Мэтт Иган - Обожженные языки (сборник)
– Ты все равно уже увяз по уши, – увещевал я. – Поздно выходить из игры, лучше досмотри ее до конца.
К рассвету я разбил в пух и прах все его контраргументы, и Келли принял мое безумное предложение. Выйдя через черный ход, он прошагал три квартала пешком и у ближайшей заправки вызвал такси на работу. Затем подал встречный иск против человека, называющего себя Доном Свонстромом.
* * *Свонстром отказался предстать перед камерой, но согласился на телефонное интервью с Ларри Кингом, которое стало началом конца. Когда я услышал этот мягкий спокойный голос, чуть охрипший от многолетнего пристрастия к сигарам, то сразу понял, кому он принадлежит. Только обладатель этого голоса мог написать книги, перевернувшие мою жизнь и сформировавшие мое мировоззрение. Так звучал голос мудреца, пророка. Я был глубоко потрясен, когда Свонстром сказал Ларри, что жалеет меня. Что я, судя по всему, неблагополучен – дважды в разводе, не состоялся ни как отец, ни как писатель, переживаю тяжелый стресс, и меня не следует судить слишком строго. Он сказал, что сочувствует мне, но иск не отзовет.
Хотя в глубине души я понимал, что Свонстром настоящий, он все же не предоставил неопровержимых доказательств. Я провел еще несколько встреч с журналистами, где назвал передачу с Ларри Кингом «срежиссированным фарсом и эксплуатацией актерского таланта».
Свонстром нанес ответный удар в очередном телефонном интервью, где усталым и раздраженным тоном сообщил, что не намерен нарушать свое инкогнито ради разоблачения самозванца.
Я шел напролом, не скупясь на оскорбления. Да, я уже услышал голос кумира, но этого было мало. Я мечтал хоть раз увидеть его лицо – глаза, морщины, прическу, – чтобы проверить, усилилось ли со временем сходство между нами или, наоборот, уменьшилось.
Я удерживал позиции еще три дня, отражая все выпады Свонстрома еще более дерзкой ложью или встречными обвинениями. Он сокрушался, что человек, желающий оградить свою частную жизнь от посторонних, в современном мире технологий и электронных устройств обречен на неудачу.
– Просто покажи свое лицо по телевизору – пять секунд, не дольше, – сказал я очередному безучастному ведущему. – При этом ты ничего нового о себе не раскроешь. Пять секунд, и все. Если у тебя хватает наглости назвать меня лжецом, имей мужество чем-то подкрепить обвинения.
К несчастью, мое желание исполнилось уже на следующий день. По телевизору в прямом эфире показали медицинскую каталку, выехавшую из дверей скромного домика в Колорадо. Рядом утирала слезы какая-то женщина. Каталка была накрыта простыней, под которой угадывались очертания неподвижного тела.
Спустя несколько часов в эфире появилась фотография – черно-белый портрет, сделанный двумя годами ранее, с которого смотрел все тот же Свонстром, что и на школьном снимке, только старше и мудрее. Светлые глаза, сияющие на строгом лице, окружала сеть глубоких морщин. У меня подкосились колени. Сердце застучало, как будто я бежал стометровку на полной скорости. Между нами не было ни капли сходства. Я выглядел как постаревшая версия молодого Свонстрома, а он был самим собой.
Жена писателя Кэрол, тихая неприметная женщина, сообщила, что он умер от инфаркта, вызванного повышением давления и уровня холестерина.
– Его убил затяжной стресс, – со слезами сказала она. – Этот ужасный человек, причинивший нам столько зла, должен сидеть в тюрьме.
Она поклялась, что не успокоится, пока меня не найдут, и мне даже в голову не пришло усомниться в ее решимости.
В ту ночь я спал урывками, постоянно просыпаясь от навязчивого сна, в котором с неба сыпались миллионы горящих клочков бумаги.
На следующий день я включил новости и услышал свое имя.
Эрл Кертис Уиллард Третий – самозванец и аферист.
* * *Проходя в наручниках к машине и жмурясь от вспышек фотоаппаратов, я попросил Келли Дэвиса забрать из контейнера мои рукописи и сжечь.
В его глазах отразилась смесь печали и облегчения, но он кивнул и сказал:
– Конечно.
Жаль, что я не мог присутствовать при сожжении. Погребальный костер догорел без меня.
Семь лет – немалый срок за попытку выдать себя за другого, но суд классифицировал ее как кражу личности с намерением нажиться на чужом имени. Я не оспаривал приговор, сочтя его вполне справедливым.
Спустя несколько месяцев в тюрьме нестрогого режима я получил письмо от известного литературного агента, который предлагал свои услуги, если я соберусь что-нибудь написать. Мои ранние работы были бледным подражанием уникальному стилю Свонстрома, но после его смерти кто-то должен продолжить начатое им. С уходом Свонстрома во вселенной возникла зияющая пустота, которую я намерен заполнить.
На закате дня твоя жизнь – не более чем сюжет. Если тебе не нравится развитие сюжета, измени его. Перепиши. Чтобы отредактировать фразу в тексте, сотри ее и сформулируй заново – пока не будешь удовлетворен результатом. Конечно, в реальности немного труднее, но принцип тот же. И главное, никому не позволяй ставить под сомнение правдивость твоей редактуры.
На сегодняшний день я заключил контракты на три романа и работаю над сценарием к фильму. Мой агент пророчит мне после публикации блестящее будущее. Я ежедневно получаю письма от людей, считающих меня мучеником, своего рода оступившимся героем.
Я поступил так, как поступил, и не отказываюсь от прошлого. Сегодня нелегко найти свою аудиторию – иногда нужно, чтобы она сама тебя нашла. Быть может, когда-нибудь люди будут читать мои книги не только из нездорового любопытства, но и ради смысла.
Быть может, мои книги вдохновят какого-нибудь одинокого юношу начать писать что-то свое. Больше всего на свете я жду того дня, когда покину это место и увижу корешок собственного романа на полке магазина, где впервые услышал вопрос: «Не могли бы вы подписать?»
Фил Джордан
Рассудок и солдат[16]
Плант вертел травинку в пальцах, покрытых коркой засохшей грязи.
Иногда мир позволяет мужчине проявить себя ценой собственного «я»: для Планта время и пространство растворились в мешанине цветов и теней, в воспоминаниях о джунглях, где он день за днем старался не подорваться, выжить и вернуться домой героем, а потом засыпал, как увечный ребенок. Это был его мир, поток, кружащее голову изобилие, от которого имелось лекарство.
С тех пор он растерял веру в справедливость и честь. Мужество, необходимое и на войне, и после нее, ссохлось, как чернослив, и отправилось на помойку. Играть с травинкой было приятней, чем обнимать жену и смотреть на улыбку сына.
Тем, кто уважительно шептался у него за спиной, не нужно было иных доказательств, что его, отвоевавшегося, следует оставить в покое. Однако в глазах Рауля, любопытного соседского мальчишки, ослабевший разум солдата имел притягательность, о которой Плант и не подозревал.
Он услышал, как жена отчитывает парнишку за то, что тот снова крутится возле ее бедного больного мужа. Однако Планта эти визиты не беспокоили. Сидя весь день на крыльце в шаге от скрипучего инвалидного кресла, в постоянной, сводящей с ума неподвижности, он испытывал даже некое подобие радости, когда мальчишка осторожно и неуклюже к нему приближался.
Странный, просительный взгляд: нетерпение и страх. Парнишка открыл рот, но ничего не сказал, а сел рядом с Плантом, и они стали вместе смотреть на улицу.
– Привет, Рауль, – произнес Плант.
– Здравствуйте, мистер Вандерлу.
У мальчика были толстые темные губы, но все остальное – кожа, ладони – некрасивого, бледного оттенка. Какая-то мягкая, бесхарактерная печаль сквозила в его движениях. А может, так казалось из-за пелены, через которую Плант смотрел на мир. О Рауле говорили: странный, впечатлительный, неуклюжий. Может, и так, но в те минуты, что они были вместе, парень казался не столько неуклюжим, сколько неправдоподобным. Весь, целиком: не такой как надо, неуютный, неочевидный – особенно в глазах человека, натренированного искать растяжки там, где их совсем не ждешь. Крупное тело, короткие ноги и руки, губы, которые жена Планта называла «негроидными», темные курчавые волосы до бровей, глубокий голос, выползающий изо рта, словно жук. Его черты притягивали и пугали, даже очень пугали – из-за холодного спокойствия в глазах. Поэтому не стоило удивляться, что Плант терпел визиты Рауля. Для него это было путешествием в тайну.
– Как поживаешь? – спросил Плант.
– Нормально.
– Пришел к Гордону?
– Нет, сэр.
– Мы не в армии, Рауль.
– Нет, Плант.
– Зачем тогда?
– Мне нужен совет.
– Насчет чего?
– Ну, – сказал Рауль, уставившись на травинку у Планта в руке, – я вам доверяю, поэтому и рассказываю.
