Мартин Винклер - Женский хор
Я сидел рядом с шестнадцатилетним мальчиком, который разговаривал как взрослый, более зрелый и мудрый, чем все, кто его окружал, и вдруг почувствовал себя маленьким, жалким, глупым. Я никогда не думал о том, что он чувствует. Никто об этом не думал. Все были уверены, что никаких сомнений нет. А поскольку мать никого к нему не подпускала…
Поговорив со мной и выплакавшись, Камилла успокоился, посмотрел на меня как на равного и решительно сказал:
«Я не хочу жить в этом теле. Клянусь вам, слышите, клянусь, что в тот день, когда я выйду из больницы, я сорву шнурки со штор в своей комнате и повешусь. Я хочу умереть, я умру, но… – его голос сломался, – я не хочу умереть повешенным, не хочу умереть в страхе, что мать войдет в комнату и помешает мне, отвезет в больницу и заставит снова жить этой жизнью. Я больше не хочу страдать. Я просто хочу заснуть…»
Я был хирургом и понимал его отчаяние, и от его отчаяния мне стало страшно. Я встал и сказал: «Мне очень жаль, я ничем не могу вам помочь».
Он откинул одеяло: «Нет, вы даже не можете исправить то, что вы наделали!»
Его повязки были пропитаны кровью, гноем и мочой. Низ его живота – это была одна сплошная рана. Мы оба знали, что никто никогда не сможет это исправить.
Я повернулся к нему спиной и вышел. Закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной. Мое сердце колотилось как бешеное. Мне хотелось заплакать и избить первого, кто попадется мне на пути. А потом я услышал голос Камиллы, который сказал, думая, что я не слышу: «Вы ушли, чтобы не видеть меня и не слышать, а ведь я еще здесь… »
Я открыл дверь и сказал: «Я тоже еще здесь».
КАРМА
Он сказал: «Не могли бы вы посидеть со мной, пока я не засну? Не хочу быть один, когда стану засыпать».
Я остался с ним и держал его за руку. Через несколько минут он заснул. Я убрал в карман шприц и пустые ампулы, вышел из палаты, закрыл дверь и пошел к медсестрам. Когда я вернулся в палату, все было кончено.
Да, Джинн, я убил Камиллу. Теперь ты знаешь, как я это сделал.
...По какому праву вы так поступили?
Он не знал, что говорил.
Вы могли попробовать остановить эту адскую машину…
Вы позволили собой манипулировать. Ребенку.
Как вы могли?
– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал Франц. – Как я мог присвоить себе право сделать то, что сделал? Впрочем, кто докажет, что все было именно так, как я рассказал? Кто докажет, что я сказал правду?
Я не ответила.
– Правильно, никто. Это знаю я один. Я живу с этим один уже почти тридцать лет. Я никому об этом не говорил. Даже Оливье. Даже Алине.
У меня пересохло во рту.
– Поэтому вы ушли из хирургии? – прорычала я. – Вы чувствовали себя виновным в убийстве человека?
Я сказала это, чтобы заставить его защищаться и оправдываться. Я надеялась, что он назовет массу оправданий, и тогда я смогу швырнуть их ему обратно в морду, одно за другим. Но он опустил голову и, помолчав, ответил:
– Ты не поймешь, но, даже если я никогда не прощу себе того, что убил Камиллу, я не сожалею о своем поступке. – Увидев, что я действительно его не понимаю, он покачал головой и продолжил: – После его смерти я часы, дни, недели ходил как зомби. Я не знал, что делаю, чего хочу, а еще меньше – кто я такой. Я думал, что занимаюсь этой профессией для того, чтобы лечить и восстанавливать. Но в случае с Камиллой я не сделал ни того, ни другого. А потом однажды, не знаю когда, Мангель остановил меня в коридоре и, хитро улыбаясь, сказал: « У меня есть для тебя интересный случай. Один педиатр только что сообщил мне о рождении младенца неопределенного пола. Очевидно, потребуется наше вмешательство. Иначе этот ребенок и его родственники будут страдать всю жизнь. Осмотри его и сам реши, как его оперировать. Я тебе полностью доверяю». Помню, я ответил как во сне: «Вы знаете, кто это – мальчик или девочка?» – «Нет, какая к черту разница?! » – «Как же мы узнаем, не изуродуем ли мы его? Хотя мы изуродуем его в любом случае…»
Он улыбнулся, положил руку мне на плечо и сказал: «Да, придется рискнуть. Но будь уверен, если это мальчик и если он придет и попросит его исправить, ты будешь как раз тем человеком, который ему нужен, чтобы пришить новые яйца».
Тогда я понял, что мне никогда не справиться с этими мясниками и кровопийцами. Их всегда будет больше, и они всегда будут сильнее меня. Каждый раз, когда я буду говорить: «Я отказываюсь оперировать», найдется кто-то, кто сделает это вместо меня. Я выбрал урологию, чтобы лечить, а не для того, чтобы калечить половые органы, и уж точно не для того, чтобы пришивать яички или, хуже того, искусственный пенис вместо того, что я ампутировал двадцатью годами ранее! Я не мог там оставаться, смотреть на то, как они калечат детей, и, видя, как эти дети мучаются, облегчать совесть, своими руками избавляя их от страданий. Я не мог ни остаться сообщником, ни превратиться в мясника. Тогда я понял, что должен уйти. Но прежде нужно было как-то помочь ребенку, которого мне полностью доверили.
В роддоме меня встретил Оливье. Он очень боялся, что придет Мангель, и очень обрадовался, когда вместо него пришел я. Я его успокоил. Потом я пошел взглянуть на ребенка, и, увидев, как отец держит ее на руках – держит ее на руках? – и дрожит от страха, что ей причинят зло, я подумал: может быть, я совершу глупость, сказав отцу, чтобы он взял ребенка и бежал как можно дальше от моего скальпеля, но если это так, то я сглуплю с ними, а не против них. Я успокоил отца, посоветовал ему как можно быстрее бежать из больницы и воспитывать ребенка, смотреть, как он растет…
Что он такое говорит?
– Подождите… Ваша пациентка Альфа – это она?
– Да.
Какая чушь…
– Почему вы решили, что это девочка?
– Не знаю… – Он пожал плечами. – Я это почувствовал. Я держал ее на руках.
– Но вы этого не знали! – сказала я, охмелев от ярости. Внезапно я почувствовала себя в ловушке того, чего не понимаю.
– Нет, я этого не знал.
Теперь я заорала во все горло:
– Вы вообще ничего не знаете! Вы никогда ничего не знали! Вы даже не уверены, что то, что вы здесь делаете, идет кому-то на пользу!!!
Он посмотрел на меня, удивленной моей внезапной истерикой:
– Нет, ты права, я ничего не знал. А сегодня знаю еще меньше.
– И вы действительно верите, – пробормотала я, – что эта пациентка-мечта придет пожать вам руку? Что она вдруг возникнет здесь как по мановению волшебной палочки и скажет: «Это не страшно, мсье Карма. Вы правильно сделали, что убили Камиллу и отпустили меня, вместо того чтобы изуродовать, как его. Поздравляю вас! Вот мое благословение!» Так?
– Нет. Я думаю, что, заставляя себя ждать того, кто никогда не придет, я смиряюсь с тем, что никогда себя не прощу. Впрочем, единственный человек, который мог бы меня простить…
– Я никогда бы не смогла вам этого простить!
Он бросил на меня бешеный взгляд, и я знала, что этот взгляд не обманывает.
– Я сказал это тебе не для того, чтобы ты меня простила.
– Тогда для чего?
– Я сказал это, потому что ты хотела узнать, что произошло с Камиллой…
Тот, кто не ищет правды, – или трус, или идиот…
– …и потому что это нужно было сказать.
…но тот, кто молчит сознательно , – преступник.
Комната снова закружилась. Я стояла на манеже, вокруг меня по кругу неслись деревянные единороги.
На полу, среди разбросанных бумаг, лежала обложка белой безликой карты.
Может быть, это и есть недостающий элемент пазла?
Машинально, ни о чем не думая, я ее подняла.
Он белый, но на что-нибудь да сгодится.
– Ну же, – глупо сказала я. – Хватит плакать! Вы сможете снова прикоснуться к своей маленькой протеже. Держите! Я достала ее карту.
– Ее… карту? Как ты ее нашла?
– Ее нашла не я, а Рене, архивариус.
– Кто такая Рене? – растерянно спросил он.
Я не понимала, куда его положить.
– Неважно, – сказала я, притопнув. – Это ее карта, точно! Откройте ее, и вы узнаете ее имя, сможете ее найти. Она наверняка обрадуется… может быть, она вас утешит (черт!), она…
Очевидно, он этого тоже не понимал.
– Ты ее читала?
– Боже, конечно нет! Вы же знаете, я никогда этого не сделаю! Это была не моя пациентка, а ваша! Вы убили моего брата, но вы мне его вернули. Прочтите эту проклятую карту! Я хочу… расквитаться с вами!
Он снова покачал головой и долго смотрел на карту, прежде чем ее открыть.
Что я здесь делаю? Я должна отсюда уйти. Я не должна позволить твоему мучителю, Камилла, себя разжалобить…
Я отошла от Кармы и преодолела пространство, отделявшее меня от двери, чтобы раз и навсегда уйти из его жизни и изгнать его из своей.
