Стивен Сейлор - Империя. Роман об имперском Риме
На торжественных открытиях каждого из небывалых сооружений Марк был в числе избранных архитекторов и художников, которые удостоились от императора высших похвал, но те почести не шли в сравнение с сегодняшней. Получив ауспиции для Марка Вера и объявив их весьма благоприятны ми, Адриан велел выйти Луцию Пинарию.
Юноша, внезапно охваченный ужасом, взглянул на отца – чуть сверху, ибо в пятнадцать уже успел перерасти Марка. Сочетание могучего сложения и застенчивости сделало Луция идеальным товарищем для Вера; они прекрасно дополняли друг друга. Но случай был не тот, чтобы робеть. Марк наградил сына выразительным взглядом, сочетающим строгость и поддержку, а затем слегка подтолкнул: давай.
Луций пошел: сперва нерешительно, но после с большей уверенностью. Вер же, вместо того чтобы остаться на месте, шагнул поприветствовать друга. Адриан не возразил против нарушения правил; за последние месяцы он сильно полюбил Луция и сам решил сделать церемонию облачения во взрослую тогу двойной.
Марк подумал, что тога очень идет Луцию, хоть он и неловок в ней. В глазах отца мальчик опровергал расхожее мнение о человечестве, которое якобы приходит в упадок как в умственном, так и в физическом смысле. На взгляд Марка, в сыне сошлись лучшие качества обоих родителей, и он не видел причины, почему бы Луцию не превзойти предков во всех отношениях. Перед цветом Рима император лично получил ауспиции, объявил их благоприятными и провозгласил, что Луций Пинарий, сын Марка Пинария, приобретает все привилегии и обязанности гражданина величайшего города на земле.
Среди тех, кто устремился поздравить юношей, был человек, которого Адриан усыновил и назвал своим преемником. Луцию Цейонию было изрядно за тридцать – слишком взрослый, чтобы привлечь императора в эротическом смысле, но тем не менее статный красавец. Адриан как-то раз обронил:
– Во всей империи не сыщешь мужа прекраснее Луция Цейония.
– Разумеется, ты выбрал его преемником не поэтому, – пошутил Марк.
– Не будь так уверен, – отозвался Адриан. – Если красота есть знак благосклонности богов, то Цейонию ее не занимать. Порой, глядя на него, я думаю, что усыновил бога.
Нынче же Марк не мог не заметить, что Цейоний выглядит не слишком хорошо: такой же, как Адриан, болезненно-бледный, да еще на глазах Марка он зашелся в таком приступе кашля, что был вынужден уйти со двора. Адриан проводил его обеспокоенным взглядом. Кто-то склонился к Марку и произнес в ухо:
– Юношу явят земле на мгновенье су́дьбы – и дольше жить не позволят ему[36].
– Фавоний! – вскинулся Марк. – Перестань извращать строки Вергилия и делать из них дурное знамение.
– Вергилий? Я и не знал, – ответил скурра. – Вообще-то, я цитировал императора. Я подслушал, как он сегодня пробормотал такие слова, едва увидел беднягу Цейония.
– Он тяжело болен?
– Похоже, Цезарь так думает. Мне сказали, что он составил для Цейония гороскоп и получил в высшей степени тревожные результаты. Несчастный Адриан! Стройно спланировал будущее, огородил империю, достроил храмы, мавзолей уже на подходе, очередной император выбран – и на́ тебе! Судьба преподносит непредвиденное фиаско. Поздравляю, кстати, с тем, что твой сын достиг зрелости, да еще в такой почтенной компании. Будущее Пинариев выглядит весьма радужным.
– Благодарю. – Марка привело в раздражение легкомыслие скурры, но он сумел любезно кивнуть.
– И даже блестящим, если позволишь, как забавная безделушка у тебя на груди. Как солнце, отраженное золотом!
Марк взялся за фасинум, который сегодня – в последний раз – надел поверх тоги, на всеобщее обозрение.
– Извини, – сказал он. – Мне надо к сыну.
Адриан уже вел юношей в частные покои сразу за Авгураторием. Для намеченного обряда Марк не нуждался в свидетелях, помимо императора и молодого Вера.
Маленькие тихие покои были обставлены скудно. В стенной нише выделялся бюст Антиноя. Об этом тоже попросил Марк, не пожелавший других изображений – только Божественного Юноши.
Император и Вер встали в стороне, Марк подошел к сыну. Теперь, когда публичная церемония кончилась, Луций полностью успокоился. Он улыбнулся, когда отец снял и воздел фасинум.
– Сын мой, ты много раз видел у меня на шее этот амулет. До меня его носил мой отец, а прежде – дед. Фасинум находился в нашей семье на протяжении многих поколений еще до основания города. Он хранил нас, направлял, придавал сил во времена испытаний. Теперь ты мужчина, и перед тобой целая жизнь во всей ее неизвестности. Сегодня я хочу передать фасинум тебе, чтобы ты никогда не был одинок перед лицом неведомого. Пусть он направит тебя, как направлял меня. И как его передали мне в присутствии императора – Божественного Траяна, – так и я хочу вручить его тебе перед Цезарем.
Марк надел сыну цепочку. Было странно видеть золотой талисман на груди другого, и Марк испытал секундное сожаление. Интересно, чувствовал ли подобное и его отец? Если да, то не обмолвился ни словом, и так же поступит Марк.
* * *Примерно за час до начала пира юношей предоставили самим себе.
– Не знаю, как ты, – сказал Вер, – а я сниму тогу и выберу что-нибудь менее обременительное.
– Все равно же для пира придется снова в нее облачаться, – заметил Луций. – К тому же мне и переодеться не во что.
– Возьми у меня тунику, хотя она может оказаться коротковата. Не важно, теперь мы мужчины и вправе показывать ноги. Идем в мои покои.
В апартаментах Вера их встретила статуя Минервы. За углом кичился своим положением бюст Сократа, установленный на пьедестал. Роспись на стенах и потолке отсутствовала: ни изображений военных действий, ни соблазнительных сцен и танцующих дев, ни схватившихся гладиаторов – вообще ничего. Стены были выкрашены в безмятежный небесно-голубой цвет, который, по словам Вера, способствовал учебе и философским дискуссиям.
Когда оба сняли тоги и облачились в туники, внимание Вера приковал фасинум у друга на груди. Он попросил разрешения потрогать.
– Неужели он и впрямь такой старый, как говорит твой отец?
– В это верил Божественный Клавдий.
Вер серьезно кивнул:
– Мало кто был так сведущ в событиях далекого прошлого, как император Клавдий. Поразительно: амулет существовал еще при царе Нуме и даже раньше, в эпоху, когда по земле ходили полубоги вроде Геркулеса. До чего же замечательно, что у тебя сохраняется связь с предками! Один из них, должно быть, носил его, когда Ганнибал и его слоны переходили через Альпы, а другой – когда убивали Божественного Юлия. Где ты будешь его хранить?
– Ты видел святилище в вестибуле нашего дома? Среди ниш с восковыми масками предков есть одна, где мы держим маленькую капсу, а в ней – все письма Аполлония Тианского моему деду, сброшенные Аполлонием кандалы и маленький бюст Антиноя, изготовленный отцом. Там хранится и фасинум.
Вер кивнул. Прежде он испросил дозволения прочесть письма Аполлония, и ему разрешили, но свитки его изрядно разочаровали. Пусть Аполлоний был великим учителем, но не писателем. В письмах не содержалось ничего, кроме коротких слов поддержки; в них наличествовал энтузиазм, но никакой философии, к тому же они изобиловали ошибками. Кандалы произвели на Вера еще меньшее впечатление; они ничем не отличались от обычного куска ржавого железа, и он втайне усомнился в их подлинности. Что же касалось Антиноя, то Вер не разделял увлечения Адриана прекрасными отроками и, хотя был достаточно осмотрителен, чтобы помалкивать, весьма прохладно относился к культу Божественного Юноши.
Но с фасинумом был иной случай. Веру он показался поистине волшебным предметом, вместилищем всех загадок прошлого, тем более замечательным, что время стерло его очертания, но оказалось бессильно пригасить золотой блеск.
Поскольку Луций показал фасинум, Вер счел, что должен предъявить другу нечто не менее чудесное.
– Иди за мной, – позвал он.
Они пришли в часть дворца, где Луций ни разу не был. Вскоре стало ясно, что они вступили в запретную область; Вер шепотом велел товарищу молчать и, стоило кому-нибудь пройти мимо, утягивал с глаз долой.
Они достигли запертой двери. К изумлению Луция, Вер достал маленькую металлическую штуковину и отомкнул замок.
Дальше путь лежал через длинный коридор, приведший к очередной запертой двери, которую Вер отпер с той же легкостью.
Оказавшись внутри, Вер тихо притворил створку. Они находились в каменном хранилище. Свет поступал через узкие прорези, проделанные высоко в стенах. Прежде чем глаза привыкли к полумраку, который поглотил бо́льшую часть помещения, Луций понял, что она до уровня его талии заставлена деревянными ларцами, а сверху разложены предметы, посверкивающие колючими разноцветными огоньками.
– Сокровищница, – шепнул Вер.
Их окружало огромное собрание драгоценных камней. Большинство хранилось в ларцах, но самые эффектные экземпляры были выложены на подставки, развешаны по стенам или просто лежали на крышках сундучков, оставленные Адрианом, Сабиной или прислужниками, имеющими сюда доступ. Из одних камней вырезали камеи. Другие прошли огранку и укра шали ожерелья или серебряные и золотые браслеты. Третьи оставались в естественном виде. Здесь были рубины и сапфиры, изумруды и ляпис-лазурь, аметисты и яшма, сердолик и агат, тигровый глаз и янтарь.
