Элис Манро - Давно хотела тебе сказать (сборник)
Но на бодрствующий ум это зрелище, конечно, производило иное впечатление, и потому он спросил себя: значит, это Фрэнк Макартер? Значит, молодой человек, убив родителей, бросился в реку. И искать больше некого.
Однажды он перенес серьезную болезнь (доктора решили, что это был микроинсульт), во время которой у него в углу поля зрения появилась белая неровная линия. Она плясала перед глазами примерно двое суток, а потом пропала. Последствий не было, врачи сказали: такое случается. И вот теперь сон, а точнее, конец этого сна проделывал с его сознанием похожий фокус. Он ждал, что наваждение вот-вот исчезнет, а немного погодя, когда он окончательно придет в себя, придет избавление и от странных фантазий – от страха, что Юджин вошел в воду. Слово «самоубийство» тут не подходило, оно было не из словаря Юджина. Сегодняшнее утреннее шоу представляло собой, должно быть, только репетицию того, чему Юджин наверняка придумал бы сложное и хитрое название.
Мистер Лоухид ужасно устал. В конце концов отыскалась пустая скамейка, и он долго сидел на ней, думая только об одном: хватит ли ему сил дойти до дома?
– Дверь в комнату Юджина открыта, а окно отворено настежь… – объяснил он Калле.
Теперь в комнате за ее спиной было тихо. Она улыбалась ему, как и прежде. Мистер Лоухид заглянул ей в глаза: насколько он мог судить, ничего ненормального. Он едва держался на ногах, и ему пришлось даже ухватиться за стойку перил, чтобы не упасть.
– Да он всегда дверь открытой оставляет, – пожала плечами Калла.
– У меня есть причины для беспокойства, – произнес мистер Лоухид дрожащим голосом. – Надо связаться с властями.
– С полицией? – тихо и испуганно переспросила Калла. – Нет, пожалуйста, только не это. Не надо!
– Но с ним могло что-то случиться.
– А если ему захотелось уехать куда подальше?
– Тогда получается, что он уехал, а все пожитки оставил здесь.
– Ну, это как не фиг делать. Ведь мог же он… могло же ему захотеться просто взять – и уехать. Вот он и уехал.
– Мне кажется, он был сильно расстроен. Возможно, он захотел… В общем, он мог опять полезть в воду.
– Думаете? – спросила Калла.
Он ожидал, что она удивится. Станет бурно возражать или недоверчиво улыбнется в ответ на такое предположение. Но вместо этого она просто позволила такой возможности медленно и соблазнительно расцвести у себя в голове:
– Думаете, мог?
– Я не знаю. Я только видел, что он расстроен. Так мне показалось, по крайней мере. Это ведь непросто – понять, расстроен кто-то из вас или нет.
– Да он вовсе не из нас, – снова пожала плечами Калла. – Он же старый совсем.
Она помолчала, а потом добавила:
– Вообще-то, он мог попробовать еще раз. Так, чтобы никто не останавливал. И не жалел его. Я вот никого никогда не жалею.
Мистер Лоухид повернулся и направился к себе.
– Ну, пока, спокойной ночи, – сказала ему вслед девушка. – Жаль, что вам дверь не понравилась.
Мистер Лоухид вдруг подумал – впервые в жизни, – что он ведь может и не суметь подняться к себе по лестнице. У него может не хватить сил даже на это. Нет, все-таки, наверное, придется перебираться в многоквартирный дом, вслед за остальными. Если, конечно, он хочет еще пожить.
Умение прощать
Перевод Наталии Роговской
Сколько раз я представляла себе, как иду на прием к психиатру, и он, естественно, начинает расспрашивать меня о родственниках, кто да что, и мне волей-неволей приходится рассказать ему про брата, и доктор не стал бы слушать до конца, а в два счета отправил бы меня в психушку.
Однажды я поделилась своей теорией с мамой, но она только посмеялась:
– Ты придираешься к мальчику, Вэл.
– Хорош мальчик, взрослый мужик! – фыркнула я.
Она снова засмеялась, поскольку возразить было нечего.
– Но учти, блаженные – Божьи люди.
– Ты-то почем знаешь? – отмахнулась я. – Ты же атеистка.
Было бы несправедливо винить брата абсолютно во всем. Например, в том, что он родился на свет. А родился он аккурат в ту неделю, когда я пошла в первый класс, – подгадал, нечего сказать! Школы я боялась: детей тогда не водили с малых лет в подготовительные группы или в детский сад, не то что теперь. Я шла в школу в первый раз, и все другие дети шли с мамами, а моя – где была в это время моя мама? В больнице – рожала ребенка! Я готова была провалиться сквозь землю. Тогда таких вещей очень стеснялись.
Ну да, конечно, он не виноват, что родился, и не виноват, что у меня на свадьбе его вырвало. Представляете? На пол, на стол, даже на свадебный торт умудрился попасть. Он не был пьян, как решили тогда некоторые: подхватил какой-то жестокий грипп, и, честно говоря, меня и Харо в наш медовый месяц скосил тот же вирус. Правда, я никогда не слышала, чтобы кого-то еще, с гриппом или без, вырвало прямо на праздничный стол (кружевная скатерть, серебряные подсвечники, свадебный торт!). Наверно, нам просто-напросто не повезло. Наверно, другие люди, когда их начинает мутить, успевают добежать до туалета. И наверно, чуточку больше стараются сдержаться – это мое предположение, потому что другие люди не считают себя особенными и не думают, будто мир вертится вокруг них, в отличие от моего братца. А с него что взять? Дитя природы. Он и сам со временем стал себя так называть.
Я не буду вдаваться в подробности его жизни между днем, когда он появился на свет, и днем моей свадьбы; скажу только, что в детстве он страдал астмой и по неделям пропускал занятия в школе: сидел дома у радиоприемника и слушал мыльные оперы. Иногда мы заключали временное перемирие, и он из вечера в вечер пересказывал мне, как развиваются события в «Старшей сестре» и «Путях-дорогах»[13] и еще в этом – про Джи-Джи и папашу Дэвида[14]. Он назубок помнил всех персонажей и разбирался во всех сюжетных перипетиях, тут надо отдать ему справедливость, и он прочел чуть не всю серию «Ворота в Книжную страну»[15], – чудесные книжки, которые мама годами покупала для нас и которые он в конце концов тайком вынес из дома и сбыл какому-то букинисту за десять долларов. Мама уверяла, что он мог бы стать в школе отличником, если бы захотел. Твой брат совсем не прост, повторяла она, он нас еще удивит. Как в воду глядела.
В десятом классе он плотно засел дома. Случилась неприятность – его поймали на мошеннической схеме, связанной с контрольными заданиями по математике: их надо было каким-то образом добывать из учительского стола. Сторож впускал его в школу после уроков: мальчик его заверял, что приходит работать над «особым заданием». Что тут скажешь? Действительно работал. Мама, как всегда, нашла ему оправдание: он хотел завоевать у ребят популярность, поскольку из-за астмы не мог отличиться в спорте.
Ну ладно. Теперь трудоустройство. Возникает вопрос, что же такой субъект, как мой братец (кстати, пора сказать, как его зовут: Кэмерон, сокращенно Кэм, неплохое имя для президента какого-нибудь университета или кристально честного бизнес-магната – примерно так маме виделось его будущее), – что он собирается делать, чем зарабатывать на хлеб. До недавнего времени государство не платило тебе просто за то, что ты сидишь на пятой точке и заявляешь, будто бы ведешь творческий образ жизни. Сначала он устроился билетером в кинотеатр. Вернее, его устроила мама, у нее был знакомый администратор в старом кинотеатре «Интернациональ» на Блейк-стрит. Но ему пришлось уволиться, потому что у него вдруг обнаружилась боязнь темноты. Полный зал людей, темнотища… ему от этого делалось не по себе, мурашки ползли по коже, очень неприятное ощущение. Это помешало ему работать билетером, однако не помешало ходить в кино в качестве зрителя. Он стал заядлым киноманом. Целыми днями просиживал в кинотеатрах – отсидит двойной сеанс в одном и тут же идет в другой, так и смотрел все подряд. Ему нужно было куда-то девать время, потому что мама, как и все мы, пребывала в уверенности, что он ходит на работу в автопарк компании «Грейхаунд»[16]. Каждое утро в положенный час он уходил из дома и каждый вечер в положенный час возвращался – и рассказывал в лицах о сварливом старике-начальнике и о конторской служащей, кривой и горбатой, которая работает там аж с 1919 года и на дух не переносит жующих жвачку молодых девиц. Очень живо и занимательно он все это рассказывал, вполне тянуло бы на мыльную оперу, если бы мама не позвонила в автопарк с претензией: почему ее сыну задерживают жалованье (он уверял, что причина в технической ошибке: где-то его фамилию написали неправильно). И тут выяснилось, что он уволился на второй день работы, едва дождавшись перерыва на обед.
Что ж. Кино все-таки лучше, чем пивнушки, рассудила мама: по крайней мере, не болтается на улице, не связался с какой-нибудь преступной бандой. Она спросила, какой у него любимый фильм, и он ответил: «Семь невест для семи братьев»[17]. Вот видите, сказала она, мальчика привлекает здоровая сельская жизнь, работа на свежем воздухе, конторская рутина не для него. И она отправила его к каким-то дальним родственникам на ферму в долине реки Фрейзер. Здесь нужно кое-что прояснить: к этому времени мой отец – точнее, наш, мой и Кэма, – уже умер: он умер еще тогда, когда Кэм страдал астмой и слушал по радио мыльные оперы. Со смертью отца в нашей жизни мало что изменилось: он служил проводником на ТВЖД[18], когда линия шла от Сквомиша, и часть времени жил в Лиллуэте[19]. Дома все осталось по-прежнему; мама, как и раньше, работала в «Итон-центре»[20] в Ванкувере, каждый день переправлялась на пароме на другой берег залива и потом ехала на автобусе. Я накрывала стол к ужину, она возвращалась вечером, усталая, зимой – в полной темноте.
