Янн Мартел - Высокие Горы Португалии
По-прежнему совершенно голый, он выбирается наружу. Прихватывает с собой банку с противовшивым порошком для лошадей и пару бутылок с лигроином. Он не станет делать так, как советовал Иполиту, – у него есть задумка получше. Он смешает противовшивый порошок с лигроином, а не с водой, усилив убойное действие смеси. Да и потом, воды у него не осталось ни капли. Воду из бочонка в салоне он израсходовал на себя и автомобиль. Все, что осталось, – один-единственный бурдюк вина. Он смешивает лигроин с лошадиным противовшивым порошком – мешает так, чтобы замес получился не слишком жидкий и не слишком вязкий. Запах – чудовищный. Он начинает обмазываться – втирает смесь пальцами. И морщится. Кожа после всех этих расчесываний сделалась чувствительной. А смесь жжет огнем. Но он терпит, потому что только так и можно нанести смертельный удар по этим несносным паразитам. «Использовать без ограничений» – гласит этикетка на бутылке. И он не скупится – ничуть. Обмазав голову и лицо, он мажет под мышками, потом грудь и живот, ноги и ступни. Мажет густым слоем лобок. Там, где смесь отваливается струпьями, он мажет снова и снова. Чтобы как следует промазать себе зад, он накладывает пригоршню смеси на подножку и плюхается прямо на эту кучку. Вот так. Голова прямо, руки плотно прижаты к телу, ладони на груди – так он и сидит словно пришпиленный. Не шелохнувшись, не дыша, чтобы не отвалился ни малейший струпик смеси, и терпеливо снося неуемное жжение.
А между тем жжет адским пламенем. Он пытается привыкнуть, да не тут-то было. Смесь как будто насквозь проела кожу и теперь въедается в плоть. Он изжаривается заживо. Заодно с паразитами. Эти твари со своими гнидами дохнут тысячами. Надо потерпеть совсем чуть-чуть, покуда они не изведутся все до последней. Зато дорога потом будет легкой. И он ждет, весь горя медленным огнем.
И вдруг – сногсшибательный ГРОХОТ! Его сметает с подножки – но не от изумления и страха, а силой взрыва. Он оборачивается и смотрит, забыв про паразитов и боль. Автомобиль объят пламенем! В том самом закутке, где только что слабо мигал огонек свечного огарка, торчащего из бутылки с лигроином, теперь полыхает целый костер, объявший огнем весь салон. И, ощущая острое покалывание в затылке, он понимает – огнем из салона ему обдало голову. И теперь огонь лижет бороду, грудь – все тело. ЧЕРТ! Огонь уже подбирается к лобку – опоясывает его частоколом оранжевого пламени. Томаш взвизгивает. И то счастье, что противовшивый порошок не воспламеняющийся. Но пульсирующая боль охватывает голову, грудь, пенис – все места, куда добрался огонь, вырвавшийся из полыхнувшей бутылки с лигроином и прокравшийся сквозь слой противовшивого порошка и волосяной покров до ничем не защищенной кожи. Томаш скачет то на одной ноге, то на другой, хлопает себя по всему телу, силясь сбить пламя. И вот, совладав наконец с огнем, застывает на месте, словно дымящийся столб.
А автомобиль знай себе полыхает. Томаш кидается к нему. На бегу подхватывает с земли отсыревшее под дождем одеяло, которым давеча затыкал разбитое окно в салоне. И протискивается в салон. Набросив на костер одеяло и засыпав все кругом лошадиным противовшивым порошком, он изловчается сбить пламя.
Он выволакивает из салона кофр и вскрывает. Дневник отца Улиссеша там, внутри, нетронутый. Томаш едва не кричит. Какое счастье! Зато салон – ну и видок! Кожа на диване облупилась и растрескалась. Боковая обшивка подпалилась. Потолок почернел от копоти. Все окна, кроме одного, спереди водительской кабины, выбиты, осколки стекла – повсюду. Провизия, запасы топлива, одежда частично опалились либо выгорели напрочь. Все засыпано пеплом и запекшимся лошадиным противовшивым порошком. И жуткий смрад!
Он допивает остатки красного вина, очищает водительское место от осколков стекла и, голый как есть, укладывается на сиденье, подстелив себе одеяло и укрывшись подбитым норкой пальто. Тело изнывает от боли… а дядюшка знай себе орет на него – во сне. За ночь холод пробирает до костей, несмотря на горящие огнем раны.
Брезжит утренний свет, и он осторожно одевается. Но, как ни берегись, одежда все равно царапает израненную кожу. Он выметает салон – вычищает его по мере сил. Потом опять вскрывает кофр и еще раз проверяет, в сохранности ли дневник. Только бы не потерять ту нить, что связывает его с отцом Улиссешом! Он уже сумел разглядеть в священнике человека, обретшего совершенство через муки. Человека, достойного подражания. Ведь если ты страдаешь и сидишь сиднем, ты никто, а вот если терзаешься и стараешься что-то сделать, ты становишься кем-то. Вот и он сейчас старается – силится сделать хоть что-нибудь. Надо пробиваться вперед – к Высоким Горам Португалии, надо довести дело до конца.
Но тут возникает неожиданное препятствие – дерево, стоящее перед автомобилем. И его никак не объехать: мало свободного места. До сих пор с подобными затруднениями он не сталкивался. Перед машиной всегда хватало пространства, чтобы повернуть рулевое колесо и дальше ехать вперед. Он кричит, попрекает себя, чертыхается. И в конце концов пытается найти какой-нибудь выход. А выход, как ни крути, только один – срубить дерево. Где-то в салоне, среди кучи всяких полезных вещей, есть топор. Он только что видел его: тот был весь в копоти. Заботливый предусмотрительный дядюшка наверняка включил топор в снаряжение как раз для такой цели. Широкая поступь прогресса, как видно, предполагает прискорбную необходимость вырубать на своем пути всякое препятствие. Но дерево такое большое, ствол такой толстый, а тело его так болит!
Томаш в смятении. Наконец, заметив кофр с бумагами в продуваемом ветром салоне, он собирается с последними силами. И берется за топор.
Он стоит, глядя на дерево с противоположной стороны от оказавшегося в ловушке автомобиля. Вскидывает топор, замахивается. И рубит, и рубит. Кора довольно легко разлетается в щепки, а вот бледная древесная плоть слишком упругая – не поддается. Топор, хоть и достаточно острый, отскакивает, оставляя после себя лишь неглубокие зарубки. Частые удары по одному и тому же месту требуют сноровки, каковой у Томаша практически нет. А каждый взмах причиняет новую боль его многострадальной плоти, изнывающей от соприкосновения с одеждой.
Вскоре с него уже градом льет пот. Он переводит дух, перекусывает – и снова берется за топор. И все утро не выпускает его из рук. Потом незаметно проходит день.
К вечеру он вырубил с одной стороны ствола широкую выемку. В глубину она больше чем на середину ствола, но дерево как будто не желает наклоняться ни в какую сторону и не думает падать. Ладони изодраны в кровь и саднят. Руки ноют даже похлеще, чем все остальное тело. Он настолько обессилен, что едва держится на ногах.
Рубить дальше нет мочи. Но преграду нужно сокрушить – немедля. Он решает навалиться на дерево всем телом и опрокинуть его. Опираясь одной ногой на край крыла автомобиля, а другой на край капота, он цепляется за первую попавшуюся ветку. Хвататься руками за кору – сущая пытка, но он изловчается обхватить ногой другую ветку и с трудом подтянуться вверх. Впрочем, после всех этих мучений с топором на дерево он взбирается сравнительно легко – это занятие кажется ему простой забавой.
Дальше он пробирается по суку, держась за две отдельные ветки. Разумеется, когда дерево будет заваливаться, он рухнет вместе с ним. Но высота небольшая, так что невелика беда.
Он начинает раскачиваться взад и вперед, не обращая внимания на жгучую боль в ладонях. Макушка дерева ходит ходуном. В любой миг он ожидает услышать резкий треск и уже готовится совершить воздушный кульбит, благо не так уж высоко над землей.
Но вместо этого дерево поддается с нешумным, пружинистым хрустом. И медленно заваливается. Томаш поворачивает голову и видит: земля приближается. Приземление – мягкое. Однако ноги соскальзывают с сука, за который цепляются, и вместо того, чтобы мягко упереться в землю, попадают аккурат под другой, более увесистый сук. Пронзительный крик боли…
Он высвобождает ноги. Шевелит пальцами. Все кости вроде целы. Он поворачивается, оглядывается на автомобиль. И видит: над землей, сколько он ни бился, торчит пень – довольно высокий. Автомобилю через него нипочем не переехать – сядет днищем. Надо было рубить много ниже. Впрочем, хоть так, хоть эдак, дерево все равно сцеплено с пнем. Оно рухнуло, но полностью не переломилось. Там, где ствол все еще скреплялся с пнем, древесные волокна сплелись в тугой узел – топор такой не возьмет. Но даже если бы он ухитрился перерубить сцепку и даже если пень, положим, был бы короче, хватило бы ему сил оттащить дерево в сторону? Такое и представить-то себе трудно. Вот и приехали…
Все труды были насмарку. Дерево над ним смеется. Он запутался в ветвях и тщится высвободиться. И тихонько всхлипывает. Потом закрывает глаза и проваливается в отчаяние.
И вдруг слышит голос и слышит, как кто-то трогает его за плечо.
