Деннис Лихэйн - Ушедший мир
Ее грудь вздымалась, она втянула воздух носом. И выдохнула через рот долго и медленно.
– Если роль тебе надоела, – прошептал он ей на ухо, – перестань ее играть.
– Не могу.
– Почему не можешь?
– Ты же знаешь почему, дурачок ты мой.
– А-а, как же – семейный бизнес.
Она развернулась в его объятиях. Вцепилась ему в запястье, возвращая руку туда, где она только что была. Глядя ему в глаза, села на подоконник, прижимая к себе его пальцы. Теперь в ее голубых глазах читался вызов. Он задел больную мозоль, и это напомнило ему, что невозможно обмануть такого человека, как Ванесса, если только тот сам не готов обманываться.
– А ты сам отказался бы от своей карьеры? – Дыхание у нее участилось, глаза сверкали от сложного сочетания негодования и желания.
– Зависит от обстоятельств.
Она впилась ногтями ему в ягодицы.
– Чушь собачья.
– Была бы веская причина – отказался бы.
– Чушь собачья, – повторила она. Вздрогнула и прикусила губу, а ее ногти, теперь у него на бедрах, еще глубже впились в кожу. – Ты… – Она шумно выдохнула. – Даже не думай, будто я откажусь от того, что ты сам никогда не бросишь.
Она склонила голову набок, стискивая ему плечо. Когда он вошел в нее, глаза ее расширились, и она слегка прикусила его губу, когда он снял ее с подоконника. Первые семь лет после смерти Грасиэлы он даже не представлял себе такого, а теперь не имел ни малейшего желания отказываться от этой женщины. И даже выходить из этой комнаты.
Они упали на кровать. Под конец Ванесса содрогнулась и глухо застонала. А потом взгляд ее прояснился, она улыбнулась и посмотрела на него сверху вниз.
– Улыбнись, – попросила она.
– Мне казалось, я улыбаюсь.
– Нет, улыбнись мне на всю тысячу ватт.
Он улыбнулся.
– Господи, – сказала она, – ты улыбаешься не только губами, но и глазами, просто удивительно, что тебя когда-то в чем-то обвиняли. Могу поспорить, в детстве эта улыбка сто раз спасала тебя в разных переделках.
– Ничего подобного, – сказал Джо.
– Врешь.
Джо покачал головой:
– Тогда у меня не было этой улыбки. Когда я был маленьким, один из моих братьев прозвал меня Камберлендской Впадиной.
Она засмеялась:
– За что это?
– У меня не было двух передних зубов. Честное слово. Я их выбил, когда мне было, кажется, года три. Сам я этого не помню, но брат рассказывал, что я упал лицом на край тротуара и сильно ударился. В общем, осталась «Камберлендская впадина».
– Честное слово, не могу тебя даже представить некрасивым, – сказала Ванесса.
– Я был еще каким некрасивым. Хуже того. У большинства детей постоянные зубы вырастают лет в шесть, верно? Примерно так. Остальные зубы у меня в это время выросли. Но только не передние. Эти не росли лет до восьми.
– Не может быть!
– Может. Я был жутко стеснительным. И стеснялся улыбаться лет до двадцати.
– Мы влюблены? – спросила она.
– Что? – Он хотел отстранить ее от себя.
Она держалась цепко.
– Или у нас просто здорово получается это дело?
– Второе, – сказал он.
– Даже если бы мы были влюблены…
– Ты влюблена?
– В тебя? – Она широко распахнула глаза. – Боже упаси!
– А-а, тогда все в порядке.
– Но даже если бы я была влюблена…
– А ты не влюблена…
– Так же как и ты.
– Именно.
– Но если бы мы были влюблены, – она взяла его руки в свои и положила себе на бедра, улыбаясь нежно и печально, – это бы нас не спасло, правда?
– Спасло от чего?
– От того, чего хочет от нас этот мир.
Он ничего не ответил. Она наклонилась ниже, коснувшись его грудью.
– Была еще одна перестрелка. – Ванесса водила пальцами по его ключице, тепло дыша ему в шею.
– В каком смысле «еще одна»?
– Ну, позавчера были те парни. Какие-то наркоторговцы, которых застрелили полицейские. А потом один из них еще совершил самоубийство в камере.
– А-а, ну да…
– А сегодня утром снова. Я слышала по радио в кафе, что какой-то чернокожий застрелил в Айборе двух белых.
Монтус Дикс, подумал Джо. Вот черт! Значит, этот паршивец, Фредди Диджакомо, отправился в Браун-таун прямо чуть ли не прямиком после их разговора у церкви и снова заварил кашу.
Сукин сын!
– Когда это случилось?
– Джонатана вызвали на место преступления примерно… – Она на мгновенье задумалась. – Часа в два ночи.
– В Браун-таун?
Она кивнула:
– Он хочет, чтобы все знали: мэр держит руку на пульсе.
А Джо сейчас держал руку на его жене. Он уже собирался убрать руки, но передумал и стал медленно гладить ее бедра. Что бы там ни происходило сейчас в черном районе Айбора, Джо ничем не может помочь.
– Когда ты сидишь в парикмахерской, – спросила Ванесса, – ты за какой дверью следишь? За передней или за выходом?
Черт. Старый спор. Тот самый, что начался у них через пять минут после того, как они впервые занимались любовью.
– Я не из тех, кого хотят пристрелить, – сказал Джо.
– Правда? – Ее голос звенел от живого любопытства. – А из каких?
– Я бизнесмен, просто немного более коррумпированный, чем большинство других. – Он провел руками по ее груди.
– А в газетах тебя постоянно называют гангстером.
– Это потому, что они мало знают. Ты действительно хочешь поговорить об этом?
Она скатилась с него:
– Да.
– Я тебе никогда не лгу.
– Насколько мне известно.
– Совсем, – сказал он тихо.
Она закрыла глаза, снова открыла:
– Хорошо, значит, ты никогда мне не лжешь.
– Хочешь знать, был ли я гангстером? – Он кивнул. – Да, был. Но теперь я консультант.
– У гангстеров.
Он пожал плечами:
– Лет шесть назад один мой друг был врагом общества номер три…
Она порывисто села:
– Вот видишь, об этом я и говорю. Кто еще сказал бы такое: «Мой друг был врагом общества»?
Джо заговорил монотонно:
– Но взять хотя бы его соседа. Тот вышвыривал людей из домов на улицу, потому что они не могли платить по ипотеке. Платить по ипотеке они не могли, потому что все банки в двадцать девятом пытались прокрутить их деньги по-быстрому и все потеряли. И вот люди остались без сбережений и без работы, потому что работодатели и банкиры профукали их сбережения и их дома. Те же люди, которые вышвыривали других людей из домов, тем не менее благополучно процветают. А чем же занимался мой друг? Он жульничал на бегах и продавал наркотики. Фэбээровцы застрелили его, когда он разгружал товар с лодки на пляже Пасс-а-Грилль. А как поживает его сосед? Он купил дом моего друга. На прошлой неделе его фото было в газете, когда твой муж вручал ему награду как почетному гражданину города. В общем, для меня единственная разница между вором и банкиром – университетский диплом.
Она покачала головой:
– Но, Джо, банкиры не стреляют друг в друга на улице.
– Только потому, что они боятся помять свои костюмы, Ванесса. И то, что они творят свои грязные дела на бумаге, не делает их чище.
Она всматривалась в его лицо широко раскрытыми от волнения глазами.
– Ты ведь действительно в это веришь.
– Да, – сказал он. – Верю.
Они оба немного помолчали.
Она перегнулась через него и взяла со столика свои часы:
– Уже много времени.
Он отыскал среди простыней ее лифчик и прочее белье, протянул ей:
– Давай меняться!
Она отдала ему трусы.
Как только она натянула белье и просунула руки в лямки лифчика, ему снова захотелось ее раздеть. И он снова ощутил нелепое желание никогда не покидать этой комнаты.
Она улыбнулась ему.
– Каждый раз, когда мы этим занимаемся, мы все лучше узнаем друг друга.
– Разве это проблема?
– Нет, конечно. И как такая мысль могла прийти в твою хорошенькую головку?
Она захохотала и оглядела кровать:
– Милый, там нигде не видно моей блузки?
Он нашел блузку за креслом.
– И как ты заметила, у нас чертовски здорово получается это дело.
Она забрала у него блузку:
– Угу. Но ты же знаешь, это надоедает.
– Узнавать друг друга или заниматься сексом?
– Ах вот как это теперь называется: узнавать?
Он кивнул.
– Ну, в таком случае и то и другое. И что же будет нас связывать, если вдруг оба этих занятия исчерпают себя? Уж точно не одинаковое воспитание.
– И не общие ценности.
– И не смежная профессия.
– Вот ведь незадача. – Он засмеялся и покачал головой. – Почему мы вообще вместе?
– Я знаю! – Она метнула в него подушку и сбила лампу. – Мы оба чокнутые, Джозеф Коглин! – Она застегнула пуговицы на блузке. – И тебе, кстати, платить за лампу.
Они отыскали ее юбку и его брюки, обулись, улыбаясь друг другу глуповато и несколько смущенно и глядя друг на друга с вожделением. Они никогда не рисковали и не прощались на стоянке, потому последний поцелуй всегда был в дверях. Почти такой же жадный, как первый, которым они обменялись утром, и, когда они наконец оторвались друг от друга, она еще немного постояла с закрытыми глазами, держа руки на ручке двери.
