тем полгода назад серое полотно жизни принцессы обрело иные краски: ее брат Карл, молодой, красивый, отважный, но тоже преследуемый и оттого еще более несчастный, наконец-то вернул себе трон. Став королем Карлом II, первое, что он сделал, – призвал к себе мать и сестру, которая отныне становилась желанной партией для многих. Настолько желанной, что сама Анна Австрийская, руководимая, разумеется, Мазарини, не теряя времени, попросила руки Генриетты для своего второго сына. И кошмар нежданно обернулся волшебной сказкой для юной принцессы, которую брат ласково называл Кошечкой.

А сегодняшний день был лучшим из всех. Когда Генриетта приехала во Францию, ее встретили как истинную невесту королевского дома. Повсюду, где бы ни проезжала принцесса, ее сопровождали цветы, флаги и восхищенные возгласы. В дороге, увы, ей пришлось обратиться к лекарям – она подхватила корь, которая, к счастью, быстро прошла.

Теперь, пока взгляд ее, скрытый вуалью из дорогих кружев, блуждал по сторонам, в голове радостно билась мысль: вот она, вершина ее торжества, ведь на церемонии, соединившей ее с Филиппом, присутствовал сам король. Монарх находился на клиросе, всего в нескольких метрах от нее, и Генриетта несколько раз ловила на себе взгляд его голубых глаз – грустный и задумчивый.

В восторге принцессы было что-то дикое, первобытное. С момента ее приезда Людовик проявлял к Генриетте почтение и нежную внимательность. Как знать, не сожалеет ли он теперь, что взял в жены белокурую испанскую инфанту, безумно в него влюбленную, но пресную и простоватую, в то время как чуть позже он мог жениться на принцессе Англии?

«Я могла стать королевой Франции, – думала Генриетта с легкой грустью, – королевой… вместо того чтобы стать просто Мадам, герцогиней Орлеанской, второй дамой королевства».

И она не ошибалась. Людовик XIV, с тех пор как встретился с ней вновь, испытывал горькое сожаление. «Мешок костей» преобразился в чудесную семнадцатилетнюю девушку, замечательную красавицу с нежным цветом лица «лилии и жасмина» и пышными каштановыми волосами, мягкими и шелковистыми. Сложена она была превосходно, и главное – в облике Генриетты было достоинство и благородство настоящей принцессы. Так что Людовик невольно задумывался: какая из нее вышла бы королева!

Но повернуть время вспять невозможно, и отныне между ними ничего не могло быть, кроме родственных чувств, которые отнюдь не соответствовали неумеренному аппетиту молодого короля. И он твердо решил, что не станет ими довольствоваться, особенно когда смотрел на своего брата.

В наряде из плотного шелка, усыпанном драгоценными камнями, красавец Месье казался верхом элегантности. Людовик презрительно относился к его чересчур женственному вкусу, забывая, по причине крайнего себялюбия, что этот женственный вкус привили брату искусственно, и было это делом рук Мазарини и самой королевы-матери. Оба надеялись, что, став эстетом и модником, Месье не будет интриговать и устраивать заговоры против брата, как это сделал в свое время незабвенный дядюшка Гастон Орлеанский со своим братом – Людовиком XIII. И то, что сердце Месье было добрым и чувствительным, что, возможно, в нем погиб великий военачальник и что отвагу его невозможно было отрицать, по сути, ничего не меняло: все, что могло сделать из Филиппа жаждущего власти честолюбца, было безжалостно вытравлено. Вот почему король не считал брата ни политическим конкурентом, ни соперником в любви.