Юханна Нильссон - Маргинальные любовники
– Графин воды с лимоном, – говорит Беа, первая в очереди, – и кофе. Большую кружку. Сэндвич номер три.
Сэндвич номер три – это булка из муки грубого помола без масла и сыра, но с салатом, огурцом, томатом, красным луком, проростками и петрушкой, богатой витаминами и железом.
Горчичным соусом не поливать. Горчицу Беа тоже не ест. От жирной тяжелой пищи тяжелеют мысли. Как и от мяса и вредных жиров в масле и сыре.
Беа не может себе позволить думать медленно. У нее слишком много проблем, с которыми надо разобраться. Слишком много бессонных ночей. Слишком много ответственных заданий.
Беа садится за угловой стол (она всегда сидит спиной к стене, чтобы никто не мог напасть на нее сзади), который, слава богу, не заняла транса. Смотрит в окно и мечтает о том, чтобы оказаться в другом мире, в другой жизни. Но пока она здесь, и нужно приниматься за первый пункт в списке дневных дел.
Пятью минутами позже София сбросила туфли, слишком узкие для ее ног сорок третьего размера. Вытянув ноги под столом, она обмахивается фотографиями из портфолио.
Арон, 77, рыбак.
Ему не нравится, когда его называют пенсионером. Рыбак всегда остается рыбаком, говорит он.
Арон сидит на стуле, руки, все в шрамах, лежат на коленях. Худой и морщинистый, он одет в выходной костюм и выглядит очень аккуратно. Тонкие белые волосы зачесаны набок.
Он улыбается беззубым ртом с заячьей губой.
В детстве одноклассники мучали его, засовывая пальцы и другие предметы в дыру у него во рту. Они визжали от отвращения и злорадства, когда обнаружили, что можно засунуть целый пятак. После этого его прозвали Свиньей-копилкой. Даже учителя тайком его так называли.
Он никогда не целовал ни одну женщину. И мужчину тоже. Он рассказывал об этом со слезами на глазах, и София не решилась фотографировать его слезы. А на прощание рыбак сказал, что она очень красивая дама.
София запрокидывает голову и видит вентилятор. Почему они его не включат? Смотрит в сторону кухни. Пахнет свежей выпечкой. Может, купить одну булочку домой? С сахарной обсыпкой. Ей нравится, как сахар трещит на зубах. Еще ей нравится звук, с которым ломаются стебли тюльпанов. Когда она его слышит, то думает о маме: она всегда сажала тюльпаны осенью, чтобы они расцвели весной. Желтые, белые, красные тюльпаны… мамины руки, зарывающие луковицы в почву, маленькие ловкие руки с блестящими от крема ногтями.
София смотрит на свои руки. Такие большие и неуклюжие. Прячет под столом, вспоминает губу Арона, и ей не так одиноко.
Слегка повернув голову, она украдкой смотрит на Беа.
От этой худой женщины в черном так и веет скорбью. Она методично подносит ко рту кружку с кофе и так же методично откусывает от бутерброда, словно сдает экзамен.
Сунув руку в сумку, София осторожно достает фотокамеру и тайком делает снимок без вспышки.
Беа заметила поворот головы, но щелчка не слышала. Она занята вторым пунктом в списке. Беа наслаждается тишиной без вентилятора.
Ей просто пришлось принять меры. Ветром от него ее чуть не продуло, а жужжащий звук сводил с ума. Поэтому пару ночей назад она вскрыла замок отмычкой, перерезала пару проводов и решила эту проблему. Воспользовавшись случаем, даже выпила чашечку ворованного кофе в тишине за своим любимым столиком. Беа вспомнилось, что в ту минуту ей хотелось, чтобы кто-нибудь был рядом, разделить радость.
Через четверть часа Беа поднимается, чтобы перейти к пункту номер три, и встречается взглядом с Софией.
У Беа глаза чернее ночи.
У Софии светлые – светло-серые или светло-голубые. Или зеленые?
Беа исчезает.
Первой ее добычей был ярко-розовый кошелек из искусственной кожи, весь в блестящих наклейках и с надписью «Катя» черным маркером.
Катя была круглой отличницей в их классе, и притом симпатичной. Мама у нее тоже была красавица, и никто не возмущался, когда она опаздывала на родительские собрания и садилась за последнюю парту. А еще у нее был папа, которым вся шайка Тони восхищалась, потому что он был таким сильным. Он буквально излучал силу.
Катин папа видел все. И ничего не боялся. Ни от кого не прятался. Однажды он подозвал к себе Беа – это было во время классной поездки: родители всегда настаивали, чтобы он ездил со всеми.
– Ты можешь мне все рассказать, если захочешь.
Беа не знала, открыться ей или нет. И решила не открываться. Один отец у нее уже был, и она не собиралась его менять, даже если он и не обращал на нее никакого внимания.
Вместо этого Беа стащила кошелек.
Она сделала это из зависти. Только из зависти. Беа знала, что воровать нельзя, но просто не могла удержаться. Не могла и не хотела.
К тому же он так удобно лежал. Просто просил, чтобы его украли. Катя сама виновата.
Беа заперлась в туалете и вытащила из кошелька деньги, фотки друзей и снимок Кати с ее семьей. Мама, папа, сестра, брат, скажите «сыр».
Почему «сыр»?
Почему не «крииииизис», например?
Не банальный подростковый кризис, а глубокая депрессия, от которой никак нельзя избавиться.
Пустой кошелек она завернула в туалетную бумагу и положила в черный мусорный мешок для прокладок и тампонов. Там его никто не будет искать.
С той кражи все и началось. Беа уже не могла остановиться. В подвале под домом она изготовляла инструменты для более серьезных краж. Там у нее было все необходимое – паяльник, дрель, долото. Ей не нужно было сохранять осторожность, потому что ей нечего было терять. К четырнадцати годам Беа уже полностью себя содержала и начала откладывать деньги на будущее.
Ее целью было иметь столько денег, чтобы можно было делать все, что захочешь, ездить, куда захочешь, и покупать все, что понравится.
Снять роскошный люкс на одну ночь.
Поехать в кругосветное путешествие.
Сшить новый гардероб в Париже.
Проехаться на «ламборджини» по английской провинции.
Завести коалу.
И так далее.
Вот о чем она думала, лежа на узкой деревянной кровати, которую Каспер, ее папа, смастерил сам своими руками из любви к своему единственному ребенку.
Если Каспер о чем-то и догадывался, то ничего не говорил. Он все время сидел в своей комнате, оплакивая маму. Копался в моторе и оплакивал маму. Пил и оплакивал маму. Смотрел на дочь и оплакивал ту пропасть, которая возникла между ними.
Они разговаривали, но никогда не обсуждали то, что надо было обсудить.
Они снова и снова ходили вокруг да около горя и тоски.
Они создавали одно табу за другим, наполняя минорным звучанием мрачный пейзаж под названием «семья Каталин».
Стоило кому-то наступить на мину, как начиналась бурная ссора. За ней следовала тишина. Она могла длиться целую неделю. За тишиной следовало примирение в виде «Притворимся, что ничего не случилось. Можешь передать соль?».
Они могли сидеть за одним кухонным столом и так тосковать друг по другу, что чуть сосуды не лопались.
Их разделяла вина.
Это твоя вина, папа. Ты слаб.
С тех пор ничего не изменилось. Они стали старше, жестче, устали от жизни. Им стало еще сложнее общаться друг с другом. Они все время были настороже.
Тому, что ее никто до сих пор не поймал, помогало несколько обстоятельств.
1. Ее большой талант. Беа не только ловко совершала кражи, но и виртуозно заметала следы.
2. То, что Беа была тихой и хорошо воспитанной девочкой, никогда не создававшей проблем. Она была образцовой ученицей с наивысшими отметками по всем предметам. С чего бы ей воровать? Нет, это было бы немыслимо. Поэтому подозревали других – школьных хулиганов, драчливых девчонок, детей из неблагополучных семей.
3. Беа все жалели. У нее же умерла мама. В глазах других она была бедной сироткой, которая изо всех сил старалась учиться прилежно. Ну и что с того, что она всех сторонится. Она скорее жертва, чем преступница.
Людям свойственно ошибаться.
Беа сидит в кожаном кресле, положив ноги на табуретку, и курит сигару марки «Гавана». У сигары крепкий мускусный запах.
Именно так Беа себя и чувствует. Крепкой.
Беа втягивает дым в легкие. Вспоминает бабушку Хедду на кухне, где она всегда отдыхала после семейных обедов. Рукава цветастой блузки закатаны. Ткань натянута на груди. У бабушки была большая грудь, наверное размера четвертого, но Беа ее не унаследовала. Браслеты, звенящие при каждом движении. Дряблая кожа на предплечьях. Бабушка напевала какую-нибудь песенку из хит-парада. Домыв посуду, она открывала окно, зажигала сигару (сигареты только для слабых женщин и жалких мужчин) и со вздохом подносила ее к губам. Весна, зима, лето, осень… всегда один и тот же ритуал.
В глазах бабушки появлялась мечтательность, и Беа понимала, что мыслями она далеко.
Что она делает в своих мечтах? Пересекает пустыню на верблюде? Встречается с любовником? Купается голышом под дождем? Или нежится на солнце? Валяется на осенних листьях? Рисует ангела на снегу? Лазает по деревьям? Прячется в шалаше в лесу?
