Хельмут Крауссер - Эрос
Февраль 1951
– Я никогда этого не забуду, Луки. Ты сделал выбор в мою пользу…
Он смутился и уставился в пол. Я спросил, чем он планирует заниматься в жизни. Лукиан лишь пожал плечами. Под обильным снегопадом мы долго гуляли по лесным тропам.
Наступил февраль 1951 года. Пришло время посвятить Лукиана во все мои тайны и окончательно перетянуть на свою сторону. Конечно, я рисковал, но необходимо было как можно скорее разделить с кем-то тот груз, что давил на мои плечи, иначе он просто раздавил бы меня. При мыслях о предстоящей борьбе за власть мне сразу становилось дурно. В правлении насчитывалось предостаточно коррумпированных членов, которые обеими руками проголосовали бы за старого Кеферлоэра. Мое имя исчезло из газетных заголовков, и уже никому не было до меня никакого дела. Тетушка Хильда уже три недели как тихо отошла в мир иной.
– В следующем месяце мне исполнится двадцать один, и тогда я вышвырну твоего отца вон, – честно, хотя и жестоко сообщил я.
Крепко сжав губы, Лукиан глядел в снег.
– Фихтнер уже на моей стороне. Он говорил, что может дать показания против него, Конради тоже за меня. И Мельхиор. Вся верхушка падет. Вся.
Это была на две трети наглая ложь. Никакого контакта с Конради я не имел, то же самое касалось и Мельхиора.
– Я не хочу, чтобы его посадили.
– Никто и не собирается его сажать. Кому это надо?
– Хорошо.
Лукиан никогда не был особенно словоохотлив, и это краткое «хорошо» равнялось в его устах целой декларации о согласии. Но тем не менее мне непременно хотелось услышать это слово еще и еще раз.
– Хорошо?
– Хорошо.
– Хорошо.
Лукиан и Фихтнер обеспечили меня материалами, которые мы положили на хранение нотариусу. Эти бумаги обеспечивали такой мощный компромат на Кеферлоэра, что если бы я, например, внезапно умер от гриппа, то старика обвинили бы в том, что он специально заразил меня бациллами. Затем в моем доме ни с того ни с сего объявился Конради и провозгласил свою лояльность ко мне. По отношению к Кеферлоэру он повел себя точно так же. Если хотите, в романе вы можете все немного драматизировать, но не переусердствуйте, ладно? Я впал в эйфорию, подобную той, что ощущали в древности римские императоры в тот момент, когда преодолевали последние препятствия на пути к трону.
Вот вы не спрашиваете, как у меня обстояли дела по женской части, но я все равно отвечу: женщин у меня не было. Ни одной. Кроме Софи – эфемерной идеи. Она существовала больше в моих мыслях, чем являлась реальной девушкой. Я бился за выживание. Сам этот процесс был напитан эросом, и эротизм выживания постепенно трансформировался у меня в эротику власти.
Счета теперь находились в полном моем распоряжении. Возможностей передо мной открывалось – без счета. Как раз вовремя, можно сказать, в последний момент я освоил все премудрости, связанные с финансами. Я был еще наполовину ребенком, однако хитрым и прожженным не по годам. Трансформированная в идею тоска по Софи возобладала над моими сексуальными желаниями и нейтрализовала их. Бог ты мой, сколько соблазнов роилось вокруг меня, сколько девушек и женщин предлагали себя мне, причем порою развязнее, чем суки в течке. Среди них встречались привлекательные, очень хорошенькие, и некоторые из них даже были достойны любви. Выбрав одну, я мог, наверное, стать счастливым и прожил бы привилегированную, однако пошлую жизнь.
Мысль о Софи не допускала этого. Настолько велика оказалась власть ее образа надо мной. Если я, мастурбируя, думал о другой, то потом стыдился своих мысленных похождений на сторону так, словно мне было пятнадцать.
Да-да, понимаю. Это выглядит, словно… Поэтому я решил обратиться именно к вам. Можете прокомментировать это в своей обычной непочтительной манере, даже с сарказмом, дело ваше, но только прошу, пусть в ваших словах не будет злобы, пожалуйста, не надо, это совсем не тот случай. То, что творилось во мне, напоминало крестовый поход, а ведь крестовые походы, сколько бы зла они ни приносили, все же нельзя однозначно назвать преступлениями.
В том, что нам так и не удавалось найти Софи, я обвинял только себя. Я посыпал, что называется, голову пеплом, укоряя себя в отсутствии ума и фантазии. Но разве я не просчитал все до единой возможности? Что она погибла, или вышла замуж, или выехала из страны… И только одно я совершенно упустил из виду: вариант ее удочерения. А ведь эта версия, по большому счету, лежала на поверхности… Родители ее подруги Биргит Крамер удочерили ее и переехали вместе с ней в Вупперталь. Но это еще предстояло узнать… На это у меня ушли годы. Но они не стали временем, потраченным впустую: поиски Софи уже сами по себе стали дорогой к Софи и… Но я воздержусь от пошлостей. Скажу только, что других дел у меня тоже было предостаточно.
Я покупал людей. Как другие собирают марки или монеты, так и я вносил людей в свои коллекционные каталоги. Кому-то платил наличными, кому-то – чеками, одним делал завуалированные подарки, другие обходились «валютой» в виде договоренностей или только слабых намеков на мою благосклонность. Я покупал женщин, красавиц и умниц, покупал мужчин, не отягощенных совестью и умеющих молчать. Я вел книгу учета моей постоянно растущей армии, напротив каждой фамилии записывал достоинства и недостатки данной персоны, ее заслуги, возможные риски с моей стороны… По каждой человеческой единице, словно это были акции, я делал прогнозы прибылей и убытков. Большинство людей не знали, что их имена занесены в мои амбарные книги. Другие не были уверены насчет того, с какого именно момента я их завербовал, однако чувствовали себя завербованными.
Почему вы изменились в лице? Думаете, это касается и вас? В вашем случае дело обстоит совершенно иначе. Я предельно откровенен с вами, у нас четкая деловая договоренность, и в этом нет ничего унизительного.
– Я вовсе не менялся в лице.
– Хорошо. Будем считать, что мне показалось.
Апрель 1951
Биргит наконец-то выполняет обещание и берет Софи с собой в кружок – недоброй славы клуб, где проходили жаркие политические дебаты левых города Вупперталя. Высокопарно названное «Центром политического образования», заведение располагалось в одном из пригородных пивных погребков, и субботними вечерами в нем просвещались студенты, которых не устраивало то, как подавались политические вопросы в университетской программе. Кто финансировал эти сборища, до конца не ясно, скорее всего КПГ,[10] но это обстоятельство нисколько не волновало капиталиста-хозяина: пускай горланит кто угодно, лишь бы напитков покупали побольше.
Софи чувствует себя слишком скованно в чужой обстановке, сидит в напряженной позе в заднем ряду рядом с Биргит. По ходу дела у нее возникают разные вопросы, но она не решается задать ни одного из них – они кажутся ей слишком глупыми. Дамочка-оратор вещает напористым тоном о позднем капитализме и грозящем мировом кризисе. КПГ, в то время представленная в бундестаге, заявляет об опасности ремилитаризации ФРГ и выступает за тесную связь с ГДР. Талантливым студентам коммунисты обещают карьеру при социализме. В клубе царит агитаторская атмосфера, слушатели ведут себя на удивление дисциплинированно, и весь процесс скорее напоминает организованное политзанятие, чем свободные дебаты. Сочетание «мир во всем мире» звучит здесь так часто, что у слушателей невольно появляется ощущение огромной важности всего происходящего, и многие из них ловят это ощущение едва ли не с жадностью. Иногда здесь демонстрируют учебные фильмы про образцовые предприятия или производственные кооперативы, где трудятся счастливые рабочие и вдумчивые специалисты с университетским дипломом, доблестные работники физического и умственного труда.
Софи, стажер в детском саду, не очень-то понимает, почему на востоке страны она принесет больше пользы как воспитательница, чем здесь. Напротив, запад очень нуждается в воспитателях, которые способны привить детям социалистические взгляды. Конечно, если Софи действительно захочет остаться на этом посту. Ведь она стремится к самосовершенствованию, мечтает стать такой же ученой, как Биргит, и только война помешала ей получить аттестат. Хотя, если честно, бумажки об окончании реального училища все равно было бы мало при ее талантах и запросах. Предоставляют ли в ГДР талантливым воспитательницам возможность окончить среднюю школу? Вопрос более чем трудный, и даже в местной ячейке компартии на него не могут дать определенного ответа.
Дамочка-оратор заканчивает свой доклад словами надежды на то, что каждый из присутствующих понимает всю важность и обязательность такого мероприятия, как предстоящая первомайская демонстрация в Кёльне. В этот момент Рольф Шнитгерханс вырывает из своего маленького блокнота листок и передает его вперед. Кстати, Рольф вынужден стоять, ведь на мероприятии присутствуют более семидесяти человек и сидячих мест на всех не хватает. Итак, на листке изображены Биргит и Софи со спины, и рисунок довольно неплох. Приняв листочек из его рук, Биргит оборачивается.
