Давид Фонкинос - Мне лучше
Но больше всего он цеплялся к моей работе. С тех пор как я устроился в архитектурное бюро, отец начал живо интересоваться делами в этой области. Вернее, делами наших конкурентов. Не было в мире человека, который бы так пристально, как он, следил за успехами нашего основного соперника. Уверен, что, будь я поклонником “Битлз”, отец с утра до ночи талдычил бы мне про “Роллинг Стоунз”. А так, он не упускал случая попенять мне:
– Жаль все-таки, что контракт на новый университетский корпус в Жюсьё достался не вам. Это прекрасный объект.
– Да, конечно.
– “Ксенокс и компания” отлично работают. Я съездил в Шайо посмотреть, как они строят новое музейное крыло – это что-то грандиозное! Жаль, что ты работаешь не у них.
В этом он весь. Можно было бы подумать, что ему интересно то, чем я занимаюсь, что он как любящий отец хочет принимать участие в жизни сына, но это не так, а правда в том, что он смакует все промахи – мои и нашей фирмы. Козырь его изуверской колоды – проект, над которым я работал восемь лет тому назад. Это был самый тяжелый случай за всю мою карьеру (не считая нынешнего). Я не один месяц корпел над расчетами по крупному объекту, который наша фирма отвоевала в жестокой борьбе. Все шло прекрасно до тех пор, пока не выяснилось, что право на владение частью здания принадлежит неким частным лицам. Точнее, одному лицу, проживающему в Соединенных Штатах. Очень богатому человеку, который не соглашался ни на какие наши предложения. Непоправимая ошибка нашей юридической службы. Весь труд насмарку. Ситуация зашла в тупик. На работе все давно забыли об этой досадной истории, и только я один постоянно ее пережевывал, потому что отец регулярно допытывался:
– Есть новости от владельцев?
– Нет.
– Ну надо же так вляпаться! Схватиться очертя голову за проект, вместо того чтобы все хорошенько проверить.
– Да, ты мне уже говорил.
– Какой-то дилетантский подход.
Словом, отец вел летопись моих неудач. Говорил и говорил об одном и том же и постоянно напоминал о самом неприятном. Когда он заводил эту песню, мои жена и дочь переглядывались и понимали друг друга без слов. Да и незачем тратить слова – все каждый раз разыгрывалось как по нотам. Я тоже вступал в молчаливый сговор, и всем нам было смешно. Или уже не смешно?
Элизе, кажется, здорово надоел этот семейный ритуал охаивания. А в тот вечер, как я заметил, ее раздражение перешло в новую стадию. Знаменитой каплей, которая переполняет чашу, может стать едва уловимое изменение в выражении глаз. Так вот, в тот вечер оно изменилось на каплю, и что-то выплеснулось через край. Добродушное лукавство вдруг обернулось едким презрением. Возможно ли? Такая малость отделяет разные миры, так проницаема и тонка граница между противоположными чувствами. Уже второй раз у меня возникло это чувство, первый был, когда жена помахала мне из окна.
Я сам давно не удивлялся бестактным или злобным выходкам отца и ждал их, как пассажир ждет свой поезд. С готовностью встречал знакомые вагончики на путях сообщения между нами – все те же фразы, пропитанные все той же желчью. Впрочем, это не совсем так. Ждать-то я ждал, но, дождавшись, все же каждый раз немножко удивлялся. Ибо с ребяческой наивностью надеялся: а вдруг сегодня все пойдет иначе. Ох уж эти надежды… неистребимые… и бессмысленные, потому что эмоционально наши родители подобны заводным куклам. Мама тоже не выходила из рамок своей роли и, как обычно, старалась сгладить острые углы:
– Отличный кускус.
– Спасибо. Я подумал, что это будет лучший вариант.
– Действительно очень вкусно, – сказала Алиса. – Почаще бы вот так.
На это пожелание никто не отозвался. Заговорили, как всегда бывает, когда родные люди редко видятся, о каких-то самых общих предметах и о политике. Это была опасная тема, но никуда не денешься, отец живописал нам мрачную картину мира, у которого нет будущего. Алиса шутливо его перебила, и он улыбнулся. Внучке прощалось все, вплоть до наглости. А мама не дала ему продолжить и заговорила о другом. Об их планах – они задумали отправиться в круиз по Средиземному морю.
– Ну, я еще не знаю… Как подумаешь – столько крушений, – сказал отец.
– Это все-таки редкие случаи, – бодро возразила мама.
– Слыхали про того мерзавца, который бросил свое судно и оставил людей погибать? Какая подлость!
Ну вот. Вместо того, чтобы поговорить о красотах Капри, хорватском побережье или острове Стромболи, мы были вынуждены слушать отцовский монолог о трусливом капитане парохода, затонувшего у берегов Италии. Зачем же я затеял этот ужин? Стало так плохо после МРТ, захотелось увидеть родителей и детей (по сыну я тоже соскучился). Моя обычная манера: я делаю именно то, чего делать не надо, принимаю опрометчивые решения. И каждый раз осознаю, что у меня не хватает чутья, только после того, как наломаю дров. На этот раз, однако, у меня были оправдания. Я боялся умереть. Признаться в этом? Поделиться своими страхами? Нет, мешала отцовская черствость. Пусть все остается как есть. Выставлять напоказ свою боль не по мне. Я не любитель театральных сцен. Меня опять подвела импульсивность, затея провалилась – что ж, не страшно. Как-никак мы собрались, а хлебнуть чуток семейного безумия даже приятно, все равно что курнуть косячок. За целую жизнь я свыкся с этим антуражем. В общем, я ничего не сказал о своей болезни, чтоб не мешать семейному механизму разваливаться в заданном ритме.
Итак, я старался держаться как ни в чем не бывало, но в какой-то момент мои силы иссякли – я больше не мог притворяться. Меня прошиб нервный тик, лицо задергалось в непроизвольных гримасах. От разговоров с отцом, от его дежурных расспросов о неудачном проекте разыгралась жгучая боль в спине. И ее уже было не скрыть.
– Что с тобой? Ты весь побелел, – сказала мама.
– Да, правда, – забеспокоилась Алиса. – В чем дело?
– Опять спина? – спросила Элиза.
Я кивнул. Мама спросила, что с моей спиной, но не успел я ответить, как вмешался отец:
– У меня тоже такое было. Как раз в твоем возрасте. Помню, ужасно болело… Спина – такое место… вот и тебе досталось… но я-то занимался плаванием, и у меня были приличные спинные мышцы…
Он снова пустился в рассказы о себе. Надо же, я никогда и не знал, что у него в моем возрасте тоже болела спина. У нас так мало общих точек. Но вряд ли это было то же самое. В его-то случае, наверное, обошлось прострелом, а мне достался рак.
Жена помогла мне дойти до дивана, я лег.
– Я думала, у тебя все проходит, – сказала она.
– Ну да, проходит… это только сейчас так прихватило…
– Надо сходить к остеопату.
– Схожу. У Эдуара как раз есть знакомый.
– Вот и надо пойти. Ты только говоришь, но ничего не делаешь.
– Схожу.
Подошла мама:
– Ну как? Я за тебя волнуюсь.
– Уже лучше, – ответила вместо меня Элиза. – Ему делали рентген – ничего страшного. Вот собирается теперь к остеопату.
– И правильно! Раз так нехорошо.
– Да ничего, пройдет, я пью таблетки. Не беспокойся, мама.
– Ну ладно. Мы, пожалуй, пойдем. Тебе надо полежать.
Я не стал возражать. Мне даже разговаривать было больно. Только сказал про сладости, которые собирался подать после кускуса, – хорошо бы их съели. Перед тем как подняться в спальню, я подошел поцеловать отца. И был уверен, что он посмотрит на меня с презрением, осуждая за скомканный ужин. Ведь я не дал ему угостить всех еще парочкой монологов и заключительной тирадой на десерт. Но нет, он просто встал и сказал:
– Поди-ка полежи, малыш. Завтра все пройдет.
Так ласково, что я был огорошен.
26
Интенсивность боли: 8,5
Настроение: висельное
27
Два дня я скрывал от Элизы, что боль не прекращается, но из-за прихода родителей все сорвалось. Когда они ушли, ко мне пришла Алиса. Присела, посмотрела на меня тревожно:
– Ну как, получше?
– Да.
– Мама говорит, это у тебя уже несколько дней.
– Ну, ты же знаешь маму. Она преувеличивает. Я прилег, и все в порядке.
– …
– Прости, что так неудачно получилось с ужином.
– Ничего. Тем более я и сама ужасно устала. Предупредила Мишеля, что останусь тут на ночь.
– Как дела у Мишеля?
– Спасибо, хорошо.
– А почему он не пришел с тобой?
– Потому что ты его не пригласил.
Действительно. Я о нем и не вспомнил. Когда думал о дочери, считал только ее одну. А у нее есть Мишель. Они живут вместе, мои представления о статусе дочери устарели. И я никак не сменю их на новые.
– Да, правда. Надо было пригласить.
– Ты каждый раз так говоришь, но никогда не делаешь.
– В самом деле?
– Да. Говорил, что зайдешь посмотреть нашу квартиру, но так и не зашел.
– Я знаю, но… в последнее время у меня было много работы.
– …
– Но вот теперь приду, это точно.
В самом деле, я обещал зайти и много раз был на шаг от того, чтобы выполнить обещание. Однако это было выше моих сил: смотреть квартиру, где моя дочь как взрослая женщина живет с человеком, который много старше ее. Алиса говорила очень спокойно, совсем как ее мать. Она меня не упрекала, но я чувствовал: ей неприятно. Ее обижало мое поведение. Я должен был познакомиться с Мишелем поближе, проявить интерес и, может быть (все возможно), признать его достоинства. А я встречался с ним всего один раз, мимолетно, он очень старался быть учтивым; помню, мне было странно вдруг превратиться в тестя – за много лет я привык к роли зятя. В такие минуты, когда видишь, как кто-то становится тем, чем прежде был ты сам, темп жизни резко ускоряется. Конечно, я уже давно не внук, бабушки и деда нет на свете, но скоро сам стану дедом и надену костюм, который раньше видел на другом актере. Круговорот ролей.
