Валери Тонг Куонг - Волшебная книга судьбы
– Мама!
Он в дверях. Улыбается. Надеж держит его за плечо. На нем шорты и футболка, волосы взъерошены. На ней костюм в косую клетку с большой позолоченной брошью в виде цветка, а волосы подхвачены серым обручем: я ее едва узнала. Никогда не видела ее иначе как в свитере или в халате, с конским хвостом на затылке. Я попыталась пошутить:
– Я еще не умерла, тебе незачем было одеваться так торжественно.
Она насупилась, ища ответ, но опоздала: Поло бросился мне на шею.
– Ну как ты?
– Ничего серьезного, со мной все в порядке.
– Мамочка, ты, должно быть, испугалась…
Я стискиваю его в объятиях. И снова убеждаюсь, как хорошо и сладостно, что ты у меня есть, мой Поло. Время опять застывает, и мое сердце отогревается.
– У вас славный мальчуган, – сказал мужчина рядом со мной.
– А вы тоже там были? – спросил Поло.
– О, нет, со мной все гораздо глупее, я свалился с велосипеда. С таким парнем, как ты, такое наверняка не случилось бы.
– Все это ужасно, – отрезала Надеж. – Сама теперь видишь, Марилу, как ты была права. У твоего босса рыльце-то оказалось в пушку. Иначе с чего бы его взорвали, а? – Она взяла меня за руку.
– Все-таки тебе чертовски повезло.
Захватывающе краткий итог моей жизни, но я согласна: тут есть над чем поразмыслить.
– Поло, сходи за моими вещами, пожалуйста, мне нужна моя сумка. И еще возьми бутылку воды в автомате.
– Иду, мам.
– День какой-то странный, – бросила Надеж задумчиво. – Хотя в гороскопах я ничего особенного не видела.
Поло уже возвращался, сгибаясь под тяжестью моей сумки.
– Там журналист хочет с тобой поговорить. Он с оператором.
– С ума сойти, – сказала Надеж. – Тебя покажут по телевизору!
– Меня бы это удивило. Я была в лифте и ничего не видела. Они не за тем охотятся.
– Вы шутите, – вмешался мужчина в костюме. – Вы же единственная, кто в состоянии говорить. Они от вас не отстанут. Столько жертв: тут самое главное интерес публики.
Я протянула ему таблетку и бутылку с водой.
– Это не очень сильное, но, может, станет легче.
– Спасибо, – сказал мужчина. – Уже ободряет, когда кто-то заботится о моем состоянии.
– Так что мне сказать журналисту, мам? – настаивал Поло. – Медсестра говорит, что тебе самой решать, чувствуешь ли ты себя способной.
– Скажи им, что я устала.
В этот момент в зал вошла помощница медсестры и направилась к женщине в инвалидном кресле.
– Врач сейчас вас осмотрит. Потом можете уйти.
– Не слишком-то вы торопились, – проворчала та. – Если бы я выставила счет больнице по моему часовому тарифу за все то время, что я тут прождала, это бы ее разорило.
Повернувшись к нам, она коротко кивнула на прощание, и помощница медсестры покатила ее к выходу.
Мужчина в костюме приподнялся на каталке, чтобы выпить таблетку.
– А чем, собственно, занималась ваша лавочка?
– Финансовое обеспечение компаний, покупка предприятий. Знаете, я была всего лишь секретаршей.
– Ассистенткой, – решила поправить меня Надеж. – Работала за четверых, а платили как стажерке. Классика жанра.
Поло вздрогнул. Я испепелила Надеж взглядом. Она съежилась.
– Нет ничего ценнее, чем хорошая секретарша, – сказал мужчина. – Труднее всего подобрать. Можешь гордиться своей мамой, Поло, – ты позволишь мне называть тебя по имени? Меня зовут Том.
Он говорил все медленнее, словно каждое слово требовало от него нового усилия.
– Том – это имя героя, – вдруг заявил категорично Поло.
– Вот как? – удивился мужчина. – Однако не вижу в нем ничего особенного. Интересно, что навело тебя на эту мысль?
– Том Джоуд, – ответил Поло, пожав плечами, словно речь шла о чем-то само собой разумевшемся.
– Том… как? – спросила Надеж, нахмурившись. – Я знаю Тома Круза, но этого что-то не припомню.
– Я тоже, – улыбнулся мужчина. – Это персонаж манги[4]? Какой-нибудь видеоигры? Баскетболист?
– Да нет же, – пробормотал Поло смущенно. – Это герой «Гроздьев гнева».
Мужчина аж подпрыгнул.
– «Гроздья гнева»? Сколько же тебе лет, Поло? Одиннадцать, двенадцать? И ты уже читаешь Стейнбека?
Я почувствовала, как мои легкие раздулись от гордости. Ну да, он читает, мой Поло. Стейнбека, Гюго, Бодлера, Рембо, Ромена Гари и кучу других, чьи имена я забыла. Каждый вечер, после отбоя. Делает вид, будто верит, что я не замечаю свет карманного фонарика под его одеялом, а я делаю вид, будто верю, что он мирно спит. По пятницам ходит в библиотеку и возвращается с двумя-тремя книгами, которые проглатывает за выходные. Он пытался и меня приохотить, но это не мой конек. Мне хватает своей собственной истории, у меня больше нет сил вникать в чужие.
Мужчина улыбнулся. Улыбка мягкая и при этом какая-то беззащитная.
– Знаете что? Этот ребенок…
Он не закончил фразу. Его лицо вдруг побледнело, голова запрокинулась назад, и он потерял сознание. Я не смогла сдержать вскрик.
– Не беспокойся, мама, – сказал Поло, словно взяв на себя ответственность. – Я схожу за кем-нибудь.
Привалившись к стене с несвежей покраской, Надеж таращила глаза.
– Вот черт, только бы он не помер на наших глазах!
– Ты была права, – заключила я. – Этот день и в самом деле странный.
Dear Prudence
Лицо Версини, когда я вошла в помещение. Он практически вздрогнул. Мне не показалось, нет, он действительно вздрогнул, увидев меня. Хочу вам сказать, что первого же, кто заговорит со мной о паранойе, я засуну в котел, проткну себе нос костью, приготовлю рагу и съем. Ну да, когда зовешься Прюданс Мане, когда у тебя докторат и партнерство в консультационной фирме, ничто априори не указывает, что ты черная.
Я знаю их слишком хорошо, эти отведенные взгляды, эти неловкие попытки скрыть свое удивление, потому что, о, разумеется, такая реакция далека от политкорректной.
Я их знаю, предвижу, жду, но так и не смогла привыкнуть. Я борюсь, сопротивляюсь, отлично понимаю, что, поддаваясь этим мрачным мыслям, наказываю саму себя. Тщетно. Весь день заглядываю в подставленные зеркала. Подстерегаю оскорбление. Ты черная, Прюданс. Для всех этих белых, с которыми приходится сталкиваться, ты происходишь из рода рабов. И тут не важна ни твоя красота, ни твой ум, ни твоя обязательность, ни твой профессионализм. Ты черная, значит, второсортная. Из мира недочеловеков, который располагается где-то между животным и растительным.
– Значит, вы, э…
– Прюданс Мане. Рада наконец познакомиться с вами.
Бедная Орлеан, которая так старается верить в волшебные сказки. Готова все забыть под тем предлогом, что рабство было искуплено как преступление против человечества. У нее только одно слово на языке – терпимость. Орлеан и понятия не имеет о величайшем жульничестве двадцатого века. Я-то от этого задыхаюсь. Не верю в добрые чувства. Я смотрю на факты, цифры, констатирую, что средняя продолжительность жизни чернокожего ниже, чем у белого, наблюдаю повседневную унизительность нашей жизни. Лицемерие благомыслящих. Их постоянную заботу. Я чувствую, что взрываюсь, но чего ради? Надо держаться. У меня только одна цель: пройти через эту жизнь как можно скорее. Остается лишь расставить несколько точек над «i», как только представится случай.
Обращаясь к Версини, я смотрю ему прямо в глаза. Я довольна собой. Досье солидно. Все элементы сходятся в одну точку. Распечатка платежей, переплетение счетов. Месяцы тщательных исследований, беспощадного анализа. Ночей, которые я потратила на изучение самых темных и наименее известных из легальных механизмов, на выслеживание юридических неясностей, на создание смысла, теорий, на вынесение заключений, которые почти невозможно оспорить. Я излагаю, утверждаю, развиваю, доказываю. Он слушает. Качает головой. Гладит себе подбородок, выпивает стакан воды.
Закончив, я протягиваю ему досье с определенной гордостью: вот схема, какой ее можно воссоздать, дорогой мсье. Мы готовы к последнему раунду.
– Хорошо, – говорит Версини, выслушав мои доводы. – Это большая работа, неоспоримо.
Он не опустил глаза ни на долю секунды. Наши взгляды встречаются в молчаливой схватке, точная цель которой мне не известна. Я слегка улыбаюсь: невозможно контролировать чувство удовлетворения, которое я испытываю в этот миг, сидя напротив этого человека, развалившегося в своем огромном кожаном кресле, в помещении, претенциозная обстановка которого буквально кричит об успехе. Этот человек только что меня поздравил, но он всего лишь воздал мне должное.
– И тем не менее, – продолжает он.
– Да?
– Кое-что меня беспокоит. Вы говорили – я приведу ваши собственные слова – о заключениях, которые почти невозможно оспорить. Почти – вот что весьма досадно.
Едва различимый оскал застывает в уголках его губ, выдавая напряжение. Я скорее должна бы сказать, его кровожадность: ему только что представили железобетонное досье, а этот господин Версини весьма досадует.
