Весна священная - Алехо Карпентьер
чей, сильных мира сего, власть имущих, политиков- профессионалов и политиков на час, «мужчин, женщин, штатских, военных, педерастов и водолазов», с начала века принимает деньги от черта. Христос даровал тебе крест, А дьявол — сахарный трест,— мог бы написать мексиканец Рамон Лопес Веларде, обращая применительно к случаю нефть в сахар. Чертовы деньги у всех в карманах, они зеленые (цвет дьявола!), и дьявол красуется на них, как благообразный отец семейства в кружевном жабо и белом завитом парике, а зовется Джордж Вашингтон. «Мы носим портрет черта, как носят святоши свои благочестивые картинки. Он небольшой, 6 сантиметров на 15». Энрике извлек из кошелька североамериканский доллар и развернул его передо мной. «Наверное, только здесь, больше нигде в мире, люди посмели попросить, чтобы господь бог удостоверил ценность денег. Смотри, что написано на обороте: In God we trust, что эта и п ука—именно one dollar1, и со всех четырех углов зеленой бумажки бог подтверждает: one, опе, опе, как будто ему не наплевать на стабильность доллара. Казалось, он это подтвердил кризисом двадцать девятого года!.. Я брал тысячи этих мерзких бумажек за мою истинную душу, значит—я продал ее черту задолго до фаустовых лет. И не я один, вся наша братия поступает так же. Вот почему мы забываем здесь и нацию свою, и историю, а скоро забудем и язык, столько надписей по-английски. Oh, yellow, gliterring, precious gold!1 2 (Еще в Валенсии он говорил мне, как удивился, когда нашел у Маркса строки из «Тимона»: Thus much of this will make black, white, foul, fair; wrong, right». В гой же драме Шекспир говорит, что с помощью этой могучей силы вор может взойти по ступеням сената. Поневоле подума-, ешь, что, посылая Просперо и Калибана почти сюда, на Бермуды, он провидел грядущую историю этого края...) Что же до меня, я работаю плохо, предаю свой дар, изменяю себе»—он сжимал в кулаке доллар,— значит, я подписал договор. И Энрике прочитал мне с горькой усмешкой еще две шекспировских строки, их он гоже нашел в «Капитале», там, где Маркс напоминает о жестокой цене, которую требует Шейлок: 1 Богом удостоверяем... один доллар (англ.). 2 Золото... Сверкающее, желтое! (англ.). Перевод П. Мелковой. 10-1104 289
Фунт мяса, что я требую, купил я Недешево, он мой, хочу его1. «Ты можешь порвать договор, тебе не нужен ростовщик. Ты не беден. И моя школа тоже приносит доход».— «Я не могу жить без работы. Я умру от тоски через неделю.— Он помолчал.— Матисс говорил, что работа — это благословение.— Тон его стал серьезней.— Человек вкладывает в работу свои умственные и физические силы. Работой он развивает себя и утверждает как личность».— «Похоже на эту твою немецкую философию».— «Может быть. А вывод простой: если работаешь на тех, кто того не стоит, и они любой ценой заставляют тебя делать то, что тебе противно,— хуже быть не может».— «Кому ты говоришь! Я ведь сменяла «Душу танца» на детский садик!» — «Да пошли ты свою школу к чертям собачьим».— «А что нам остается? Не мы создали мир, приходится его принимать. The rest shall keep as they are»1 2. 25 Один класс, другой, третий — словом, год, два, три... От меня уходили замуж, ко мне приходили девочки, меня забывали те, кому предстояло познать тяготы беременности, ко мне поступали малолетки в детских лифчиках и, в такт музыке, выбранной мною для упражнений, мерно двигали худыми руками и напрягали икры худых, проворных ног. И каждая спрашивала вначале: «Где мне достать трико и туфли, мадам?» И каждая считала своим долгом сказать напоследок, унося эти трико и туфли в чемоданчике: «Я сохраню их, как память», признаюсь, это не слишком меня утешало. И каждая говорила: «Подарите мне карточку, мадам, и. подпишите, пожалуйста. Я поставлю ее в спальне. Я никогда вас не забуду. Вы мне столько дали!» И я вынимала фото из письменного стола — вот я в «Предзнаменованиях», вот в «Спящей», вот в «Симфонии» Бизе, даже в «Тамаре», это Париж или Монте-Карло, очень давно; только вспомнишь себя в этих костюмах, запечатленных Липницким (он был при русской труппе чуть ли не штатным фотографом), и покажется, что ты танцевала когда-то среди теней иной, не этой жизни. А классы 1 Перевод Т. Щепкиной-Куперник. 2 Остальные останутся такими, как есть (англ.). 290
сменяли один другой, наступали рождественские каникулы, и опять каникулы, и только Сильвия с Маргаритой, верные мне, оставались со мною, помогали мне — я уже могла хорошо платить,— им было достаточно того, что они учат классическому ганцу, не надеясь на сценическую карьеру, ибо эта страна не способствует профессиональному занятию балетом. «Бедная Сильвия! — говорила я иногда.— Тебе не надо выходить каждый вечер на сцену, и ты учишь танцу других». Теперь я возлагала надежды на новую ученицу, Мирту, поразительно одаренную, мать у которой была из русской семьи, уехавшей на Кубу з 1920 году, и соглашалась — наконец! — чтобы дочка ее стала настоящей балериной. Само присутствие Мирты, ее пыл, ее трудолюбие воскресили во мне прежнюю ревностность, и я обрела, как говорят пловцы, второе дыхание. А с дыханием этим ожили тайные мечты, годами дремавшие в каком-то закоулке души. Вот почему однажды вечером в студии моей загремели барабаны и глубина зеркал содрогнулась от удивления, когда знакомую картину Дега сменил какой-то негритянский табор. По моей просьбе Гаспар Бланко пригласил ко мне на
