Лия Флеминг - Девушка под сенью оливы
В его глазах было столько страсти, он смотрел на нее с таким желанием, как может смотреть на женщину только влюбленный мужчина. Волна ответного желания поднялась в ее груди и накрыла с головой. Она еще никогда не испытывала такого сладостного чувства. Так пусть же свершится все, что должно.
Она взяла его за руку и села на кровать.
– У меня нет опыта по этой части, – призналась она просто.
– Тем больше у меня причин уйти отсюда немедленно, – вырвал он свою руку.
– Нет, пожалуйста, останьтесь! Вы нужны мне. Я хочу отблагодарить вас. Вы спасли мне жизнь. Вы спасали меня много раз, сама не пойму почему. Почему именно я?
Слезы градом полились по ее щекам, ей вдруг страстно захотелось, чтобы ее просто обняли и утешили, как ребенка. Он коснулся губами ее щеки, а потом припал к ее губам. Она почувствовала слабый привкус вина, и все остальное перестало существовать.
Райнер привлек Пенни к себе и заскользил губами по ее шее, коснулся языком мочек ушей, вызвав у нее новый взрыв желания. Его дыхание согревало ее, а он что-то нежно шептал ей на ухо. Потом он накрыл обеими руками ее груди и осторожно погладил их, словно то была не человеческая плоть, а две чаши из драгоценного фарфора. Она прильнула к нему, жадно вдыхая в себя терпкий запах мыла, которым все еще пахла его кожа. Они упали на кровать, и его руки стали медленно ощупывать каждый миллиметр ее тела, он гладил ее нежно, осторожно, словно убаюкивал. Потом так же осторожно он проник пальцами внутрь ее, проверяя, готова ли она к соитию. Ей стало немного больно, но одновременно так необыкновенно хорошо, что она задрожала от переполняющего ее желания. Тогда он стремительно придвинулся к ней и в ту же минуту вошел в нее.
То был незабываемый миг, когда его нежность сошлась с ее страстью, и она впервые в полной мере ощутила, что такое власть женщины. Еще никогда в жизни ее тело не испытывало такого полного, такого всепоглощающего удовольствия. В голове было пусто: никаких мыслей о последствиях своего безумства, о том, что будет потом и зачем она это сделала.
В объятиях Райнера Пенни забыла о существовании Брюса, о своей любви к нему, она забыла обо всем на свете. Она только чувствовала, как уходит из нее боль и как она снова возвращается к жизни. В глубине души она знала, что так и будет, она знала об этом с того самого момента, когда они оба переступили порог гостиницы. Просто она в своем неприятии Брехта представляла себе сцену собственного грехопадения иначе. А ведь, в сущности, это не он, а она совратила его. Она, и только она! Без ее поощрения он никогда бы не посмел прикоснуться к ней.
Весь следующий день они провели в номере. Лежали на кровати, забившись между простынями, без устали даря наслаждение друг другу. Оказывается, она может не только получать, но и давать, и в их телах имеется столько неизведанных доселе уголков, которые способны одарить радостью и нежностью любимого человека. Они занимались любовью страстно, самозабвенно, забыв о том, что идет война и что ему скоро на фронт. Не было войны, не было его офицерской формы, не было прошлого и будущего, был живительный поток чувственных удовольствий, в которых она купалась, не думая ни о чем. Ей было хорошо лежать обнаженной в его объятиях, снова и снова отдаваться ему, ее пьянили неведомые ранее эмоции, и только это имело значение, только то, что происходит сейчас с ними обоими в номере заштатной гостиницы. Это «сейчас» было для нее важнее всего на свете.
2001 год
Сколько бессонных ночей я провела потом, освежая в своей памяти воспоминания о тех днях. Я спала с врагом, я пошла на поводу у самых грубых и примитивных инстинктов, я предала светлую память Брюса, укорял меня разум. Отпуск Райнера подошел к концу, и он уехал, пообещав, что обязательно отыщет меня после войны, и тогда мы будем вместе. Как ни странно, я поверила ему. Я все ждала от него письма и, естественно, так и не дождалась.
Тогда впервые передо мной во всей неприглядности предстал мой короткий военно-полевой роман. Любовная интрижка с врагом, вот что это было на самом деле. Я, не дожидаясь других, сама коротко остригла свои волосы, как это повсеместно делали с женщинами, спавшими с немцами, и добровольно выставила напоказ свой грех. Правда, те, другие, в один голос твердили, что их изнасиловали. У меня же и такого оправдания не было. Ведь я отдалась майору добровольно. Все мои попытки устроиться в Афинах медсестрой окончились крахом. Меня никуда не взяли. Отверженная, лишенная всяких средств к существованию, я была вынуждена обратиться за помощью в швейцарское посольство. Те дали мне временный приют и в конце концов отправили домой, где я пережила самый настоящий коллапс. Отец умер, Брюс погиб. Жить больше было незачем.
Эвадна долго не решалась сообщить мне о гибели Брюса, а когда она все же рассказала мне эту страшную новость, то в первую минуту я даже ничего не почувствовала. Я тогда была похожа на живой труп: ни слез, ни сожалений, ни боли утраты. Лодка без руля и ветрил, затерявшаяся в безбрежных океанских просторах, вот чем я тогда была. Впрочем, я не люблю вспоминать тот сумрачный период своей жизни.
И вот я снова сижу под своей любимой оливой, и мне хорошо и покойно, как это бывает, когда просыпаешься после долгого сна. Я не была сумасшедшей психопаткой, и в моем поступке не было ни грана безумия. Просто я была женщиной и хотела оставаться женщиной. Но мои уста навеки скреплены печатью. Есть вещи настолько интимно личные, что ими не принято делиться ни с кем, даже с самыми близкими на свете людьми. Всю свою жизнь я в одиночестве тащила на себе груз былых воспоминаний, в полной мере прочувствовав на собственном опыте, что это такое – одиночество. Горька сия чаша, испитая мною до дна. Но вот и мое долгое путешествие подходит к концу. И я подумала, что даже самая глубокая печаль должна же в конце концов найти себе выход. Так когда-то случилось со мной и Райнером. Меня никто не принуждал, не толкал силой в его объятия. Но мне, как и ему, хотелось тепла и участия, я жаждала утешения и понимания. И все это я не только сполна получила, но и дала сама. Сошлись два одиноких человека, и между ними высеклась искра страсти. Наша страсть не была порочной, в ней не было распутства, она вся была соткана из одной печали и нежности.
Райнер был тоже глубоко травмирован тем, что видел и что пережил на Крите. Воистину, этот немец стал для меня и преступлением, и наказанием, ибо всю жизнь я не переставала думать о нем. Я пыталась представить себе, что случилось с ним после войны, вернулся ли он живым с фронта, нашел ли для себя собственную формулу примирения с прошлым. Трудно любить, когда вы оба по разные стороны баррикад. А ведь мы с ним так во многом схожи. Пожалуй, случись наша встреча в другое время и при других обстоятельствах, и все могло бы сложиться совсем иначе, кто знает. Но это правда, у каждой любви свой пейзаж. Каждый любовный роман разворачивается в своем ландшафте. Для нашей с Райнером любви таким ландшафтом стали Афины. В этом городе наша любовь расцвела, и здесь же она и увяла. Все было кончено.
В жизни каждого человека наступает момент, когда он может наконец простить себе слабость. Две недели, проведенные в Афинах с Райнером, – это не просто две недели. В сущности, за что прощать себя? За то, что я не сумела до конца выдержать образ стойкой и непреклонной медсестры? За то, что очертя голову бросилась в любовный омут тогда, когда уже не был сил, чтобы жить? В тот момент, когда я сама как никто нуждалась в защите и в помощи. Раковина, в которой я пыталась спрятаться, была уничтожена. Война разрушила все. Если бы не он, я могла бы погибнуть. Ведь погибло столько людей, а я осталась жива. Значит, в этом был какой-то свой, особый смысл.
Собственные неприглядные воспоминания о прошлом я постаралась заглушить добросовестной работой. Я работала как каторжная, словно спешила рассчитаться по старым долгам и искупить свой грех. Я сама решила, что должна остаться одинокой, потому что, поддавшись низменным инстинктам, не заслуживаю нормальной семейной жизни. А я просто была живым человеком, не хуже и не лучше многих других. Наша с Райнером история не относится к числу безвкусных интрижек, банальных и пошлых. То была любовь, настоящая, красивая любовь, только очень короткая. И больше я не стану отрекаться от этой любви.
На меня вдруг снизошло необыкновенное умиротворение, которое обычно бывает с людьми, живущими в ладу с собственной совестью. Судьба даровала мне возможность снова вернуться на Крит, она осчастливила меня встречей с подругой юности и помогла примириться с прошлым. Я вернулась сюда и снова увидела себя молодой, такой, какой, быть может, осталась в памяти многих людей.
Я не всегда чувствовала себя ущербной, никому не нужной и бесполезной. «Ни то ни се», как говорит про таких людей Лоис. В конце концов, моя работа в Африке позволила мне на многое посмотреть другими глазами. Тот, кто сталкивался с тамошней нищетой, кто видел умирающих от голода детей, тот лишь презрительно усмехнется, наблюдая за нынешней гонкой тщеславия и богатства, ибо все это лишь крысиная возня, и только. Итак, отныне я живу в мире с собой и наслаждаюсь жизнью, теми немногими днями, которые у меня еще есть в запасе.
