М. Стедман - Свет в океане
– Положи его, – попросила она, и он послушно опустил маленький комочек на стол.
– А теперь мы должны заняться тобой, – сказал Том. – У нас еще осталась горячая вода. Пойдем, тебе надо ополоснуться. Обопрись на меня. Не спеши, вот так. Потихоньку… потихоньку.
С его помощью она добралась до ванны, роняя на пол густые алые капли. Там он уже сам вытирал ей лицо фланелевой тряпкой, время от времени макая ее в воду и споласкивая.
Час спустя Изабель в чистой ночной рубашке и с заплетенной косой легла в постель. Том нежно гладил ее по лицу, пока она в конце концов не уснула, не в силах больше сопротивляться изнеможению и действию таблеток с морфием. Том вернулся на кухню и закончил уборку, после чего замочил грязное белье в корыте. Уже стемнело, и он зажег лампу и, сев за стол, прочитал молитву над маленьким тельцем. Безбрежные просторы и крошечное тельце, вечность и мерный стук часов, обвинявших время в постоянном движении: мир вдруг лишился всякого смысла. Даже в Египте или Франции он не чувствовал внутри такой пустоты. Он видел смерть очень часто. Но на этот раз окружающая тишина, отсутствие предсмертных воплей и разрывов снарядов, казалось, демонстрировали ее безысходность особенно наглядно. Людей, которые расставались с жизнью у него на глазах, оплакивали матери, но родные находились далеко от поля боя, и представить их было невозможно. А видеть ребенка, которого забирают у матери в момент рождения, забирают у единственной женщины в мире, которая была ему дорога, было выше сил Тома. Он посмотрел на тени, которые отбрасывали, как два близнеца, мертвый младенец и пирог, накрытый похожей на саван материей.
– Пока не надо, Том. Я скажу им, когда буду готова, – просила Изабель на следующий день, лежа в кровати.
– Но твои родители – они же захотят все узнать. Они ждут тебя со следующим катером. Они ждут своего внука.
Во взгляде Изабель сквозило отчаяние.
– Вот именно! Они ждут внука, а я его потеряла!
– Но они будут волноваться за тебя, Изз.
– Так зачем их расстраивать? Пожалуйста, Том. Это наше дело. Мое дело! Нам совершенно не нужно извещать об этом весь мир. Пусть они побудут в неведении и мечтах подольше. Я напишу им письмо и отправлю с катером в июне.
– Но до этого еще столько недель!
– Том, я не могу! – На ее рубашку скатилась слеза. – Пусть они порадуются жизни еще несколько недель!
Тогда он поддался на ее уговоры и не стал ничего писать в журнале. Но то было личным делом, касавшимся только их самих. С яликом же такого предлога умолчать о случившемся уже не было.
Том начал писать о пароходе «Манчестер Куин», который прошел мимо острова утром, направляясь в Кейптаун. Затем указал, что море было спокойным, температуру воздуха, и отложил ручку. Завтра! Он расскажет о ялике в журнале завтра, когда телеграфирует о происшествии властям. Он немного засомневался, стоит ли оставлять место для записи, чтобы заполнить его завтра, или лучше пусть все будет выглядеть так, будто ялик прибило позже. Он оставил место, решив, что протелеграфирует завтра, а начальству объяснит, что они были слишком заняты младенцем, чтобы сообщить о случившемся сразу. В журнале будет написана правда, но только чуть позже. Всего на один день. Повернув голову, он увидел свое отражение в стекле, закрывавшем «Извлечения из Закона о Маячной службе 1911 года», и не узнал себя.
– Я вообще-то не мастак по этой части, – сказал Том Изабель после обеда на следующий день.
– И никогда им не станешь, если так и будешь стоять. Просто подержи ее, пока я согрею бутылочку. Ну, смелее! Она не кусается! – заверила Изабель улыбаясь. – Во всяком случае, пока!
Ребенок был маленький, не больше предплечья Тома, но он держал его так, будто у него в руках оказался осьминог.
– Стой спокойно, – распорядилась Изабель, сгибая его руку. – Молодец! Так и держи. А теперь, – она еще раз поправила ему руку, – вы на пару минут останетесь вдвоем. – С этими словами она вышла на кухню.
Впервые в жизни Том оказался один на один с младенцем. Он стоял, вытянувшись по стойке «смирно», в ужасе от того, что может не оправдать доверия. Ребенок заворочался и зашевелил ножками и ручками, чем окончательно смутил его.
– Ну же, не огорчай дядю, – взмолился он, стараясь перехватить малышку поудобнее.
– Не забывай поддерживать головку, – напомнила с кухни Изабель.
Он тут же подсунул под головку ладонь, удивляясь, какой маленькой она была. Малышка снова зашевелилась, и он тихонько покачал ее.
– Ну же, не обижайся, не расстраивай дядю Тома.
Малютка моргнула и заглянула ему в глаза. Том замер, почти физически ощутив боль. Эта кроха приоткрыла ему дверь в мир, познать который ему теперь никогда не суждено.
Изабель вернулась с бутылочкой.
– Держи! – Она вложила ее Тому в руку и показала, как надо подносить соску к губам малютки, чтобы она ухватила ее. Том завороженно наблюдал, как природа сама подсказывала этой крохе, что нужно делать. Сам факт, что все происходило без малейшего участия с его стороны, наполнял его каким-то трепетным благоговением, какое испытывают люди, сталкиваясь с чем-то, неподвластным их пониманию.
Когда Том ушел на маяк, Изабель отправилась на кухню и занялась ужином, пока ребенок спал. Услышав крик, она поспешила в детскую и взяла малышку из колыбели. Она капризничала, искала ее грудь и даже принялась сосать тонкую ткань блузки.
– Ах ты, глупышка, не наелась? В книжке доктора Гриффитса говорится, что нельзя перекармливать! Разве что дать самую малость… – Она погрела еще немного молока и поднесла бутылочку к малютке, но она отвернулась, хватаясь пальчиками за теплый сосок, который чувствовала щекой через тонкую ткань.
– Ну же, не надо капризничать, вот бутылочка, – увещевала ее Изабель, но малышка еще больше расплакалась и решительно тыкалась ей в грудь.
Изабель с горечью вспомнила, как ей пришло молоко, и грудь наполнилась тяжестью и болью от того, что некого было кормить. Казалось, природа избрала удивительно жестокий способ напомнить об этом. А теперь эта малютка отчаянно просила ее молока, может, чтобы просто успокоиться, потому что первый голод уже был утолен. В голове у Изабель все смешалось, и под плач ребенка ее захлестнула целая гамма чувств: и горечь потери, и жажда материнства, и неизрасходованная нежность.
– Ах ты, моя любимая, – прошептала она и медленно расстегнула блузку. Через мгновение ребенок приник к груди и довольно зачмокал губами, хотя молока оказалось всего несколько капель.
Они так долго сидели не шевелясь, пока на кухне не появился Том.
– Как… – он осекся, пораженный увиденным.
Изабель подняла на него глаза, в которых одновременно выражался и стыд, и невинность.
– Иначе я никак не могла ее успокоить.
– Но… Ладно… – Том настолько опешил, что не находил слов.
– Она так плакала. И отказывалась от бутылочки…
– Но она же взяла ее до этого. Я сам видел…
– Да, потому что была очень голодна. Может, даже буквально…
Том продолжал смотреть, не зная, что и думать.
– Это же так естественно, Том. Это лучшее, что я могла для нее сделать. Успокойся! – Она протянула ему руку. – Подойди поближе, милый. И улыбнись!
Он взял ее за руку, но было видно, что ему не по себе. И он чувствовал, как внутри нарастала тревога.
В тот вечер глаза у Изабель светились, и такой счастливой Том не видел ее очень давно.
– Подойди и посмотри! – восклицала она. – Правда, прелесть? И колыбелька как раз по размеру! – Она показала на плетеную колыбельку, в которой дитя мирно посапывало. Ее крошечная грудь тихо поднималась и опускалась, словно вторя эху от шума прибоя.
– Как жемчужинка в раковине, правда? – спросил Том.
– Ей не больше трех месяцев.
– Откуда ты знаешь?
– Я посмотрела.
Том удивленно приподнял бровь.
– В пособии доктора Гриффитса. Я вытащила на огороде несколько морковин и реп и потушила остатки баранины. Сегодня мы устроим настоящий пир.
Том, не понимая, в чем дело, нахмурился.
– Мы должны отметить спасение Люси и прочитать молитву за упокой души ее отца.
– Если, конечно, он был ее отцом, – уточнил Том. – А почему «Люси»?
– Ей нужно имя. Люси означает «легкая», и оно ей очень подходит, разве не так?
– Иззи, – он улыбнулся и, погладив ее по волосам, снова стал серьезным, – не нужно принимать все это слишком близко к сердцу. Я не хочу, чтобы ты снова расстраивалась…
В тот вечер на маяке Тому никак не удавалось избавиться от чувства тревоги, и он не понимал его причины. То ли оно было навеяно ожившими призраками прошлого, то ли его мучило нехорошее предчувствие. Спускаясь по узким металлическим ступенькам, он ощущал тяжесть в груди, будто снова проваливался в беспросветную мглу, откуда, как он думал, сумел выбраться.
В тот вечер они ужинали, прислушиваясь к мерному сопению малышки в колыбели. Иногда во сне она издавала какие-то звуки, что неизменно вызывало у Изабель восторженную улыбку.
