Ральф Ротман - Юный свет

Широко расставив лапы, Зорро стоял и дрожал всем телом, а я как следует намылил его два раза и облил из душа. Вода была серого цвета, а вот густая шерсть на костлявом теле стала мягкой. Я накрыл его махровым полотенцем и вытер. Он не сопротивлялся. Когда он был уже наполовину сухой, я, подхватив его под брюхо, помог выпрыгнуть из ванны, на стенках которой остались царапины от его когтей. Я открыл дверь. Но он не смотрел на меня и не пошел за мной к телевизору, а тяжело прошагал в детскую и заполз под кроватку Софи.

Я лег на диван. По второй показывали кино про любовь, и когда парочка начала целоваться, я встал на колени перед экраном, чтобы внимательно рассмотреть, как они это делают. Губы сжаты, никакого намека на участие языка. Мне показалось странным, что их довольно длинные носы даже не скрестились. Должно быть, из-за положения головы. Я взял мягкий карандаш и нарисовал на косяке двери физиономию. Точка, точка, запятая – вышла мордочка кривая. Губы я обвел немного четче. Потом обхватил косяк примерно на уровне бедер и выпятил живот. Когда я приблизился к физиономии, кончик носа как раз уперся в древесину. А если наклонить голову вбок, то можно, пожалуй, беспрепятственно поцеловать нарисованные губы.

Я потренировался несколько раз, даже с закрытыми глазами, как вдруг в дверь тихонько постучали. Кто-то несколько раз нажал на ручку, но я не реагировал. Поплевав на пальцы, я стер рисунок, но не до конца, не получилось. Я только размазал его. Опять постучали, теперь уже чуть громче. Я посмотрел на часы. Было одиннадцать.

– Кто там?

– Ну, кто еще может быть, – прошипела Маруша, – надеюсь, ты уже открываешь!

– С какой это стати? Я уже сплю!

– А ящик чего орет? Ну пожалуйста!.. Очень нужно.

Я дернул за шнурок и зажег торшер. Потом сунул руку в карман, достал ключ, вставил его в замочную скважину и приоткрыл дверь, просунув в щель ногу. На Маруше был халатик с диснеевскими мотивами. Она купила его в супермаркете Woolworth. При стыках швов о мотивах, похоже, никто не думал. Гуфи налезал на Мини, а шляпу дядюшки Дагобертса надвинули на задницу Плуто.

– Можно мы пописаем у вас? Мы заболтались и выпили слишком много пива… А мой умывальник подтекает.

– И ночной горшок тоже?

– Да он уже полон! – Она сжала колени прямо как Софи, когда той было невтерпеж. – Пожалуйста, Юли. Ты за это кое-что получишь.

– Ладно, – я отступил, – но только не полбутылки, как в прошлый раз.

Джонни, чуб которого выглядел так, будто он и не ложился, взял ее за плечо и протиснулся мимо. Черные спортивные брюки блестели, словно уголь, а спереди сверкал фирменный ярлык. На меня он даже не взглянул, прошел через большую комнату в коридор и исчез в туалете, раньше чем я успел крикнуть «направо».

Маруша рассмеялась.

– Да знает он.

Это был смех взрослой женщины.

– Да? А откуда?

Она пожала плечами.

– Все дома-то одинаковые.

Дверь за собой он не закрыл, и мы слышали журчание струи в унитазе, но ее это нисколько не смущало. Она огляделась в комнате.

– Признаться, у вас действительно красивая мебель. У твоей матери хороший вкус. Если у меня когда-нибудь будет собственная квартира…

– А что? Ты переезжаешь?

– Я? Тебе этого хочется? Ну, кто знает…

На ней был довольно свободный халатик, и мне показалось, что от нее странно пахнет, чем-то похожим на камамбер. Я ткнул пальцем ей в шею. И почему-то вдруг заговорил шепотом:

– Он тебя душил?

Она разинула рот. Впечатление было такое, будто у нее размазалась губная помада. Но она никогда ею не пользовалась. Рядом с входной дверью висело круглое зеркало, обрамленное в виде звезды проволокой, обмотанной шерстяными нитками. Маруша пощупала фиолетовые пятна на своей шее и пробормотала: «Свинья!»

В этот момент Джонни дернул за цепочку, послышался шум спускаемой воды. Он вышел к нам, все еще копаясь с завязками на штанах. Он не утруждал себя шагать потише. Грудь у него была гладкая, без волос, и мускулы играли при каждом шаге. Он смотрел на нас, ухмыляясь. Глаза Маруши сверкали от гнева.

– Ты, скотина, это что такое! Рехнулся, что ли?

– А чего? – Он подмигнул мне. – Маленькое клеймо. Зато теперь все будут знать, что ты девчонка Джонни.

– Ну да. А что я скажу на фирме? Как ты думаешь, что они там подумают? Я же не могу при такой жарище ходить с платком на шее!

Он тихонько прищелкнул языком.

– Хватит болтать. Иди писать.

Она тяжело вздохнула, но ничего не сказала. Рывком затянула пояс. Потом развернулась и завиляла задом, пестрый халатик раскачивался из стороны в сторону, а загорелые икры так и блестели. Джонни посмотрел на меня.

– Могу лишь одно сказать – сама виновата. Раз уж такая горячая, что ничего не замечает… Правда? Сколько тебе лет, малыш?

От него пахло пивом и одеколоном.

– Мне? Почти тринадцать.

– Значит, двенадцать. Мошонка-то уже волосатая?

Я не ответил, лишь громко засопел, а он засмеялся.

– Не обижайся. Не девица же. Хочешь покататься на моем мотоцикле, на итальянском «гуцци»?

– Разве у вас не «крайдлер»?

– Не надо со мной на «вы». У меня был «крайдлер». А что?

– А почему «гуцци»? Лучше?

– Лучше? Да ты что, это все равно что сравнить «мерседес» с двухцилиндровым «гогго»-мобилем.

Его руки были сплошь в самодельных наколках: якоря, пламенеющие сердца, крест на холме. А еще надпись: Джонни любит… Я чуть вытянул шею, но так и не смог прочесть, кого любит Джонни. После «любит» следовал пробел, бледный овал. А дальше еще один рисунок – русалка с мечом. И снова послышался звук спускаемой воды. Маруша вышла из туалета, но на нас не глядела. В карманах халата сжатые кулаки, губы плотно сомкнуты, взгляд направлен на телевизор, но там, кроме рамки, ничего больше нет.

Джонни протянул руку.

– Не разыгрывай сцен. До завтра пятно пройдет.

Он попытался шлепнуть ее по заднице, но она увернулась и погладила меня по волосам.

– Спасибо, Юли. И иди спать, слышишь. Уже поздно. Я тоже пойду.

Задрав подбородок, она вышла из квартиры, не удостоив Джонни взглядом. Но он подмигнул мне, и вскоре я вновь услышал хихиканье в темноте. Негромко звучала песня Beatles.

Я достал из холодильника кусочек колбасы и бросил его под кроватку Софи. Зорро обнюхал и счавкал, но не вылез. Он выполз лишь, когда я помахал у него под носом вторым ломтиком. Зорро еще не обсох, но, похоже, больше на меня не злился. Шерсть приятно пахла. Я поставил ему на балконе глубокую тарелку, налил туда молока, и он принялся громко лакать, фарфор так и громыхал по цементному полу. И хотя окно было наполовину открыто, они все равно ничего не слышали.

Заскрипел остов кровати, вздохнули и охнули пружины, Маруша дышала часто и прерывисто и тихонько постанывала. Его я не слышал. Я сел на пол, прислонился спиной к стене и стал смотреть в небо. Собака тоже на какое-то время задрала голову. В доносившихся звуках было нечто переливчатое, совсем нежное, как серебряный лунный свет на молоке, и я почувствовал, как у меня под мышками топорщатся волосы, и почесался.

Среди звезд промелькнул самолет. Их движения участились, Зорро слизнул пару капель с пола, а я затаил дыхание, когда Маруша вдруг прошептала: «Погоди-ка!»

– Да погоди же!

На секунду все смолкло, в саду стрекотали кузнечики, а потом что-то зашуршало, должно быть подушка. Ее голос за занавеской прозвучал как обычно, спокойно, только очень по-взрослому. Тарелка была пуста.

– Юлиан? Будь любезен, пойди, пожалуйста, назад в свою квартиру.

Я поднялся, перетащил собаку через порог и закрыл за собой дверь.

Мужчина обернулся. Свет до поворота к вентиляционному штреку еще добивал, хотя и мигал. В трех местах прорвалась вода, однако путь был пока, похоже, свободен. За развилкой темно. Там начинался «старик» – заброшенный очистной забой, использовавшийся как складское помещение или место для укрытия в случае крайней необходимости. Вход был затоплен, и он открыл ящик рядом со скрепером, достал оттуда кувалду, пилу, пригоршню гвоздей и отправился к шпунтовым доскам, сваленным тут кем-то из угольщиков, прежде чем его настигла вода. Доски были двухметровые, и он распилил одну пополам, связав половинки в распорку. Рядом со сложенными досками стояло несколько пластиковых канистр с чаем и водой, две из них он опрокинул в темноту, которую вдруг осветило воспоминание о доме – мята.

Потом он вытащил из-под инструментов моток проволоки и прочно закрепил под досками пластиковые канистры. Спустив плот на воду, он поставил на него ящик с инструментами, рядом положил отбойный молоток. Где-то визгливо завыла лебедка, вдалеке он услышал крики солевиков. Он снял куртку и серую майку, расстегнул пряжки на ботинках, запихнул в них носки, вытащил пояс из ушек, повесил его на себя поперек груди и укрепил на нем аккумулятор для нашлемного фонаря. Потом снял тяжелые тиковые штаны, положил все вещи на плот и сделал несколько шагов по уходящей вниз подошве.