Башир Керруми - Красная пелена
Особенно хорошо я помню один из летних дней – он остался в моей памяти во всех своих подробностях.
После полудня я отправился на городской пляж. Солнце стояло в зените, и его жаркие, ласковые лучи поджаривали мне кожу. Температура была градусов тридцать пять, если не все сорок.
Как все местные жители, я обожал солнце и море и с первых апрельских дней пропадал на пляже, благо располагался он неподалеку от нашего дома.
Мною владело странное и восхитительное чувство.
Песок, раскаленный, как горячие угли, обжигал ноги, и те, кто не позаботился об укрытии – зонтике или палатке, – старались держаться поближе к воде.
В тот день пляж за несколько часов заполнили отпускники, по большей части – бледнокожие. Именно по этому признаку можно безошибочно определить жителя внутренних районов страны. Обитатели Орана уже к июлю становятся черными. А учитывая их врожденный пофигизм, выделить их из толпы не представляло никаких трудностей.
Пространство вокруг меня было усеяно телами людей, которые явственно наслаждались, нежась на солнце.
Опасное удовольствие: ради того чтобы ощутить себя живым изнутри, они рисковали сгореть снаружи.
Было пять часов пополудни. Солнце в это время уже не так печет, и зной чуть спадает. Денек выдался чудесный. Море было спокойным, и люди на пляже, казалось, купаются в атмосфере чувственного блаженства. Я сам переживал тот редкий миг, когда тяготы нищего существования отступали куда-то далеко.
Растянувшись на песке, я исподтишка любовался красотой женских тел.
В нескольких метрах от меня расположилась скромная на вид пара.
Женщина сидела по-турецки. Ее спутник лежал, устроившись головой у нее на бедре.
Эта картина поразила меня своим контрастом. Они выглядели бедняками – с бледной кожей, в стареньких купальных костюмах. Но от них исходило ощущение безмятежности, полного взаимопонимания и абсолютного счастья.
Мне стало грустно. Глядя на них, я не мог не думать об ужасных отношениях, сложившихся между моими собственными родителями.
Несмотря на юный возраст, я прекрасно понимал, как тяжело живется моей матери. Отец взял дурную привычку менять жен как перчатки. После развода с моей мамой он женился еще дважды и бросал каждую очередную жену, как только у нее рождался ребенок. В нашей семье, предки которой вели происхождение из Великой Сахары, на многоженство смотрели косо, но отец, видимо, считал себя самым ловким.
Пока я предавался этим печальным мыслям, нарушившим прелесть прекрасного летнего дня, со стороны моря донесся далекий захлебывающийся крик. Я посмотрел в ту сторону и понял, что там кто-то тонет. Наверняка приезжий. Местные знали, что близ побережья проходят опасные течения, которые мы называли «вихрями».
Я немедленно вскочил и бросился на помощь тонущему. Я плыл быстро, широкими гребками, пока вдруг с ужасом не понял, что тонет один из моих лучших друзей, парень из нашего квартала, и едва не задохнулся.
Я плыл быстро, как только мог. Я должен успеть.
Мой друг беспомощно барахтался в волнах, изредка выныривая, чтобы издать крик о помощи, и тут же вновь уходил под воду.
«Как мне дотащить его до берега?» – думал я.
Я вспомнил рассказы о спасении утопающих, которыми делились с нами старшие мальчишки. Это придало мне храбрости. В каждой из таких историй фигурировал незнакомец, готовый рискнуть своей жизнью ради другого человека.
Я был уже совсем близко. На память мне пришли советы, которые давал тренер по плаванию. Я начал повторять про себя: надо его успокоить, уговорить, чтобы он не дергался, тогда я смогу вместе с ним доплыть до берега.
Едва он увидел, что я рядом, как вцепился мне в плечи и увлек за собой под воду. Я с силой оттолкнул его обеими руками, вынырнул, глотнул воздуха, дождался, когда он тоже появится над водой, схватил его за руку и закричал:
– Успокойся! Успокойся! Ложись на воду! Не дергайся! Не бойся! Не бойся!
Он послушал меня и перевернулся на спину. Лицо у него оставалось над водой, но дышал он прерывисто и с трудом.
Я сказал ему:
– Молодец! Сейчас мы поплывем. Одной рукой я буду грести, а второй – толкать тебя. Выпрями ноги! Просто работай ногами! Слушайся меня, и мы выберемся! До берега недалеко.
Мы проплыли несколько метров, и я почувствовал, что выдохся. Тело друга было слишком тяжелым, у меня не хватало сил. Но я твердил себе: не смей слабеть, не смей! Чтобы не отчаяться, я сам себе внушал, что нам на помощь уже спешат спасатели.
В памяти всплыл еще один совет нашего тренера: «В любых обстоятельствах умейте сохранять спокойствие. Не напрягайтесь, расслабляйте мышцы. Тогда тело станет легким…»
Инстинкт подсказал мне нужные слова. Я повторял другу, что берег уже близко. Мы выберемся! Я улыбнулся ему, и он ответил мне испуганной улыбкой.
Между тем я заметил, что он понемногу успокаивается. Выражение страха покинуло его лицо, и дыхание почти пришло в норму.
Вот и прибрежный песок.
Это происшествие еще долго преследовало меня, возвращаясь в страшных снах. В реальной жизни мне удалось спасти друга, но во сне чьи-то невидимые руки хватали нас и тащили ко дну. Чем кончались эти сны, я не помнил – кто-нибудь из родственников обязательно будил меня посреди кошмара. На грани пробуждения я слышал собственные крики и стоны. Они пугали меня и каждый раз оставляли ощущение полной опустошенности.
Мать, которая придерживалась традиционных взглядов и верила в сверхъестественные силы, мектуб и прочие устаревшие штуки, решила сводить меня к марабу — то есть к колдуну. Она не сомневалась, что я стал жертвой сглаза. Меня эта идея удивила и расстроила: мне казалось диким, что моя мать, выросшая в Оране и ходившая в начальную школу, верит в подобные глупости.
От изумления я потерял дар речи. Мать поняла мое смущение и постаралась меня успокоить.
Слово «мектуб» означает «судьба», но оно подразумевает двойной смысл. В народной культуре под мектубом понимают роковую случайность, которая может привести человека в рай или в ад. Некоторые люди боятся даже произносить его вслух. Преодолев замешательство, я сказал:
– Мам, а дедушка говорит, что всякие заклинатели и колдуны – просто обманщики. Мошенники и шарлатаны.
Чуть помолчав, я добавил:
– Дедушка прав. Ты не волнуйся. Надо только подождать. Все само пройдет.
Мать прислушалась к моим словам и не стала настаивать на своем.
Глава 2
Оран – это город, символизирующий смешение культур. Это странный город – ни восточный, ни западный. Город, к которому по-прежнему липнет его испанское прошлое. Его жители ощущают себя кем-то вроде кочевников – они знают, откуда пришли, но понятия не имеют, где окажутся завтра. Этот город дает вам ни с чем не сравнимое чувство свободы: ты полностью принадлежишь ему, но живешь с мечтой его покинуть.
Оран напоминает темпераментную жительницу Средиземноморья, которая меняется в зависимости от времени года. Летом жгучее солнце подогревает ее чувственность, толкая ее едва ли не к разврату. Осенью неукротимый сирокко, сметающий все на своем пути, будит в ней жестокость. Зимой обнажаются все ее горести, и она рыдает в унисон с проливными дождями. Наконец, весной, когда пробуждается надежда, она прихорашивается и блещет под синью небес своими цветущими садами, оливковыми рощами, виноградниками и пляжами.
В Оране лучшее и худшее идут рука об руку, но одно остается неизменным: гордость и смелость ее жителей. Рабочий, безработный и богач одинаково гордятся своим положением. Жители и жительницы Орана никогда не вешают голову. Большинство из них способны под влиянием минутного порыва рискнуть своей жизнью, порой ради пустяка.
Я жил в районе, застроенном дешевыми муниципальными домами, где соседствовали безработные, бедняки и карьеристы, то есть те, кому удалось выбиться в мелкие начальники: полицейские, чиновники, торговцы… Как и во всяком средиземноморском городе, люди большую часть времени проводили на улице, и, хотя тут случались драки, кражи и измены, в нашем квартале – как и в других кварталах Орана – превыше всего ценились взаимное уважение, гордость и отвага. Здесь я узнал, что человек может быть бедным, но достойным, уважаемым, смелым и гордым. Такие люди чем-то напоминали мне чернокожих американских рабов: несмотря ни на что, они сохранили свое человеческое достоинство, что, например, нашло выражение в таком виде искусства, как госпел.
Первое значительное в моей жизни событие произошло, когда мне было пять лет. Мы с моим младшим братом Ларби, которому исполнилось три года, играли. Ларби был красивый мальчик – с густой гривой черных волос, орехового цвета глазами и светлой кожей. Его личико постоянно светилось какой-то внутренней радостью.
Мне пришлось отлучиться – мать отправила меня в магазин, – а когда я вернулся, мне сказали, что мой младший братишка умер. Скоропостижно, без всяких видимых причин. Я решил, что в его смерти виноваты взрослые, в первую очередь родители. В то время я был убежден, что взрослые на то и нужны, чтобы не позволять детям умирать. Не знаю, прав я или нет, но я всегда считал, что, прояви мои мать с отцом чуть больше внимания и заботы, братишка остался бы жив.
