Сочинения в трёх томах - О. Генри
Нет также каких-либо данных, говорящих о том, что сам О. Генри противополагал себя социально-обличительному и социально-аналитическому направлению в современном ему американском искусстве. Беглые литературные оценки, встречающиеся у него, скорее говорят об обратном. А сделавшийся известным после смерти писателя программный набросок, идейно-литературное «завещание» О. Генри дает основание думать, что в последние годы О. Генри и сам тяготел к некоторым из важнейших тем и задач социального реализма.
Это — обнаруженное в бумагах писателя незаконченное письмо Г. П. Стегеру, его другу, редактору-консультанту в издательстве «Даблдей-Пейдж», где О. Генри издавался в последние годы жизни. Письмо заслуживает самого пристального внимания.
«…Я задумал написать повесть о некоем человеке, — пишет О. Генри, — индивидууме, не типе, но в то же время воплощающем всю нашу человеческую породу, — если такой вариант представим. В повесть свою я не вкладываю никакого урока или морального вывода и не стремлюсь подвести читателя к какой-то теории.
Хочу сделать книгу такой, какой она скорее всего не получится (да и выполнима ли такая задача вообще?), хочу ее сделать записью истинных размышлений этого человека… его истинных мнений о жизни, какой он ее увидел, его абсолютно честных суждений, выводов, комментариев о разных ступенях его жизненного пути.
Не припомню, чтобы мне пришлось когда-либо встретить автобиографию, описание чьей-либо жизни или беллетристическое произведение, где была бы сказана правда, как она есть. Я читал, конечно, Руссо, Золя, Джорджа Мура, различные мемуары, обнаруживавшие якобы душу автора как за прозрачной витриной. Но авторы в большинстве своем были лжецами, позерами или актерами (не касаюсь, понятное дело, художественной ценности этих книг).
Все мы вынуждены быть лицемерами, комбинаторами и лжецами до конца своей жизни, в ином случае здание нашего общества не выдержало бы и рухнуло в первый же день. Мы не можем не лицедействовать друг перед другом, так же как мы не можем выйти на люди нагишом. Может, оно и к лучшему…
Это будет повесть о человеке, рожденном и выросшем в сонном маленьком южном городе. Он не пошел дальше школы, но его доучили книги и жизнь. Постараюсь одарить его писательским слогом, наилучшим из тех, что хранятся в моей кладовой. Я проведу его через главные фазы его биографии, через бурные приключения и жизнь в большом городе… Он узнает светское общество, кое-что о преступном мире… И обо всем этом скажет правду…
Это будет человек, наделенный природным умом, с оригинальным характером, абсолютно открытый, широко мыслящий, и я покажу, как Создатель мира загнал его в мышеловку… Дальше я хочу показать, как он себя поведет…»[12]
Едва ли возможны сомнения в трагическом смысле этого «завещания» О. Генри. Трудно решить, удалась бы писателю или нет задуманная им книга. Некоторые выводы кажутся, однако, бесспорными.
Замысел книги О. Генри, как он обрисован в письме, коренным образом отличается от замыслов, легших в основу большей части его рассказов. «Философия жизни», изложенная в ходе письма, не столь далека от взгляда на жизнь Стивена Крейна, раннего Драйзера, Шервуда Андерсона.
Добавим: это письмо человека, мучительно стосковавшегося по правде, и признание писателя в том, как трудно она дается.
Автобиографические черты в обрисовке героя задуманной книги достаточно очевидны, но О. Генри в том же письме это оспаривает. Как видно, он придает судьбе своего героя (которого «Создатель мира загнал в мышеловку») более общий и более важный смысл. Это не только писатель О. Генри, но, быть может, и взломщик Дик Прайс, и каторжанка Салли Кэслтаун, и другие, истинную историю жизни которых он знал, но не смог написать.
10
В отвергавшей О. Генри американской критической литературе 20-х годов самую резкую оценку его как писателя дает в своей «Истории американской новеллы» известный литературовед Ф. А. Патти.
«Элементы, образующие его искусство, — наперечет, — говорится там об О. Генри. — …Он в точности знал, сколько подсыпать сахару в угоду сентиментальности средней читающей публики, сколько надобно поперчить для остроты, где подсолить для придания жизненной достоверности, где полить романтическим соусом».[13]
Отметим, что при очевидной пристрастности этих упреков здесь имеется и справедливое наблюдение, касающееся «механической» композиции многих рассказов О. Генри.
Действительно, каждый читатель О. Генри может найти примеры, когда сверхоригинальная выдумка и сверхизобретательное остроумие писателя заштамповываются, приходят к стандарту. Условия его писательства «на конвейере» всячески этому способствовали. Он достигает большой виртуозности в создании короткого занимательного повествования. В то же время, приглядываясь, можно увидеть, как он переставляет «кирпичики» сюжета, характеров, интерьера, пейзажа, стереотипы излюбленных ситуаций из одного рассказа в другой, варьируя и исчерпывая возможные их сочетания (читательское ощущение монотонности рассказов О. Генри при их видимой пестроте во многом зависит от этого скрытого повторения одних и тех же ходов). Аккуратно разъятые и надлежаще формализованные, эти «шаблоны» в рассказах О. Генри, вероятно, могли бы стать материалом для опыта по сочинению «машинной новеллы».
Продолжая свои рассуждения, Патти далее пишет: «Он (О. Генри. — А. С.) не принимал литературу всерьез… был только лишь развлекателем, отвечающим на требования момента… искал лишь такого искусства, которое будет иметь сиюминутный успех… для этих целей жертвовал всем, даже истиной».[14]
Нельзя отрицать, что в иных рассказах О. Генри можно найти основания и для этих упреков критика. Но в целом, как окончательный приговор, они должны быть оспорены.
Уже говорилось, что сочувствие О. Генри своим героям и героиням, «маленьким людям», живущим надеждой на счастье, но редко его добивающимся, подлинно, непритворно и принадлежит к несомненным, реальным стимулам его творчества.
Верно, что только в одном из своих рассказов о голодных и бедствующих девушках, жертвах Нью-Йорка, в «Меблированной комнате» — О. Генри отказывается от присвоенной им привилегии чудом спасать погибающих, и судьба героини приходит к роковому концу. Но при этом мрак «Меблированной комнаты» столь неподделен, а «чудеса» у О. Генри и приводящий их в действие механизм столь эфемерны, что читателю трудно отделаться от впечатления, что над всеми подругами героини «Меблированной комнаты» постоянно висит угроза такой же трагической участи. «…Если вас зовут Дэзи, — пишет О. Генри в «Психее и небоскребе», — и вам девятнадцать лет, и вы работаете в кондитерской на Восьмой авеню, и получаете шесть
