Дэвид Бейкер - Обольщение Евы Фольк

— Это — папе, а это — маме, — радостно сказал шестилетний мальчуган, вручая Паулю собственноручно сделанную рогатку, а Герде — деревянную ложку. Оба подарка были выстроганы немного грубовато, но Даниэль явно старался.

— Ах, мальчик мой, спасибо, — сказал Пауль, обнимая сына. — Теперь мне будет чем разгонять голубей в колокольне.

Герда, взглянув на ложку, улыбнулась. Она любила своего сына, и, если верить деревенским сплетням, — гораздо больше, чем Еву.

— Иди ко мне, мой миленький. Дай мама обнимет тебя, — заключив светловолосого малыша в объятия, Герда поцеловала его.

Потянувшись за диван, Ева достала оттуда два припрятанных апельсина.

— С Рождеством! — и она, сияя, вручила родителям по апельсину.

— Но откуда?…

— Я купила их в бакалейной лавке.

— И где ты взяла деньги? — Герда с подозрением посмотрела на дочь.

— Секрет, — попыталась отшутиться Ева. На нее сразу же нахлынули неприятные воспоминания, но на этот раз она действительно продала свою куклу.

— Секрет?! — взорвалась Герда. — Я уже по горло сыта твоими секретами! — женщина, пошатываясь, подошла к Еве. — С тех пор как те африканцы добрались до тебя, ты ведешь себя как эгоистичная мерзавка! Целый год мы для тебя — как пустое место, а потом на Рождество ты начинаешь корчить из себя безупречную принцессу из сказочного королевства…

— Герда, прекрати, — попытался остановить жену Пауль.

— Заткнись! — рявкнула на него Герда. — Ты что не видишь, что она обращается с тобой как с грязью! — Она неуклюже плюхнулась в кресло.

Даниэль заплакал.

Ева была потрясена. Когда мать набросилась на нее, она, расправив плечи, с непроницаемым лицом приняла этот шквал ненависти, и с каждым последующим жалящим словом только крепче сжимала зубы. Ева трижды посмотрела на отца, и каждый раз он отводил глаза. Ее надежды на радостное Рождество были задуты, подобно пламени догорающей свечи. Но это еще было полбеды. Ева только что потеряла гораздо больше, чем Рождество.

Герда все не унималась. Пауль, ничего не предпринимая, сидел, потупившись, в пол. С Евы было довольно.

Ничего не говоря, она встала и, наклонившись, чтобы поцеловать подошедшего к ней перепуганного братика, еще раз взглянула на своего несчастного отца. На этот раз в его взгляде читалась скорбь и мольба, но Еву это ничуть не тронуло. Поставив свой колокольчик на стол, она расстегнула на шее застежку бабушкиного ожерелья.

Задержав на мгновение цепочку на открытой ладони, Ева посмотрела на крест, который ей так хотелось любить. Ощущение теплого золота в руке напомнило девочке тот вечер, когда дедушка подарил ей это ожерелье. Но теперь все это потеряло для нее всякий смысл и значение. Как и отец с его церковью.

Ева крепко сжала ожерелье в ладони. Нет, все-таки она оставит его себе в память о бабушке. А что же взять в память о родителях?

Не глядя на Пауля и Герду, как будто их вообще не было в комнате, Ева равнодушно обвела взглядом обстановку. Ничто не вызывало в ее душе даже намека на теплое чувство или привязанность. Эти стены больше не были ее домом. Спрятав ожерелье в карман, Ева спокойно вышла в прихожую, достала из шкафа свое пальто и сунула руки в рукава. Пальто почему-то казалось необычно тяжелым.

Затем, не говоря ни слова, раздавленная девушка, громко хлопнув за собой дверью, выбежала в заснеженную ночь.

Часть II

Как ангел света

1933–1939

«Если позитивное христианство означает одевать бедных и кормить голодных, то мы — наиболее позитивные христиане, поскольку в этих сферах национал-социалистическая Германия проделала огромную работу. Пусть дарует нам Бог Всемогущий мир, чтобы мы могли завершить великое дело, начатое в Нем».

Глава 9

«Национал-социалисты своей программой и практическими делами показали, что у них будет твердая, позитивная связь с христианством».

1 февраля 1933 года…

— Можете пожимать плечами сколько угодно, но вот увидите: теперь все изменится к лучшему, — сказал профессор Кайзер, склонившись над недовольным Паулем Фольком.

— Не отвлекайте. Я пытаюсь поймать сигнал, — ответил пастор, сосредоточенно крутя ручку своего радиоприемника, установленного на сцене в заполненном людьми актовом зале школы. Всем не терпелось услышать выступление новоизбранного канцлера Адольфа Гитлера.

— Думаю, президент Гинденбург сделал правильный выбор. Это был единственный способ обуздать большевиков.

— Но мы не выбирали Гитлера, — проворчал Пауль. — На выборах он получил меньше 40 процентов голосов, а Гинденбург просто взял и назначил его.

— Вы опять придираетесь к мелочам, пастор. Мы выбрали Гинденбурга, а он уже назначил Гитлера от нашего лица. Президент же имеет полномочия выступать от имени народа. Кроме того, у национал-социалистической партии много голосов в Рейхстаге.

— Вот именно: много, а не большинство, — не сдавался пастор, медленно вращая ручку настройки. Ему никак не удавалось поймать нужную волну. Из динамика раздавалось или невнятное бормотание, или треск помех.

— Ну же, пастор… Народ ждет, — шепнул подошедший к сцене Ричард Клемпнер.

Преподобный Фольк, кивнув, продолжил поиски волны. Ему нравился его новый радиоприемник. Это был «RCA Midget» модели 121, который ему неделю назад в качестве подарка к Рождеству прислал брат из Америки.

— Есть! — воскликнул Пауль, когда из динамика раздалась трансляция из Берлина. В этот момент оркестр играл марши в ожидании речи нового канцлера.

Надеясь увидеть свою дочь, Пауль то и дело бросал взгляд в сторону входа в зал, как только там появлялся очередной желающий послушать речь Гитлера. С тех пор как Ева ушла из дома, прошло уже более месяца. Теперь она жила и работала в таверне Краузе. С того злополучного вечера Пауль ни разу не виделся с дочерью, что его сильно угнетало. В зал вошла небольшая группа молодежи из его церкви. Пастор натянуто улыбнулся им. Во главе группы шел широколицый Гюнтер Ландес под руку с Линди Краузе, которая, наконец, уступила его неуклюжим ухаживаниям, и теперь они считались женихом и невестой. Тем не менее, пастор был обеспокоен состоянием Линди. На прошлой неделе ее дочери исполнилось два года, и воспоминания о брошенной девочке повергли Линди в уныние. Пастор пытался заверить ее, что в католических приютах о детях превосходно заботятся, однако в его утешениях было мало толку. Линди только твердила, что если бы «тогда» при власти был Адольф Гитлер, с ней ничего дурного не случилось бы.

Взглянув в сторону задних рядов, заполненных «коричневыми рубашками», пастор поежился. Кто-то из штурмовиков установил в углу зала нацистский флаг. Вид этих парней всегда вызывал у пастора какое-то неприятное чувство. Впрочем, он разделял обеспокоенность национал-социалистов тлетворным влиянием западного либерализма. Пастора тоже тревожили все эти картины кубистов, вульгарные джаз-ансамбли, пропаганда абортов и засилье аморальных развлечений. Вместо необузданного материализма, он тоже хотел бы увидеть восстановление тех традиционных ценностей, которых все еще придерживались жители немецких деревень: приличное поведение и нравственная чистота, ценность материнства и семьи, общественный порядок и экономическая справедливость… Кроме того, Пауль разделял обеспокоенность национал-социалистов наступающей с востока угрозой большевизма. Рассказы о массовых убийствах, коллективизации и исправительных лагерях были просто ужасающими.

И все же, невзирая на согласие со многими идеями национал-социалистов, преподобный Фольк относился к ним с опаской. Их высокомерные высказывания о превосходстве арийской расы и постоянные разговоры о тайном еврейском заговоре всегда вызывали у него внутренний дискомфорт. Вульгарность же уличных буянов в коричневых рубашках не вызывала у пастора ничего, кроме отвращения.

Как бы там ни было, ему ничего не оставалось, как только надеяться на то, что сбудутся оптимистические прогнозы его епископа.

Глубоко вздохнув, пастор взглянул на Вольфа Кайзера и его бригаду «Гитлерюгенд», состоявшую из десятка опрятно одетых парней и четырех девочек в белых блузках «Союза немецких девушек». Одна из них помахала рукой. Пастор, улыбнувшись, помахал в ответ. Профессор Кайзер заверил его, что «Гитлерюгенд» ратует за христианские ценности. Преподобному Фольку очень хотелось на это надеяться.

Мужской голос в Берлине представил канцлера Гитлера, которого Рейхстаг встретил овациями. Собравшаяся в школе Вайнхаузена толпа тоже зааплодировала. Хотя на последних парламентских выборах за национал-социалистов проголосовала только треть деревни, большинство одобряло приход к правлению Гитлера. По сути, уже никто не сомневался в никчемности вечно ссорящихся друг с другом центристских партий и в том, что у Германии остались только два реальных выбора: национал-социалисты и коммунисты. Поддержка кого-либо другого считалась пустой тратой голоса.