Элис Манро - Беглянка (сборник)
Зато она из тех женщин, кто охраняет свое пространство, особенно кухонное пространство. Все, на что только падает глаз Джулиет, выдает присутствие Айло: от растений (лекарственных?) в горшках на подоконнике до колоды для рубки мяса на сверкающем линолеуме.
А когда ей удается задвинуть Айло подальше – не за порог, разумеется, но хотя бы за древний холодильник, в поле зрения возникает Криста. У Эрика есть женщина. Конечно, у него есть Криста. Она видится Джулиет как вторая Айло, только моложе и соблазнительней. Широкие бедра, сильные руки, длинные волосы (соломенные, без седины), груди, откровенно прыгающие под свободной блузой. То же агрессивное (у Кристы – сексуальное) отсутствие шика. Та же смачная манера пережевывать, а затем выплевывать слова.
Ей на ум приходят две женщины. Брисеида и Хрисеида. Спутницы Ахиллеса и Агамемнона. Каждую описывают как «исполненную чудных ланит». Когда профессор прочел это греческое слово (сейчас она не могла его вспомнить), он залился краской и, кажется, подавил смешок. С этой самой минуты Джулиет его презирала. Так что же: если Криста окажется грубоватой северной копией Брисеиды/Хрисеиды, неужели Джулиет запрезирает Эрика?
Но как она узнает, если уйдет по шоссе и сядет на автобус?
Вся штука в том, что она и не собиралась садиться на этот автобус. Так ей думается. Когда рядом не отсвечивает Айло, легче разобраться в своих намерениях. Наконец Джулиет встает, чтобы заварить еще кофе, и наливает себе полную кружку, а не ту чашечку, что подала ей Айло.
Она слишком взвинчена, чтобы ощущать голод, но разглядывает выстроившиеся на кухонной стойке бутылки, принесенные, очевидно, людьми, которые были на бдении. Шерри-бренди, персиковый шнапс, «Тиа Мария», сладкий вермут. Бутылки откупорены, но их содержимое, вероятно, не имело успеха. Для основных возлияний служили пустые ныне бутылки, расставленные Айло по ранжиру возле входной двери. Джин и виски, пиво и вино.
Джулиет подливает в кофе немного «Тиа Марии» и забирает бутылку с собой: вверх по ступенькам – и в просторную гостиную.
Сегодня – один из самых длинных дней в году. Но окрестные деревья, высокие разлапистые хвойники и красные вербы, загораживают уходящее солнце. Благодаря верхнему окну в кухне еще светло, тогда как окна в гостиной – просто длинные проемы, в которых уже понемногу собирается мрак. Пол недоделан, квадраты фанеры прикрыты вытертыми ковриками, обставлена комната странно, кое-как. Основное убранство – брошенные на пол подушки, есть пара пуфов, обтянутых лопнувшей кожей. Громоздкое кожаное кресло, в котором можно откинуться назад и положить ноги на подставку. Диван, застеленный настоящим, но истрепанным лоскутным одеялом, древний телевизор и кирпично-дощатые книжные стеллажи – где книг нет, но хранятся подшивки «Нэшнл джиогрэфик», несколько журналов по парусному спорту и разрозненные номера «Популярной механики».
Очевидно, у Айло руки не дошли до уборки в этой комнате. Там, где на коврики опрокидывались пепельницы, остались следы пепла. Повсюду крошки. Джулиет решает найти пылесос, если, конечно, он здесь имеется, но начинает подозревать, что с началом работы, чего доброго, произойдет какая-нибудь оказия: ветхий коврик, например, может рассыпаться и застрять в шланге. Так что она просто опускается в кресло и по мере опустошения кружки подливает туда «Тиа Марию».
Ничто ей не мило на этом побережье. Деревья слишком высоки и скучены, у них нет своего лица – ну, лес и лес. Горы чересчур помпезны и неправдоподобны, острова, плывущие по водам залива Джоржия, назойливо живописны. Большие помещения в этом доме, скошенные потолки, необработанная древесина – все какое-то голое и стыдливое.
Собака время от времени подает голос, но не надрывается. Вероятно, соскучилась и хочет войти. Но Джулиет никогда не держала собак: собака в доме – это свидетель, а не компаньон, от нее одна неловкость.
А может, собака лает потому, что учуяла оленя или медведя, а то и пуму. Что-то такое писали в ванкуверских газетах о том, как пума (и, кажется, в этих краях) растерзала ребенка.
Кому охота жить рядом с враждебным, кровожадным зверьем?
Kallipareos. «Исполненная чудных ланит». Наконец-то вспомнила. Гомеровское слово сверкает у нее на крючке. А дальше вдруг открывается весь ее древнегреческий словарь, который без малого полгода томился в чулане. Она сама его убрала, поскольку не преподавала греческий.
Такое случается. Уберешь вещь с глаз долой совсем ненадолго, время от времени лезешь в чулан за чем-то другим – и вспоминаешь о ней, говоришь себе: уже скоро. Потом привыкаешь к тому, что она в чулане, задвигаешь подальше, чтобы впереди и сверху поместились другие вещи, а потом и думать о ней забываешь.
О вещи, которая была твоим ярким сокровищем. Забываешь думать. Вначале не осознаешь эту потерю, а потом не можешь вспомнить.
Но даже если не убираешь с глаз долой, даже если с ее помощью день ото дня зарабатываешь себе на жизнь? Джулиет вспоминает пожилых учительниц из школы: большинству из них было совершенно все равно, что преподавать. А Хуанита, к примеру, ведет испанский только потому, что он согласуется с ее именем (вообще-то, она ирландка), и еще потому, что хочет выработать у себя беглость речи на случай поездок. Нельзя же сказать, что испанский – ее сокровище.
Мало у кого, очень мало у кого есть сокровище; если оно есть, нужно за него держаться. Нельзя попадать с ним в засаду, нельзя выпускать из рук.
С кофе «Тиа Мария» подействовала особым образом. Джулиет ощущает себя бесшабашной, но всесильной. Она уже способна полагать, что Эрик, в конце-то концов, не столь важен. С ним можно закрутить интрижку. Именно так: закрутить интрижку. Как Афродита с Анхисом. И в одно прекрасное утро потихоньку сбежать.
Когда она просыпается, за окном уже совсем светло, хотя кухонные часы показывают только двадцать минут седьмого.
Она встает, находит уборную, возвращается, ложится на диван и укрывается лоскутным одеялом, на котором от усталости не замечает ни шерсти Корки, ни запаха Корки.
У нее раскалывается голова. В ванной стоит флакончик аспирина – Джулиет принимает две таблетки, умывается, расчесывает волосы, достает из сумки зубную щетку и чистит зубы. Потом заваривает свежий кофе и съедает ломтик домашнего хлеба, не трудясь его подсушить или намазать маслом. Остается сидеть за кухонным столом. Солнечный свет, пробиваясь сквозь кроны, медными кляксами ложится на гладкие стволы верб. Корки заходится лаем и умолкает лишь в ту минуту, когда во двор сворачивает грузовик.
Джулиет слышит, как хлопает дверца, слышит, как он разговаривает с собакой, и переполняется ужасом. Ей хочется спрятаться (впоследствии она будет рассказывать: «Я готова была залезть под стол», – но, естественно, подобной глупости не делает). Все это похоже на томительное ожидание перед объявлением наград в школе. Только еще хуже, потому что никакой разумной надежды нет. И еще потому, что такой роковой случайности в ее жизни больше не будет.
Когда отворяется дверь, она не находит в себе сил поднять взгляд. Руки сплетены на коленях, пальцы стиснуты.
– Это ты, – говорит он.
И смеется с торжеством и восхищением, как будто видит неописуемую в своей дерзости и наглости сцену. Он распахивает объятия, и в дом словно врывается свежий ветер, который заставляет ее поднять глаза.
Полгода назад она и не догадывалась о существовании этого человека. Полгода назад другой человек, погибший под колесами поезда, был еще жив и, наверное, выбирал дорожную одежду.
– Это ты.
По его голосу она чувствует, что он зовет ее к себе. Она встает, онемев, и видит, что он постарел, отяжелел, стал менее сдержан, чем ей помнилось. Он наступает, и у нее такое чувство, будто ее обшаривают с головы до ног; приходит облегчение, накатывает счастье. Как поразительно. Как близко к отчаянию.
Оказывается, Эрик не столько удивлен, сколько делает вид. Айло позвонила ему вчера вечером, предупредила о появлении чужой девчонки, Джулиет, и предложила сходить удостовериться, села ли та в автобус. Он решил положиться на случай – дать возможность Джулиет так или иначе сделать свой выбор, но когда Айло позвонила вторично и сообщила, что девчонка не уехала, он сам удивился нахлынувшей радости. Но домой не торопился и Кристе ничего не сказал, хотя уже понял, что сказать придется, и очень скоро.
Все это Джулиет впитывает по капле в течение последующих недель и месяцев. Кое-какие сведения просачиваются случайно, кое-какие вытягиваются неосторожными расспросами.
Ее собственному откровению (об утрате девственности) особого значения не придается.
Криста совершенно не похожа на Айло. Ни тебе широких бедер, ни соломенных волос. Худощавая брюнетка, остроумная, временами угрюмая, вскоре она становится самой близкой подругой Джулиет на долгие годы вперед, хотя нет-нет да и подденет ее колкостью в силу привычки, из духа скрытого соперничества.
