Анна Брекар - Неторопливый рассвет

– Потому что, видите ли, в этом и была беда мадам Вебер. Она могла выносить жизнь в настоящем лишь в той мере, в какой оно напоминало ей прошлое. Она была подобна очень чувствительному растению, которое не следовало бы пересаживать, только у нее это была не только проблема места, но и проблема времени. – Он снова вздохнул и долго молчал, потом продолжил: – Я боюсь вам наскучить. Я сам много об этом думал и пытаюсь объяснить вам все так, как объяснил себе.

Ну вот, они поселились здесь, и первое время все шло хорошо. Но после одной очень суровой зимы болезнь вернулась. Врачи говорили, что у нее ничего нет, что это нервное, а она лежала целыми днями, мучаясь от невыносимых болей. То у нее болела голова, то желудок. Она худела на глазах и все больше слабела.

– Может быть, ей стоило вернуться на родину?

– Да, наверно, но в том-то и дело, что это было уже невозможно. Я же сказал вам – не только место было проблемой, но и время. Вернуться назад во времени она не могла.

Я кивнула, это мне было ясно.

– Есть ли такие люди, для которых прошлое закрыто навсегда, как запертая комната, ключ от которой потерян?

Вопрос вырвался у меня сам собой, я даже удивилась, что задала его.

– О, я не уверен, что тут есть выбор, знаете ли, – ответил он.

Я не совсем поняла, что он хотел этим сказать.

– Я не думаю, что прошлое уходит совсем. Наши страсти, наши тревоги, наши наваждения и наши вопросы переживают нас, – проговорил он, зажав в глазу монокль, которого я раньше не замечала. – Мы не можем избавиться от них простым усилием воли. Нет, это невозможно.

Он посмотрел на меня. У меня было тягостное ощущение, что меня видят насквозь. Знал ли он, зачем я сюда пришла? Я потупилась, словно застигнутая с поличным.

– Как бы то ни было, я буду краток, – продолжал он, – болезнь ее обострялась, она таяла на глазах, стала прозрачной, дни напролет проводила взаперти в своей комнате. Я был тогда еще маленьким и постоянно старался ее порадовать. У меня были способности к рисованию, и я подолгу пытался нарисовать для нее дом, где она выросла. Она рассказывала мне о своем детстве так подробно, словно это была самая счастливая пора в ее жизни, и я рисовал то, что навевали мне ее рассказы. Дом, синие горы вдали, на столе под большим дубом блюдо с фруктами, художник, который с криком «Не двигайтесь!» вскакивал и бежал за холстом и мольбертом, светлые платья женщин в тени дерева. Она вспоминала всегда только теплые летние дни, зиму – никогда. Странно, правда, иные воспоминания всплывают, противясь забвению, тогда как другие уходят безвозвратно?

Он замолчал и вздохнул.

– А потом?

– А потом однажды она исчезла. Была и нет.

– Ушла? Но вы же говорили, что она была очень слаба.

– Вот именно, это и непонятно. Когда я вошел в комнату, постель еще хранила отпечаток ее тела. Я подумал, что она не могла уйти далеко, стал звать ее, искать по всей квартире. Мы дали объявление о пропаже, сообщили в полицию, расспросили соседей. Изо дня в день мы с отцом ждали хоть каких-то вестей. Ничего – ее не нашли ни живой, ни мертвой. Она просто исчезла, возможно, по собственной воле. Это было ужасно, и много лет я ожидал, что встречу ее однажды, случайно, на улице или в отеле, среди незнакомых людей. Очень долгую часть моей жизни я носил ее в себе, до того дня, когда мне пришлось признать, что она наверняка умерла от старости.

Помолчав, он продолжил:

– Знаете, очень трудно помнить кого-то, кто вас забыл. Это опасно и может привести на грань безумия. Память, видите ли, это всего лишь иное имя для призраков с их чудовищной алчностью.

Я верила ему и принялась вспоминать всех тех, кого могла забыть, в то время как они продолжали помнить меня, ибо я ни в коем случае не хотела быть алчным призраком.

– Несколько дней назад мне вдруг захотелось снова увидеть дом, как будто, вернувшись сюда, я смогу поставить точку. Есть такие вопросы, они преследуют нас всю жизнь, а с возрастом мы слабеем и порой делаем странные вещи. Я увидел, что дом необитаем, и подумал, что могу воспользоваться этим, чтобы, э-э, чтобы…

Он улыбнулся чуть смущенно, но мне показалось, что он силится поставить себя на мое место, не думая на самом деле того, что говорит. Нет, вовсе не было впечатления, что он делает нечто странное – всего лишь необходимое. И я уже знала, что последует дальше:

– С тех пор я поселился здесь, пока не начались работы. Никто не знает, что я здесь живу. О, временно, конечно же временно. Но все мы были в этом доме лишь временными жильцами, не правда ли?

Мне было трудно представить, что он делал один в пустом доме в этом жарком июле. Быть может, сидел на полу и слушал тишину или любовался видом, который, наверно, мало изменился с двадцатых годов. Или еще следил за передвижением солнца на половицах.

– А потом?

– Что ж, потом я смогу забыть прошлое и сосредоточиться на минуте, ведь я пришел сюда не вспоминать, а стереть все следы прошлого из моей памяти.

– Вот как, и вы вправду думаете, что вам это удастся?

Он лукаво улыбнулся и провел рукой по своей шляпе, словно хотел ее приласкать.

– Да, я вправду так думаю.

Я едва не рассказала ему о моей встрече с призраком Альмы и обо всех воспоминаниях, которые она вызвала к жизни и наполнила красками.

– Да, есть забвение истинное и забвение ложное. В последнем случае воспоминания возникают внезапно, без предупреждения, вот они-то и есть самые сильные.

Он произнес эти слова резко, почти властно, и мне показалось, что он хочет проститься.

Мне подумалось, что я нашла куда больше, чем искала, придя сюда. Я встала и рукой разгладила примявшееся летнее платье.

– Обещайте мне, что забудете меня по-настоящему на этот раз, – сказал он мне все с той же лукавой улыбкой и протянул на прощание взятый из вазы букет.

Идя по Замковой улице, я поразилась, до чего она длинная. Казалось, ей нет конца. Солнце уже скрылось за домами, когда я наконец вышла на большой шумный проспект. Пара горлиц прогуливалась по лужайке между зданиями, на квартал навалилась духота предвечернего часа.

Я села в автобус и поехала обратно, удивляясь, как быстро прошло время. Потом меня сморил сон, и я дремала до самого вокзала, а оттуда, сойдя на остановке, вышла к озеру, твердо решив непременно поплавать в прохладной зеленой воде Лемана.

Последнюю ночь мне предстояло провести в одиночестве в пансионе «Колокол». Завтра я увижусь с матерью, и она вернет меня в реальный мир – так я думала.

Лежа в постели, я долго слушала городской шум и думала о господине Вебере. Его букет я поставила в пустую бутылку и смотрела на него с кровати. Я тосковала по его голосу, тембр которого, казалось, менялся в зависимости от того, что он говорил. Мне думалось, что мы могли бы еще много друг другу сказать. Я видела перед собой его красивый профиль, вспоминала, как он проводил меня до дверей, надев шляпу, будто не мог выйти с непокрытой головой. В полусне я чувствовала его близость, словно он все еще сидел рядом со мной. Мысли мои упорно возвращались к этому чудному человеку, и я сказала себе, что отсутствующие имеют над нами странную и очень парадоксальную власть.

VII

Смерть, капитан седой! Страдать нет больше силы!Поднимем якорь наш! О Смерть! Нам в путь пора!Пусть череп свод небес, пусть море – как чернилы,В душе испытанной горит лучей игра![3]

Наутро меня разбудила Мари, черноволосая хозяйка, и сказала, что кто-то просит меня к телефону. Телефон оказался все тот же, настенный, черный, и бакелитовая трубка была тяжела в моей руке. Врач матери сообщил мне, что ночью у нее был небольшой приступ, в больницу она не хочет, а, по его мнению, госпитализация необходима. Он с трудом до меня дозвонился, мой мобильный был выключен, и ему пришлось звонить в Соединенные Штаты, чтобы узнать мой номер в пансионе. Он был очень раздражен и попросил меня приехать и написать расписку: если больная останется дома, он снимает с себя ответственность.

Судя по всему, инсектицид против нашествия насекомых, маклеры по недвижимости и женщины в черном под ее окнами уже не актуальны, подумала я, как будто эти заботы были последней надеждой, за которую еще можно уцепиться. Не следовало оставлять ее одну, добавил врач, ей нужна сиделка, если она не хочет в больницу. Выходило, что я должна все это устроить.

Каждый раз, когда я переступаю порог дома моей матери, меня охватывает чувство нереальности. Едва приоткрыв дверь, я ощущаю запах роз, рисовой пудры. Исключительно женский запах в этом доме, где никогда не жил ни один мужчина. Свет падает из окон, расположенных под самой крышей, и в прихожей царит полумрак. Мне кажется, что мой голос теряется в этой тени. Быстро оглядевшись, я убеждаюсь, что в прихожей больше нет никакой мебели, словно она хотела расчистить место для большого события, как, например, перед Рождеством, когда убирала всю мебель, чтобы поставить елку.