Валери Тонг Куонг - Волшебная книга судьбы
– «Протек Консалтинг», – ответила я. – Она вам тоже знакома?
– Даже очень хорошо. Одна из ваших сотрудниц запрашивала кое-какие документы несколько недель назад. Я сама этим занималась. Ее звали…
– Виктуар. Вы наверняка имели дело с Виктуар Мильтон.
– Точно, мадемуазель Мильтон. А знаете что? – продолжила секретарша Фаркаса. – Можно сказать, что вы удачно зашли.
– Простите?
– Кроме меня, все погибли или тяжело ранены – теперь-то я могу вам это сказать, раз вы не родственница. С теми, кто пришел на заседание, то же самое, мертвы или едва лучше. Представляете? Все разнесло в пыль. От помещений не осталось ничего, от служащих немногим больше. Нет больше «Реальпрома».
Ее руки задрожали.
– Наверное, это было для вас шоком.
– Да, но только… – продолжила женщина, – я не знаю, как мне быть. Не знаю, к кому обратиться, и еще меньше, что со мной самой будет. Может, вы сможете мне помочь?
– Почему бы и нет, – сказала я с некоторой осторожностью, поскольку мне было чем заняться и помимо того, чтобы разыгрывать из себя добрую самаритянку.
– У меня в сумке договоры. Я не знаю, насчет чего они, но господин Фаркас придавал им огромное значение. Это было приготовлено для сегодняшней встречи.
Ее голос дрогнул. Она подавила позыв к рвоте.
– Отчасти благодаря этим бумагам я и осталась жива. Понятия не имею, что с ними делать. Так что, если бы вы согласились ими заняться… Может, дать им какой-то ход, предупредить людей, конечно, в том же «Лексисе», ладно? Я оставлю себе одну копию, а вы возьмете остальное.
Она снова прервалась.
– Скажите, я могу вам довериться? Ведь должен кто-нибудь этим заняться. Да, похоже, могу. Это же видно, правда, Поло? Вообще-то меня зовут Марилу Михайлович, немного сложновато выговорить. А это Поло, мой сын. У вас найдется визитная карточка? Какая-нибудь бумага с «шапкой», бланк? Это для проформы, ладно? Сам Господь мне вас послал, так что не будем усложнять себе жизнь.
Я внимательно за ней наблюдала. Было в ней что-то глубокое и при этом патетичное, уставшая красота, человечность. И красивое имя.
– Поло, – продолжила Марилу. – Дай-ка мне мои вещи.
Мальчуган поднял с пола большую сумку и поставил ее на носилки.
Я протянула визитную карточку его матери.
– Меня зовут Прюданс Мане. Тут мои координаты. Насчет документов не беспокойтесь, я постараюсь, чтобы они дошли до тех, кто имеет на них право. И напишу вам расписку, чтобы подтвердить, что вы мне их передали.
– Как хотите.
Я приготовилась ответить, но тут дверь открылась. Вошла медсестра.
– Госпожа Михайлович? Там журналист спрашивает, может ли он теперь взять у вас интервью. Как вы себя чувствуете?
– Лучше. Да, теперь может, – ответила Марилу.
Она повернулась к своей подруге: «Надеж, ты останешься с Поло?» Потом ко мне: «Тут пять папок плюс приложения. Они все одинаковые, сами увидите, различаются только имена в сопроводительных записках. Оставьте мне одну, а остальные забирайте. Поло вам даст мои координаты – на будущее. Идет?»
– Да, конечно. Я вам завтра позвоню.
Медсестра толкнула каталку к выходу: «Поехали!»
Мальчуган помог мне вытащить папки из сумки. Я его поблагодарила.
– Мадам, – окликнул он меня, когда я тоже собралась покинуть приемный покой.
– Да?
– Не бросайте ее, ладно?
Он был красив. Я дала бы ему лет одиннадцать, может, двенадцать. Мое сердце на мгновение сжалось.
– Ей понадобится помощь. А адвокат – это супер.
Не знаю, посредством какой странной механики моя рука вдруг сама по себе легла на его плечо. Не знаю также, как я смогла ему улыбнуться, я хочу сказать, так улыбнуться – изнутри.
– Не беспокойся, Поло. Я ее не брошу.
Было полшестого. Я почувствовала, как у меня запылало лицо. Лучше было уйти. И к тому же надо было разыскать Клару.
Royal Albert Hall
Хуже всего было даже не то, что я оказался приемным ребенком (хотя новость и застигла меня врасплох), а то, что это было известно всем.
Сначала я испытал острую боль, смешанную с бешеной злобой. Я молча проклинал их всех, одного за другим, – мать, отца, сестру, шурина, племянника, пока мое сердце не успокоилось. Потом поразмыслил. Минуту, две. И когда толкнул дверь и расцеловал тех, кто составлял на бумаге мою единственную семью, был уже сверхъестественно спокоен. Почувствовали ли они, какой ледяной плевок коснулся их щек? Дан, быть может. Он вздрогнул.
– Рад тебя видеть, – солгал мой шурин. – Похоже, ты в форме, несмотря ни на что.
Клелия возвела глаза к небу. Как давно она разлюбила своего мужа? Не припомню, чтобы хоть когда-нибудь видел ее нежной с ним. Всякий раз, когда он раскрывает рот, она смотрит на него с презрением. Часто обрывает. Без конца вздыхает. Не лишает себя удовольствия унизить его на людях, с наслаждением прохаживается на его счет, стоит ему отвернуться, обожает расставлять ему ловушки. За словом она в карман не лезет и любит быть на переднем плане. Наверняка она и преподавательницей-то коллежа стала, чтобы обеспечить себе внимательную и покорную аудиторию. Бедные дети, отданные ее пылкой жестокости, тому, что она называет «творческим подходом к наказаниям». Такой же извращенной и циничной она была и со мной в продолжение всего нашего детства – ей доставались лучшие места, лучшие куски, а она выбрасывала мои вещи, воровала сбережения и, хуже того, рылась в комнате наших родителей, а потом обвиняла меня.
Однако все эти годы я прощал ей, что она была такой. Упрямо находил ей оправдания, дескать, она слишком молодая, еще незрелая, слишком слабая, слишком закомплексованная. Я так любил свою мать, а мать восторгалась ею: это уже было достаточно веской причиной. Я совершал над собой насилие.
А мама беспрестанно напоминала мне мою миссию: защищать сестру от всего и всех. Умереть за нее, если понадобится. Ты ее старший брат, Альбер, это не пустяк. Защищай ее от врагов. Оберегай от завистников. Она такая светлая, остроумная, смышленая, исключительная. Весь свет будет завидовать такой удаче.
А ты, Альбер…
А я, конечно.
Почему я сам не нашел в себе силы освободиться от этого несправедливого договора? Зачем понадобилась эта трагедия?
Когда мне исполнилось семнадцать лет – ей тогда было двенадцать, – родители отправили нас в летний лагерь. Мы с Клелией терпеть не могли проводить время вместе, но у нас не было выбора. Погода стояла великолепная, перед отправлением инструктор пообещал собравшимся семьям, что нас ждет незабываемое лето. И пока я садился в автобус, мама все еще твердила, чтобы я присматривал за Клелией. Тискала ее в объятиях, а меня всего лишь потрепала по щеке. До свидания, дети, будьте осторожны, ладно? Развлекитесь хорошенько.
Лагерь располагался у реки. Атмосфера там была веселой. Природа – прекрасной. Клелия нашла себе подружек своего возраста, а я нашел Ингвара. Он плохо говорил по-французски, потому что еще три месяца назад жил в Швеции. Нескладный, худой, как спичка, с огромным ртом и лошадиными зубами. Но широченная счастливая улыбка, не сходившая с лица этого парня, заставила всех его полюбить – начиная с меня. Скоро нас было уже не разлить водой. Он научил меня некоторым шведским словам: solsken, smaskig, broder. Мы смеялись. Шведский звучал в моих ушах какой-то абракадаброй из мультика. Протекли первые счастливые недели. Я чувствовал себя лучше, чем дома, свободнее, уже не таким одиноким. У Ингвара был ножик с резной рукояткой, и однажды мы смешали нашу кровь: брат, broder. Он подарил мне этот нож. Будущее вдруг стало выглядеть по-новому.
В лагере было чем заняться. Некоторые занятия были обязательными, другие факультативными. Я отказался от каноэ, потому что Ингвар не умел плавать. Мы играли в шахматы, записались на стрельбу из лука. Он помогал мне строить замысловатые хижины, которые восхищали остальных. Я рисовал планы, он высказывал свое мнение. Я был прямолинеен, а он удивлял своей фантазией – вместе мы создавали настоящие чудеса из ветвей, мха, камней и тростника.
А потом настало то августовское утро: даже солнце казалось более лучистым, чем в другие дни. Директор лагеря собрал нас всех и объявил хорошую новость: сегодня забег по полосе препятствий. В лесу. А на это все были добровольцами. Нам повезло, и мы это знали: лесные полосы препятствий в то время нигде больше не существовали. Это была гордость лагеря, изюминка, то, ради чего дети съезжались сюда со всех концов страны. «Готовы к большому приключению? Тогда – начали!» – весело крикнул директор. Свора завопила от радости и бросилась к линии старта, которая находилась совсем неподалеку, возле столетнего дуба. «Счастливого пути!» – напутствовали повар и завхоз, по традиции проводившие нас до самой кромки леса. Клелия и Ингвар оказались прямо впереди меня. Случай: колонна составилась самопроизвольно. «Обожаю бегать по лесу!» – говорит Ингвар со своим чудовищным акцентом. Он чувствует себя тут непринужденнее, чем белка. Прыгает с ветки на ветку, огибает препятствия, закручивая свое бесконечное тело вокруг стволов. Можно подумать, что он резиновый. Время от времени оборачивается, чтобы проверить, поспеваю ли я за ним, но я не так проворен, как он, и пыхчу, когда приходится карабкаться по веревочной лесенке. В нескольких метрах над моей головой порхает Клелия, танцует среди листвы, презрительно поглядывает на меня свысока, а меня мотает из стороны в сторону, я больно стукаюсь о ствол и обдираю себе кожу. «Туда! И туда!» – кричит мне Ингвар, показывая жестами, за что ухватиться и как правильнее это сделать. Наконец, я достигаю сетки, на которой уже висят со смехом дети младше меня – как паучки в своей паутине. Клелия взвизгивает с напускным испугом и следит за тем, чтобы выглядеть как можно лучше – она влюблена в одного из инструкторов. Ингвар улыбается. Я пересчитываю свои ссадины. «Go, – говорит Ингвар, – еще не конец!» И акробатические трюки продолжаются, вплоть до бревенчатого моста, перекинутого через реку. Возбуждение достигает своего предела. Водовороты под нашими ногами тут и там закручиваются в шумные спирали. Ингвар поглаживает свое ухо: «Музззика, Альбер!» Вода поет, рычит, бормочет, то разбиваясь о берег, то оглушая себя в вихревом потоке, то стихая меж двух препятствий. Позади меня топают девчонки, оглушительно распевая какой-то припев. Я успеваю подумать, какое же это лето ласковое, невероятное, великолепное, но равновесие так хрупко – равновесие моста, жизни, – довольно всего доли секунды, чтобы все это рухнуло, развалилось на части, исчезло: зелень деревьев, серый цвет скал, синева воды… Мои ноги теряют опору, тело скользит, я пытаюсь за что-нибудь зацепиться, но руки хватают только пустоту. Господи, Ингвар!
