Селеста Инг - Все, чего я не сказала
– Моя мать умерла. – А затем снова отвернулась к плите и прибавила: – Надо бы подстричь лужайку. – И Джеймс все понял: тема не обсуждается.
За ужином Мэрилин объявила детям, что умерла их бабушка, а Лидия склонила голову набок и спросила:
– Тебе грустно?
Мэрилин глянула на мужа.
– Да, – ответила она. – Да, грустно.
Предстояли дела: подписать бумаги, организовать похороны. Мэрилин оставила детей с Джеймсом и поехала в Вирджинию (которую давным-давно не называла про себя домом) – разобрать материны вещи. Мимо пролетали миля за милей – Огайо, потом Западная Вирджиния, – а в голове эхом отдавался вопрос Лидии. И Мэрилин не знала, как ответить.
Грустно ей? Скорее, удивительно – удивительно, до чего знакомым оказался дом. Восемь лет прошло, а она помнила, как сдвинуть ключ в замке (вниз и влево); помнила, как, шурша, медленно закрывается сетчатая дверь. Лампочка в прихожей перегорела, тяжелые портьеры в гостиной задернуты, однако ноги несли Мэрилин и в темноте: за годы репетиций она выучила это па – в обход кресла и оттоманки к столу у дивана. Пальцы с первой попытки нащупали ребристый выключатель. Как у себя дома.
Свет явил убогую мебель ее детства, те же бледно-сиреневые обои текстурой под шелк. Та же горка, набитая материными куклами, и те же немигающие кукольные глаза смерили ее взглядом, от которого так же бегали мурашки. На каминной полке – те же детские фотографии Мэрилин. И все это нужно выбросить. Грустно ей? Нет, просто утомительно: она ехала целый день.
– Это многим тяжко, – наутро сказал ей гробовщик. Выдал телефон уборочной компании, которая готовила дома к продаже. «Расхитители могил», – подумала Мэрилин. Ну и работенка – прибираться в домах мертвецов, целые жизни сгружать в мусорные баки и выкатывать на обочину.
– Спасибо, – сказала она, задрав подбородок. – Я лучше сама.
Но затем принялась сортировать материны вещи, и ей ничего не хотелось сохранить. Материно золотое кольцо, фарфоровый сервиз на двенадцать персон, жемчужный браслет, подаренный отцом Мэрилин, – сувениры злополучной свадьбы. Кокетливые шерстяные двойки и узкие юбки, перчатки и шляпки в шляпных картонках – реликвии корсетного бытия, которому разве что посочувствовать остается. Мать обожала свою коллекцию кукол, но бледные как мел кукольные лица были пусты – фарфоровые маски под париками из конского волоса. Маленькие незнакомки взирали холодно. Мэрилин пролистала фотоальбомы, поискала снимки, где она с матерью, и ни одного не нашла. Сплошь Мэрилин с детсадовскими косичками; Мэрилин в третьем классе, нету переднего зуба; Мэрилин в бумажной короне на школьном празднике. Мэрилин в старших классах, на фоне рождественской елки, – драгоценный «Кодахром». Три альбома с Мэрилин и ни единого портрета матери. Словно матери вовсе не было.
Грустно ей? Как ей скучать по матери – где она вообще, эта мать?
А потом в кухне Мэрилин наткнулась на поваренную книгу Бетти Крокер – корешок треснул, и его дважды заклеивали скотчем. На первой странице раздела про печенье – аккуратная черточка на полях предисловия, Мэрилин в колледже и сама так помечала важные пассажи. Никакой не рецепт.
«В банке для печенья всегда есть печенье! – говорилось в тексте. – Таков самый радостный символ гостеприимного дома». И все. Мать сочла, что это надо пометить. Мэрилин глянула на банку для печенья, жестяную корову, и попыталась вспомнить, как выглядит дно. Чем дольше думала, тем сильнее сомневалась, что хоть раз его видела.
Полистала еще, поискала другие карандашные пометки. Нашла в «Пирогах»: «Если хотите доставить мужчине удовольствие, испеките пирог. Но непременно идеальный пирог. Достоин жалости мужчина, которого никогда не ждал дома тыквенный пирог или торт с заварным кремом». В разделе «Просто о яйцах»: «Ваш суженый сам знает, в каком виде любит яйца. И не исключено, что будет привередничать. Хорошей жене приличествует владеть шестью основными способами укрощать яйцо». Мать кончиком языка лизнула карандаш, начертила темную отметину на полях, чтобы не забыть.
Представьте себе, чем лучше вы готовите салат, тем выше качество жизни в вашем доме.
Вы испекли хлеб! Ничто на свете не наполнит вас такой гордостью!
Соленья Бетти! Консервированные персики тети Элис! Мятный соус Мэри! Полки кладовой уставлены блестящими банками и бутылками. Что еще подарит вам столь глубокое удовлетворение?
На задней обложке портрет Бетти Крокер: смазанная седина на висках, волосы завиваются надо лбом, точно снизу их подпирают брови. На миг почудилось, будто с портрета смотрит мать. Что еще подарит вам столь глубокое удовлетворение? Мать, разумеется, ответила бы: ничто, ничто, ничто. Накатила пронзительная, болезненная жалость к матери, что предвкушала золотую жизнь с ароматом ванили, а в итоге осталась одна, мухой навеки влипла в этот маленький, грустный и пустой домишко, в эту маленькую, грустную и пустую жизнь – дочери нет, от самой матери ни следа, кроме этих помеченных карандашиком грез. Грустно тебе, Мэрилин? Да я в ярости. В бешенстве от ничтожности такой жизни. «Вот, – свирепо подумала Мэрилин, пощупав обложку поваренной книги. – Вот и все, что мне нужно о ней помнить. Вот и все, что я хочу оставить».
Наутро она позвонила в уборочную компанию, которую рекомендовал гробовщик. Приехали двое – в синих униформах, как дворники. Чисто выбритые и любезные, глядели сочувственно, но ни слова не сказали про «ее утрату». Ловко, как профессиональные грузчики, упаковали в коробки кукол, посуду, одежду. Запеленали мебель в стеганые одеяла и выволокли к грузовику. Куда все девается, раздумывала Мэрилин, обнимая поваренную книгу, – матрасы, фотографии, выпотрошенные книжные шкафы? Туда же, куда уходят люди после смерти, – дальше, прочь, долой из твоей жизни.
К ужину они опустошили весь дом. Один на прощанье пальцем прикоснулся к кепке, другой вежливо наклонил голову. Потом они вышли на крылечко и снаружи взревел мотором грузовик. С поваренной книгой под мышкой Мэрилин обходила комнаты, проверяя, не забыли ли чего, но уборщики поработали на совесть. Без картинок по стенам спальню Мэрилин не узнать. Единственные следы – дырки от кнопок в обоях, но если не знаешь, где искать, не видно и их. Дом как чужой. В окнах меж раздернутых штор ничего не видно, только сумеречные стекла и смутное отражение ее лица в свете потолочной лампочки. Уходя, Мэрилин задержалась в гостиной, где ковер рябил оспинами от ножек кресла, посмотрела на каминную полку – чистую полосу под голой стеной.
Она выехала на шоссе, свернула в сторону Огайо, домой, а в голове все всплывали эти пустые комнаты. Она с трудом сглатывала, отпихивала эту картину и сильнее давила на газ.
Под Шарлоттсвиллом окно усеяли дождевые крапины. На полпути через Западную Вирджинию дождь зарядил всерьез, занавесил ветровое стекло. Мэрилин съехала на обочину, выключила двигатель, и дворники на полувзмахе застыли двумя разрезами в стекле. Второй час ночи, на дороге никого: ни габаритных огней на горизонте, ни фар в зеркале заднего вида, куда ни глянешь – лишь бескрайние поля. Мэрилин выключила фары и затылком привалилась к подголовнику. Должно быть, под дождем приятно – точно слезы по всему телу.
Она опять вспомнила пустой дом, целую жизнь накопленных вещей, что уехали в благотворительную лавку или на свалку. Материна одежда на чужих телах, материно кольцо обнимает палец чужака. Выжила только поваренная книга – валялась в углу на переднем сиденье. Больше ничего сохранять не стоило, напомнила себе Мэрилин, во всем доме мать не оставила иных следов.
И тут ее пронзило, будто кто-то произнес вслух: мать умерла, и о ней только и стоит помнить, что она стряпала. Мэрилин в смятении вообразила собственную жизнь – как она часами стряпает завтраки, подает ужины, раскладывает обеды по бумажным пакетам. Как это возможно – столько часов намазывать на хлеб арахисовое масло? Как это возможно – столько часов готовить яйца? Джеймсу глазунью. Нэту вкрутую. Лидии омлет. «Хорошей жене приличествует владеть шестью основными способами укрощать яйцо». Грустно ей? Да. Ей грустно. Из-за яиц. Из-за всего.
Она открыла дверцу и ступила на асфальт.
Грохот снаружи стоял оглушительный: миллион стеклянных шариков колотили по миллиону жестяных крыш, миллион радиоприемников трещали, разом отыскав одну пустоту на радиоволнах. Едва захлопнув дверцу, Мэрилин уже вымокла как мышь. Приподняла волосы, склонила голову – пусть дождь пропитает их насквозь. Капли жалили голую кожу. Мэрилин прислонилась к прохладному капоту и раскинула руки, чтобы дождь исколол ее всю.
«Ни за что, – пообещала она себе. – Моя жизнь ни за что не закончится так».
Вода барабанила по стальной крышке капота. Теперь походило на тихие взрывы аплодисментов – точно хлопают миллион ладош. Она подставила дождю распахнутый рот, открыла глаза и попыталась вглядеться в водопад с небес.
