Мартин Винклер - Женский хор

Папочка и мамочка

Ласкали меня всегда.

Они меня целовали,

Ножки мои щекотали,

Ласково называли,

Песенки пели, играли.

О, боже мой ,

Это прекрасно —

Маленькой женщиной быть.

О, боже мой, это прекрасно,

Когда тебя любят вот так

Всегда.

(еще раз)

Когда я девочкой была,

В снегу играть любила,

Папочка и мамочка

На качели меня водили.

Ходить я в школу стала,

Картинки рисовала,

Хотелось лучшей быть,

Чтобы пятерку получить.

Ах, мамочка ,

Это было прекрасно —

Быть маленькой красивой женщиной.

Ах, мамочка,

Это было прекрасно —

Веселиться вот так Все время.

(еще раз)

Но годы пролетели,

И вот я повзрослела.

Мое тело совсем внезапно

Стало изменяться.

Когда мне было двенадцать,

Пошла я в туалет – и вот

Вдруг в унитазе

Увидела кровь.

О, боже мой,

Как же страшно, мама,

В женщину превращаться.

О, боже мой ,

Как же страшно, мама ,

Когда кровь течет, не прекращаясь ,

Все время.

Я расхохоталась. Представить, как он сочиняет стихи, я не могла. На этом песенка заканчивалась, и вторая часть документа была совершенно иной.

–  В первую очередь целитель верен своим пациентам и лишь потом своим коллегам.

–  Реальность богаче всего, что рождается в твоем воображении. Однако то, что рождается в твоем воображении, более тревожно.

–  Жертвой твоей лени и невнимательности становится пациент.

–  Никогда не стесняйся обращаться к своим учителям. Их незнание серьезнее твоего, поскольку они, в отличие от тебя, уже не могут оправдать его неопытностью.

–  Лечение людей не имеет никакого отношения к власти.

–  Врачи чаще других смертных употребляют наркотики и кончают жизнь самоубийством, это не значит, что они страдают больше, чем простые смертные. И это не дает им права мстить.

–  Ты лечишь не результаты анализов – ты лечишь людей.

–  То, что женщина чувствует, гораздо важнее того, что ты знаешь. То, о чем она молчит, гораздо важнее того, что ты думаешь.

Я несколько раз нажала на значок «следующая страница». Эти афоризмы занимали полдюжины страниц. Вдруг экран погас. Я стала жать на все кнопки подряд, но он не реагировал. В коридоре раздался мужской голос. Карма. Я поспешно поднялась и побежала к коридору.

– Ах, вы уже здесь? – сказал он, появившись на пороге. – Хорошо спали?

– Нормально…

Я шагнула вперед, он шагнул назад. Я понимала, что он хочет войти, и прижалась к стене, а он прошел мимо, положил сумку на письменный стол, повесил пальто в шкаф, поискал что-то глазами, затем поднял голову и, широко улыбаясь, покачал головой:

– Ах да, сегодня консультаций нет.

–  Нет?

– Нет, этим утром я попрошу вас сделать обход моего маленького отделения.

Он прошел передо мной, застегивая халат.

– Идемте?

– Я не знала, что у вас есть койки…

– Я об этом не…

– Но все же…

– …к тому же там нет больных.

– Простите?

– …впрочем, никто их не лечит, – сказал он, криво ухмыльнувшись.

Что он такое говорит?

Он вышел за стеклянную дверь и пошел по длинному коридору акушерской клиники, но тотчас же свернул к лестнице в подвал. Спустившись по ней, он толкнул другую дверь и придержал ее, пропуская меня.

Это был очень светлый зал. Справа я увидела три или четыре двери и темный коридор. Карма свернул налево, в проход между двумя стенами, покрытыми афишами фильмов и образовательными плакатами, и просунул голову в дверь крошечной кухоньки, в которой санитарка лет двадцати с завитыми волосами и веснушчатым лицом готовила подносы.

– Доброе утро, Элоиза!

Она повернулась, и ее глаза засверкали так, как будто перед ней возник мессия.

– Доброе утро, Франц.

«Франц»? Она тоже обращается к нему по его чертову имени?

– Познакомьтесь с доктором Этвуд.

– Здравствуйте, доктор Этвуд,  – сказала Элоиза.

Карма усмехнулся и повернулся к открытой двери кабинета слева:

– Доброе утро, Каролина.

Секретарь, сорокалетняя женщина с шиньоном и в больших очках, ответила ему той же улыбкой, что и санитарка:

– Доброе утро, Франц. Ты в порядке?

– В полном. Позволь представить тебе доктора Этвуд.

– Здравствуйте, доктор! – сказала секретарь, нахмурившись.

– Здрасьте, – процедила я сквозь зубы и последовала за ним к последней двери, в глубине коридора.

– Привет, Анжела, – сказал Карма, входя в кабинет.

Женщина шестидесяти лет со светлыми выцветшими волосами положила шприц с белой жидкостью на голубой столик рядом с раковиной, повернулась, улыбнулась ему еще более влюбленной улыбкой и пробормотала:

– Доброе утро, мой Франц.

Она повернула к нему голову, дотронулась ладонью до его щеки, и я подумала, что она вот-вот… но нет, как ни странно, они так далеко не зашли. Однако, зная, что он собой представляет, я была почти уверена, что она его поцелует.

Он поднял палец и указал на меня:

–  Доктор Этвуд.

Анжела вытаращила глаза:

–  «Доктор» Этвуд?

Я сглотнула:

– Можете называть меня Джинн.

– Очень приятно, Джинн.

Она протянула мне руку, я поколебалась, взяла ее руку и, не знаю почему, почувствовала, будто мне в лицо подул теплый ветерок.

– Что у нас сегодня? – спросил Карма.

– Три ДПБ, три консультации. Ты сначала хочешь сделать обход твоего отделения?

– Как хочешь. Проблемы есть?

– Нет, но Аиша хочет задать тебе несколько вопросов, одна пациентка выписывается, а мадам X… требует тебя.

– Как всегда по средам…

– Да, как всегда по средам.

– Тогда я пошел. Двадцать минут?

– Никаких проблем. Третья дама еще не приехала.

Он развернулся на пятках, собрался выходить, задержался на пороге, посмотрел на Анжелу, которая отрицательно покачала головой:

– Нет, не сегодня.

–  Что?

– Ну, хорошо, может быть, в следующий раз.

– Да. Хорошо, что она сообщает тебе новости. Ты знаешь, что, если она окажется здесь и спросит тебя, я сразу тебе позвоню.

Он кивнул и поспешно вышел, как будто опаздывал на поезд. Я побежала за ним.

Он прошел к коридору, более мрачному, чем я успела заметить, и оказался в подвале.

ПАЛАТЫ

Это было действительно очень маленькое отделение. Место было темным, гораздо менее освещенным, чем коридор отделения ДПБ. Плакатов на стенах не было, краска облупилась, креслам на вид было не менее пятидесяти лет. Казалось, будто находишься в советской больнице. По крайней мере, именно так я ее себе всегда представляла.

Было невыносимо жарко. Если бы я не знала, что мы находимся на том же уровне, что и отделение ДПБ, я могла бы поклясться, что мы недалеко от расплавленной магмы, которая поднимается прямо из нутра земли и заменяет центральное отопление. И что-то мне подсказывало, что окон здесь нет и в помине.

Мы находились в почти квадратном помещении, в центре которого два стола, расположенные как вертикальные подставки для книг, стояли по обе стороны от большого металлического шкафа.

Кроме той двери, через которую мы только что вошли, в отделении было четыре других выхода. Два в глубине, по одному с каждой стороны.

Карма наклонился над одним из столов, взял чью-то карту и открыл ее:

– Мадемуазель!

Он выкрикнул это, не поднимая головы, и, казалось, вовсе не торопился получить ответ.

Слева дверь открывалась к медсестре. Она держала в руке жгут и все необходимое для взятия крови. Выглядела она очень подавленно, но, как только увидела Карму, выпрямила плечи, выпятила грудь и сказала:

– Здравствуйте, мсье.

Ну вот, наконец нашелся хоть кто-то, кто обращается к нему почтительно…

– Дорогая, ты можешь называть меня Франц.

Медсестра, которая показалась мне очень молодой, покраснела как пион.

– Я снова взяла кровь у Катрин…

Карма покачал головой:

– Как она сегодня?

– Все так же. Болей нет, но дышит по-прежнему с трудом.

– И отказывается от кислорода?

– Да.

Он снова задумчиво покачал головой.

– Я отнесу это в лабораторию и вернусь к вам, хорошо?

– Не спеши. Я собираюсь дать доктору Этвуд , которая находится перед вами, всю необходимую информацию.