Любко Дереш - Намерение!
С деньгами тогда было непросто. Да и сам город казался тревожным и пустым. Как тот склад со стертой разметкой для баскетбола на полу.
В 92-м, когда я ходил в шестой класс, детей в городе оставалось немного. Фактически все дети из школы номер один перешли в классы А, а из второй – в классы Б.
Я был в А.
4
На дворе был май, я не мог дождаться, когда же закончится четверть и начнутся каникулы.
Да вот беда – перед каникулами я должен был сдать экзамен, и это впервые в жизни. Мы не писали диктант, как это делали шестиклассники до нас, а учили билеты по украинскому языку.
Я никогда не замечал в себе наклонностей к гуманитарным предметам. Как, впрочем, и к естественным. Я вообще не любил учиться. Никогда не старался вникнуть в то, что изучаю, а просто вызубривал то, что надо было. Поэтому школа всегда казалась утомительной и пластмассовой. Больше всего я любил двигаться – движение как углубление, или что-то в этом роде.
Позже такой же любовью я полюбил гоцалки. Секс – тоже углубление. Очень веселое. Секс – это динамичный аналог смеха. Таково мое скромное мнение.
Сложно рассказывать последовательно. Деталей много, а мне порой недостает панорамного видения. Иногда я кажусь себе насекомым – память напоминает фасеточное око мотылька. Мозаика бесконечного уровня детализации.
Наутро предстоял экзамен. Я, конечно же, не учил ничего и правильно делал – суета это все. Долбишь эти билеты, ходишь на консультации после уроков, с классной разговариваешь «по душам» – и все это ради десяти минут не удобства перед экзаменатором.
За мной в школе уже давно ходила слава грубияна и распиздяя, да и вообще личности совершенно несерьезной. А все только потому, что я умел хорошо веселить публику. Мои идеи относительно проведения времени поражали даже меня самого! Поражали каким-то утонченным, благородным идиотизмом. Возможно, именно из-за этой аристократичности многие и покупались на мои выдумки.
Типичным примером лучезарной придурковатости, которую я излучал в наш холодный, темный мир, была история с зонтиками. В одно дождливое утро все пришли в класс с зонтами. Я заметил, что в свободном пространстве в конце класса их – растопыренных зонтиков – собралась целая армада. Они сушились. Я перемолвился несколькими словами с ребятами и вроде бы между прочим подкинул идею (всячески подчеркивая условность предложения) спрятаться всем классом под зонты. Придет классная, а нас нету, врубаетесь, пацаны? Ух ты, – обрадовались пацаны, – давай!!
Снаружи осталось семеро парализованных режимом заточек – в полной прострации они глядели в одну точку и сидели тихо, словно это был открытый урок. Видно, их разум отказывался воспринимать то, что узрели очи: две трети класса вправду спряталось под зонтиками. Заточек уже научили отгораживаться от абсурда, однако дальше простого блокирования школьная программа не заходила.
Я помню ощущение сновидения, плотной нереальности ситуации – я убедил четырнадцать ребят залезть под зонтики. Вот так, за здорово живешь, на ровном месте.
Конечно, пришла классная руководительница, которая вела у нас географию. Это была самая противная училка в школе, за что и заработала еще задолго до меня кликуху Клизма. Вместе с некоей отличницей она театрально, на цыпочках, подошла к нам и деликатно постучала кулачком по одному из зонтиков. Я это все видел в щелочку: Клизма кипела от злости, неуместная актерская игра лишь подчеркивала ее вул кани че скую активность. И тогда классная страшным голосом приказала всем вылезать с поднятыми руками.
Дальше были долгие разборы полетов, поднимались давнишние огрехи, все это суммировалось и угрожало вынесением на педсовет.
Самое забавное то, что меня эта гроздь гнева так и не коснулась. Потому что, в отличие от однокашников, которые испугались Клизмы и сами повылезали, услышав ее осатанелый возглас, я остался под зонтиком!
Когда классная спросила, кто «все это» придумал, меня выдали. Конечно, девчонки. А вот когда спросила, где он, где этот (…) Пяточкин, никто даже не пикнул. Клизма громыхнула сильнее, и кто-то из девчонок – Маричка? – сказал, что меня сегодня не было. А я, Пяточкин, сидел под зонтиком, как мокрый лягушонок, и давил смех в ладони.
После урока я незаметно проскользнул мимо учительской и вышел на свежий воздух. А там побрел себе под дождем в лес и очень хорошо провел время. А потом еще дня три не совался в школу, изучая топографию Вовчуховского лесничества. Потом были суббота-воскресенье, а с понедельника у нас была замена, потому что Клизма заболела. Вот и все.
В народе говорят: как с гуся вода.
* * *А хохма вся, как вы заметили, совсем в другом.
Придумал это все кто? – Пяточкин. – А где он? – А его сегодня не было!
И такие чудеса постоянно, по-сто-ян-но.
5
Так что особо готовиться к экзамену я не собирался. С вечера только просмотрел ответы на билеты. После того удивительного захода солнца (так все-таки увидел я его или нет?) я вообще чувствовал себя не в своей тарелке. Что-то происходило, но я не успевал отслеживать, что именно.
С невыразимыми предчувствиями я лег спать. Видел, как всегда, множество снов, с полетами, погонями и крутыми спецэффектами. Как лег, так и проснулся – не забыл ни одного сновидения, все шло сплошным потоком действий и перемещений. Каждый раз, когда ткань сновидения становилась особенно яркой, я вспоминал, что это – только сон. При этом, не просыпаясь, посмеивался над родителями: они себе спят за стеною и даже не подозревают, что тут у ихнего дитяти такие приключения. И это было странно, такое со мной происходило впервые.
Я проснулся еще до семи, и это тоже меня удивило. Казалось, выспался так, что снам уже не осталось места и они вытолкали меня на поверхность.
Папа, мама, сеструха и брат еще храпели. Особенно громко – папа и сестра. Я покрутился в пустом доме, потом вышел во двор. Поутру в горах холодно, но я люблю холод. Голый по пояс, ходил вокруг дома, высматривал в лесу объяснений своему необычному самочувствию: то ли радость, то ли слезы – даже голова кружилась. Но лес не прояснил мне ничего, я только намочил в росе кеды. Солнце пропекало холодный воздух, и я знал, что сегодня будет жарко.
А потом из окна высунулась Неля, моя старшая сестра, и позвала завтракать.
6
Только перед школой я осознал, что иду на свой первый экзамен и при этом ни черта не знаю. Стало страшно, живот скрутило и захотелось «по-большому». Подумал: а что, если присесть «орлом» под окном директора? Это вернуло мне браваду, а заодно и напомнило про условность всех на свете директоров и экзаменов.
Так я и пришел в класс. Все были хрустящие, пахучие и взволнованные. Я тоже был взволнованный – но, в мокрых кедах, с налипшими парашютиками одуванчиков (хоть мама и наказывала не бежать через луговину), я ставил праздничную свежесть одноклассников под угрозу. Мама наломала мне пионов, чтобы я подарил классной. Мои пионы были без целлофана. Я порадовался, что мама не послушалась Нелю – та, не без ехидства, советовала завернуть цветы в газету. Дети, у которых не было цветника возле дома, должны были покупать букеты на базаре. Почему-то им казалось, что цветы в целлофане – это престижнее, чем в газете.
Без лишних слов я положил пионы перед преподавательницей и сел за первую парту. Я был прагматичен до предела. Решил – чем тратить утро на дурацкие экзамены, лучше сразу сознаюсь, что не готов. Меня спросят: «А что же ты, Петя, вообще знаешь?» А я скажу: «Знаю семнадцатый билет, где про синонимы и антонимы». – «И все?» – спросят не без удовольствия. А я скажу, что мне, конечно, и самому грустно, но уж чем богаты, тем и рады. И поставят мне, бесталанному, троячок, а я, окрыленний, помчу домой, наемся налистников с клубникой и побегу на скалы.
Или, может, все будет вот как: я вытяну семнадцатый билет и расскажу все наизусть и без единой мысли, как учили.
Или даже и не так: я вытягиваю какой-нибудь там четвертый билет или двадцать второй (самый жуткий) и начинаю горланить: «Не может быть! Я хотел семнадцатый!» Классная сорвется, скажет, как ты себя ведешь, а я буду топать ногами и верещать: «Семнадцатый! Я сказал: СЕМНАДЦАТЫЙ!»
Интересные варианты, особенно последний. Но он может удаться, только если классная выйдет и останется ассистентка, Людмила Николаевна. Она человек слабый, без стержня – не то что Клизма. Тем паче, наш класс Людмила Николаевна не учила и обо мне могла только слышать. Так что можно сфорсировать.
А с классной не пройдет. Мы с нею втайне на ножах уже второй год, еще с истории с зонтиками.
Все, кто не вошел в первую пятерку, вышли из класса. Пятеро храбрых – я среди них – по очереди тянули билеты. Мне попался одиннадцатый, где про «не» с глаголами и без да существительное как часть речи. Я мог отвечать без подготовки – к чему это мне, интересно, готовиться? Про существительное у меня были весьма нечеткие представления. Оно ассоциировалось у меня с кудлатой зверушкой без переда и зада, которая могла порой вздыхать. Пекинес какой-то.
