Марк Хелприн - На солнце и в тени
Ей не хотелось нарушать молчание, но ее мучил один вопрос.
– Гарри, – спросила она, – что такое зануда?
– Ты всю жизнь живешь в Нью-Йорке и не знаешь, что такое зануда?
– Да, не знаю, что это такое.
После долгого молчания Гарри сказал:
– Почему ты спрашиваешь?
– Я зашла в кондитерскую на Коламбус-авеню, чтобы позвонить по телефону. Пока я в будке выуживала из кошелька мелочь, вошел какой-то мужчина с сыном. Мальчик лет восьми-девяти ворвался в магазин с криком: «Хочу обезьяну! Хочу обезьяну!» Естественно, я обратила на них внимание. Ничего не могла с собой поделать. Он имел в виду одну из тех маленьких пластмассовых обезьянок, которые скользят вверх и вниз по красной палке. Если поместить эту обезьяну вверху, примерно через минуту она окажется внизу.
– Да. Георг Шестой забавляется такими на торжественных приемах в Букингемском дворце.
– В общем, они очень забавные. Отец взял одну из них, купил сигару и газету, уже собирался заплатить, как вдруг из глубины магазина появился малыш с другой обезьяной на красной палке. «Я уже взял одну, – говорит отец, – положи эту на место». Тогда малыш говорит: «Мне нужны две». – «Две? – удивляется отец. – Зачем?» – «Про запас». – «Про запас? Зачем тебе запасная обезьяна?» – «А вдруг одна сломается?» – «Нет, положи ее обратно». – «Нет, я возьму две». – «Нет, положи ее обратно». – «Нет, мне нужны две». – «Положи на место!» – «Я хочу эту! Хочу эту!» Тогда отец посмотрел на него строже некуда и сказал: «Кирилл! Не будь занудой!» Что такое зануда?
– Кирилл и есть зануда.
– Это ясно. То есть я понимаю контекст, общее представление у меня есть, но я не могу это точно сформулировать. Я не очень хорошо знаю Вест-Сайд. Не забывай, я выросла на Ист-Сайде.
– Зануда, – сказал Гарри, словно читая лекцию на собрании Французской академии, – это человек – мужчина, как правило, не достигший среднего возраста, – который одновременно тревожит, требует и раздражает; он нелеп, пресыщен, весьма ограничен, настойчив, энергичен, убог, наивен, хитер, забавен, невежествен, разрушителен, необязателен, оторван от действительности, маниакален, совершенно лишен самосознания – в общем, это человек отталкивающий, прилипчивый, навязчивый, плаксивый, ужасный, невыносимый, – и он, чаще всего, еврей. Вот краткое определение.
– Это слово из идиша?
– Само собой разумеется.
– Ты можешь указать хотя бы на одного?
– Выгляни в окно.
– Я никогда о таком не слышала.
– В самом деле? Ну, представь себе вот что. У Кирилла есть брат. Его зовут Ирвин. Он хочет, когда вырастет, стать фармацевтом и серийным убийцей. Ему четыре года, но он выглядит как миниатюрный Харпо Маркс[152], с вьющимися светлыми волосами и безумными глазами. По шкале занудства Кирилл оценивается в три балла. Ирвин в десять. Входя в комнату, Ирвин инстинктивно знает тысячи способов, как свести всех с ума меньше чем за полчаса, и когда достигает задуманного, исполняется радости, как папа римский или далай-лама.
– Но, Гарри, откуда ты это знаешь?
– Это в крови.
Тут Гарри принюхался, постепенно поднимая голову все выше, как делают, пытаясь уловить запах.
– Что это? – спросил он. У Кэтрин не было возможности научиться готовить, но она дерзнула запечь курицу. Она была слишком беспечна – потому что не особенно задумывалась о бытовых вопросах, которые, как правило, решали слуги, и потому, что некоторое время на кухне пахло очень хорошо. Но какую-то цифру в поваренной книге Кэтрин прочла неверно, и курица, оставленная в духовке более чем на шесть часов, получилась довольно сухой.
В тот день они прошли от самой высокой точки города в Кингсбридже до Бэттери-парка, а затем обратно до 93-й улицы, сделав остановки в Челси, чтобы выпить совершенно неправильно названный напиток, яичные сливки, где не было ни яиц, ни сливок, и на Фултон-стрит, чтобы съесть бульон из моллюсков и салат. Их переполняло такое страстное желание, что они забывали о голоде, постоянно находясь в состоянии легкого опьянения, из-за которого мало обращали внимания на все остальное и просто смотрели друг на друга, словно в трансе. Всего один взгляд, простое прикосновение действовали на обоих как наркотик. В тех редких случаях, когда они не шли пешком, а ехали на метро, автобусе или такси, каждый машинально тянулся к руке другого – и, касаясь друг друга, оба чувствовали, что отрываются от земли.
– Завтра, – сказал Гарри, – я собираюсь встретиться кое с кем в «Ниагаре» – с тем рыбаком, которого мы чуть не задавили.
– Ты выяснил, как его зовут?
– Если я буду знать о нем слишком много, он не сможет мне помочь.
– Помочь в чем?
– В «Ниагаре» на Уолл-стрит, – сказал он, не отвечая на ее вопрос.
– Я знаю. Я там бывала. А ты?
– Нет.
– Ну что ж, увидишь. В центре находится огромный водопад в двадцать футов высотой и в пятьдесят футов длиной. Рядом с ним почти невозможно разговаривать, и там так много шума и суеты, что невозможно подслушать чью-либо беседу или за кем-то проследить. Там назначают деловые встречи, чтобы можно было поговорить конфиденциально, не выходя при этом из ресторана. Так в чем он тебе должен помочь?
– Мы поговорим под шумок. Это удобно, как мне сказали. Наверное, поэтому он и выбрал это заведение.
Кэтрин встала рядом с сиденьем у окна, приложив большой и указательный пальцы рядом к стеклу, затем повернулась, шагнула к центру гостиной и снова повернулась к Гарри.
– Ты и впрямь собираешься убить Вердераме. – Сейчас у нее уже не было того воинственного, хотя и полусерьезного, вида, какой порой бывал, когда она раздраженно выступала за это. Теперь все было по-настоящему. – Это так?
– Так.
– Тогда и мне надо в этом участвовать.
– Нет, ты не должна в этом участвовать.
– Неправда. Мне надо разделять с тобой риск.
– Мной можно рисковать, – сказал он. – А тобой нет. Какой прок будет во всем этом, если с тобой что-то случится? Ты – это будущее. И я обязан тебя защищать.
– А как насчет того, чтобы мне тебя защищать?
– Скажу как можно проще: если я умру, ты сможешь родить и воспитать нашего ребенка.
– Но я же не беременна.
– Даже после того, чем мы занимались прошлой ночью?
– Ну, может быть.
– Но если погибнешь ты, Кэтрин, умрет все.
– Ты смог бы жениться на ком-нибудь еще.
– Я не хочу жениться на ком-нибудь еще.
– Послушай, – сказала она, – он и за тысячу лет не догадается, что ты за ним охотишься. Если бы он что-то заподозрил, ты бы не успел даже начать: уже был бы мертв.
– Это точно.
– Тогда на начальном этапе, пока он ни о чем не подозревает…
– Он никогда ничего не заподозрит.
– Тогда позволь уточнить: пока он не может ни о чем подозревать.
– Идет.
– Значит, я могу помочь. Потом я перееду к родителям, пока все не уладится. Ты сам решишь, когда мне надо уехать и когда вернуться, но ты позволишь мне помочь. Ты не единственный, кто может диктовать. Если я не буду рисковать, то стану ничтожеством, как ты сам говорил. Мы все равно когда-нибудь умрем. Если так крепко хвататься за жизнь, как ты мне предлагаешь, то ее можно и задушить. Это одинаково и для богачей, и для бедняков. Мы поклялись. Этот человек убийца. Он убил нашего человека и едва не убил тебя. Он угрожает нашему будущему, а закон ничего не делает. Слушай, я такая же, как и ты.
– Что ты имеешь в виду?
– Я не рождена убегать.
Он понимал, что разговор идет серьезный и становится все более опасным, но она была права. Он спросил, что она может сделать.
– У тебя есть план, или ты его придумаешь. Ты же не собираешься просто ворваться к ним с пушкой наперевес, не так ли?
– Я все организую с хирургической точностью, Кэтрин.
– Тебе понадобится за ними следить.
– Да.
– А кто будет этим заниматься? Ты? Один? Ты не думаешь, что тебя в конце концов заметят?
– Если делать это очень осторожно, долго не заметят.
– Схемы со временем меняются. Мне кажется, долго следить за ними ты не сможешь.
– Конечно, – согласился Гарри, – с тобой шансов попасться было бы вдвое меньше.
– Да нет, гораздо меньше. Я женщина. Я актриса. Я могу говорить на разных диалектах и с разными акцентами, и у меня полные шкафы разной одежды. Я знаю толк в костюмах и гриме. Умею изображать разных людей. Такие, как Вердераме, считают, что женщины годны только для секса…
– Откуда ты знаешь?
– Могу поспорить. По его мнению, дамочка – это не то, о чем следует беспокоиться.
– Но нам ни к чему такие сложности. Все можно сделать гораздо проще.
– Но чего ты уже достиг? Тебе известно, где он живет?
– Пока нет.
– Ты знаешь, где он ходит пешком?
– Сомневаюсь, что он вообще это делает.
– Знаешь, по каким маршрутам он передвигается?
– Пока не знаю.
– Ну что ж, мне все ясно, – с непререкаемым авторитетом, как настоящая Хейл, сказала она, – я тоже участвую.
