Плоды земли - Кнут Гамсун
В целом же Элесеус был далеко не в восторге: отныне судьба его была окончательно решена, так он и погибнет в этой глуши! Ничего не остается, как отказаться от блестящих планов: конторщиком он уже не был, ленсманом не будет, даже городским жителем и тем ему не бывать. Перед отцом и домашними он гордился, что сторговал Великое аккурат за ту цену, какую назначил, пусть видят, как хорошо он во всем разбирается! Правда, этот маленький триумф недорого стоил. Вдобавок ему льстило, что он мог взять на службу помощника Андресена, составлявшего в некотором роде придачу к лавке, – до открытия новой торговли Аронсен не нуждался в своем помощнике. Элесеус же очень утешился, когда Андресен пришел к нему с просьбой не увольнять его: впервые он почувствовал себя начальником и хозяином.
– Можешь оставаться! – сказал он. – Мне нужен здесь помощник на то время, когда я буду уезжать по делам и налаживать связи в Тронхейме и Бергене.
Андресен сразу же показал себя неплохим помощником – он работал не покладая рук и приглядывал за всем, пока хозяин Элесеус находился в отлучке. Только в самом начале своей жизни в здешних краях помощник Андресен разыгрывал из себя важную персону, да и то по вине своего хозяина, Аронсена. Теперь все переменилось. По весне, когда болота оттаяли немножко, в Великое приехал Сиверт из Селланро и стал копать на земле у брата канавы, тогда и помощник Андресен вышел копать канавы. Чего ради, непонятно, это вовсе не входило в его обязанности – просто такой уж он был человек! Земля оттаяла еще совсем немного, прокопать ее как следует было невозможно, но как-никак, а половину работы они сделали, а это уж не так мало. Затея эта шла от старика Исаака – осушить болота в Великом и заняться там земледелием; мелочная же торговля пусть будет побочным делом: не ехать же людям в село, если понадобится катушка ниток.
И вот Сиверт и Андресен копают бок о бок, временами останавливаясь передохнуть и весело разговаривая. Андресен каким-то образом раздобыл золотой в двадцать крон, и Сиверту очень хочется завладеть этой блестящей монеткой, но Андресену жалко с ней расстаться, он держит ее в сундуке завернутой в папиросную бумагу. Сиверт предлагает побороться на монету – кто одолеет противника, тому она и достанется, но Андресен боится идти на риск; тогда Сиверт говорит, что даст в обмен на монету двадцать крон бумажками и один вскопает все болото, но тут уж помощник Андресен обиделся и сказал:
– Ага, чтобы ты потом рассказывал у себя дома, что я не умею работать на болоте!
В конце концов сошлись на двадцати пяти кронах бумажками, и Сиверт на ночь глядя побежал домой в Селланро и выпросил у отца деньги.
Причуды юности, прекрасная пора юности! Ночь без сна, миля туда да миля обратно, весь день снова за работой – пустяки для сильного молодого человека, и вот она, чудесная золотая монета! Андресен вздумал было посмеяться над Сивертом по случаю этой странной сделки, но против этого у Сиверта было хорошее средство, ему стоило только сказать словечко о Леопольдине:
– Да, кстати, Леопольдина просила тебе кланяться! – и Андресен мигом смолк и покраснел.
Веселые были деньки для обоих, они работали на болоте и время от времени в шутку пререкались, снова принимались за работу и опять препирались. Изредка им на помощь выходил Элесеус, но он очень скоро уставал, он не отличался ни сильным телом, ни сильным духом, однако человек был милейший.
– Вон идет Олина, – говорит шутник Сиверт, – поди продай ей еще полфунта кофе!
И Элесеус охотно повиновался. Шел в лавку и отпускал Олине какую-нибудь мелочь. Так он на время избавлялся от работы на болоте.
А бедняжка Олина теперь совсем редко приходила за кофе. Разве что иной раз раздобудет деньжонок у Акселя или выручит маленько за головку козьего сыра. Про Олину уже нельзя было сказать, что она совсем не меняется, служба в Лунном оказалась чересчур тяжела для старухи и подточила ее силы. Но при этом она ни за что не хотела признавать своей старости и немощности, она бы изрядно взъерепенилась, если бы ей отказали от места. Она была вынослива и крепка, исправно делала свою работу и находила время зайти к соседям, чтоб отвести душу за беседой, которой ей не хватало дома. Аксель-то был не говорун.
Она осталась недовольна процессом, разочарована решением суда. Оправдание по всей линии! Олина никак не могла взять в толк, как это Барбру вышла сухой из воды, тогда как Ингер из Селланро засадили на восемь лет, и совсем не по-христиански злилась, что ближнему ее сделали добро. «Но Всемогущий еще не сказал своего слова!» – хитро подмигивала Олина, словно провидя возможный небесный приговор в будущем. Разумеется, удержать про себя свое недовольство процессом было выше ее сил, а уж когда она ссорилась из-за чего-нибудь со своим хозяином, то непременно принималась за свое, изощряясь в язвительности:
– Что и говорить, мне, конечно, неизвестно, как смотрит теперь закон на содомские грехи, но я-то живу в согласии со словом Божиим, такая уж я глупая!
До чего ж надоела Акселю его экономка и как он желал избавиться от нее! А тут опять наступила весна, и все работы приходится делать одному; потом подойдет сенокос, и он окажется все равно что без рук. Вот каковы были виды. Невестка его в Брейдаблике написала своим в Хельгеланн, чтоб ему прислали хорошую работницу, но до сих пор так никого и не нашли. Вдобавок еще и дорогу оплачивать придется.
Да, очень нехорошо и подло поступила Барбру, что убила ребенка и сама сбежала! Две зимы и одно лето ему поневоле пришлось обходиться с Олиной; похоже, так оно будет и впредь. А Барбру хоть бы что, дрянь этакая! Однажды зимой ему случилось поговорить с ней в селе – хоть бы слезинка выкатилась у нее из глаз и замерзла на щеке.
– Куда ты девала кольца, которые я тебе подарил? – спросил он.
– Кольца? – проговорила она.
– Ну да, кольца.
– У меня их нет.
– Значит, у тебя их больше нет?
– Ведь между нами все кончилось, – сказала она, – выходит, мне уже нельзя их больше носить. Так никогда не делается, чтоб носить кольца, когда все кончено.
– Мне желательно знать, куда ты их девала.
– Ты хочешь взять их обратно? – спросила она. – Мне бы
