Победивший дракона - Райнер Мария Рильке
– О чем? – нервно спросил доктор.
– О том, как она от него удрала, – сообщил фабрикант и выпустил облако дыма; и теперь, скрытый им, с невыразимым удовольствием ждал реакции собеседника. Но доктор как-то неопределенно поморщился. Фабрикант сделал деловую мину, выпрямился и начал уведомительным тоном: – Гм. Ее выдали за советника по строительству Лера. Ты его не знаешь. Нестарый, моих лет. Богат, абсолютно порядочный, да, абсолютно порядочный. У нее не было ни гроша, и к тому же она некрасива, да и невоспитанна… Но советник по строительству искал не гросс-даму, а скромную хозяйку. Но Клара – повсюду принятая в обществе, встречая одну благожелательность – правда – но себя надо все-таки вести, – итак, она могла бы с легкостью занять положение – да, – но Клара, не прошло и двух лет после свадьбы, сбежала. Представь: взяла и сбежала. Куда? В Италию. Маленькое увеселительное путешествие, естественно, не в одиночестве. Мы ее в последний год уже не приглашали – как предчувствовали! Советник, мой хороший друг, честный человек, муж…
– А что же Клара? – перебил доктор и встал.
– Ах, так, да ну и кара небес ее настигла. Итак, что касается того – он, говорят, художник, да, вольная птица, естественно, чего еще ожидать… Итак, когда они вернулись из Италии в Мюнхен – адью, только его и видели. Теперь сидит с дитем!
Доктор Ласман возбужденно шагал взад-вперед:
– В Мюнхен?
– Да, в Мюнхен, – ответил советник и тоже встал. – И влачит, должно быть, жалкое существование…
– Что значит жалкое?
– Ну, – советник присматривался к своей сигаре, – финансовое – и потом вообще – Бог – такую жизнь…
Он вдруг положил свою ухоженную руку шурину на плечо, его голос клохтал от удовольствия:
– Ты знаешь, говорят, она живет тем, что…
Доктор резко развернулся и вышел. Господин советник, чья рука резко упала с плеча шурина, минут через десять пришел в себя. Он направился к своей жене и раздраженно сказал:
– Я всегда говорил, что твой брат с чудинкой.
Жена, задремавшая, сидя в кресле, зевнула:
– Боже мой, ну да…
Четырнадцать дней спустя доктор уехал. Он вдруг понял, что свое детство должен искать не здесь, а где-то в другом месте. В Мюнхене он взял адресную книгу: Клара Зельнер, Швабинг, улица, дом, номер. Он сообщил о своем прибытии и поехал. Стройная женщина встретила его в своей комнате, светлой и доброжелательной.
– Георг, вы вспомнили обо мне?..
Доктор стоял как вкопанный. Наконец он сказал:
– Так вот вы какая, Клара.
Ее лицо, тихое, с открытым лбом, было совсем спокойно, как если бы она хотела дать ему время на узнавание. Так продолжалось долго. Наконец доктор, казалось, нашел что-то такое, что ему неопровержимо доказало: перед ним действительно стоит его старая подруга по детским играм. Он еще раз взял ее руку и еще раз ее пожал; потом медленно выпустил и осмотрелся в комнате. Все просто, ничего лишнего. У окна письменный стол с тетрадями и книгами, за которым Клара, видимо, только что сидела. Стул еще отставлен.
– Вы писали? – И доктор почувствовал, как глуп его вопрос. Но Клара непринужденно ответила:
– Да, я перевожу…
– Для печати?
– Да, для одного издательства.
Георг заметил на стене несколько итальянских репродукций, среди них «Концерт» Джорджоне.
– Это вам по духу? – Он подошел к картине.
– А вам?
– Я не видел оригинала. Он во Флоренции?
– В Piti[236]. Вы должны там побывать.
– Ради этого?
– Ради этого.
Над ней витала какая-то свободная и простая веселость. Доктор пребывал в задумчивости.
– Что с вами, Георг? Может быть, присесть?
– Мне грустно, – медлил он, – я представлял… Но вы никакая не жалкая… – вдруг вырвалось у него.
Клара улыбнулась:
– Вы слышали мою историю?
– Да, что называется…
– Ох, – быстро перебила Клара, заметив, как он расстроен, – люди не виноваты, когда смотрят на все по-другому. Вещи, которые мы переживаем, часто невозможно выразить в словах, и тот, кто все же пытается об этом рассказать, поневоле допускает ошибки…
Пауза. И доктор:
– Вы такая добрая. Что вас сделало такой?
– Все, – ответила она тихо, но со страстью. – Но почему вы сказали «добрая»?
– Потому что… Потому что вы, собственно, должны были ожесточиться… Вы были таким слабым, беспомощным ребенком. Такие дети становятся либо черствыми, либо…
– …либо умирают, хотите сказать. Ну, так я и умерла. О, я умерла на много лет. С той поры, как мы в последний раз виделись, дома, до… – Она что-то взяла со стола. – Посмотрите, его портрет. Он несколько приукрашен. У него не такое ясное лицо, но – лучше, проще. Я покажу вам нашего ребенка, он сейчас спит в своей комнате. Мальчик. Анджело, как и он. А он сейчас в отъезде, далеко…
– И вы совсем одни? – спросил доктор как-то отвлеченно, не переставая рассматривать портрет.
– Да, я и ребенок. Разве это мало? Я вам расскажу, как все произошло. Анджело – художник. Его имя мало кому известно. Вы его едва ли слышали. До последнего времени он боролся – с миром, со своими замыслами, с собой и со мной. Да, со мной тоже; я ведь уговаривала его целый год: ты должен уехать. Чувствовала, что ему это необходимо. Как-то он в шутку сказал: «Я или ребенок?» – «Ребенок», – сказала я, и тогда он уехал.
– И когда он вернется?
– Когда ребенок правильно выговорит свое имя, так мы условились.
Доктор хотел было что-то сказать. Но Клара рассмеялась:
– А поскольку имя довольно трудное, то это произойдет не скоро. Анджелино летом будет только два года.
– Странно, – сказал доктор.
– Что, Георг?
– Как хорошо вы понимаете жизнь. Какой взрослой вы стали, какой юной. Куда делось ваше детство? Ведь мы оба росли такими… такими беспомощными… Ведь прошлое не сделаешь другим и не объявишь несостоявшимся.
– Вы полагаете, что мы не можем не страдать нашим детством? И это – неизбежность?
– Да, как раз так я и думаю. С этой тяжелой темнотой позади нас, с которой мы так бессильно, так неопределенно сохраняем связь. Это время наших первых всходов, всех начал, всего доверия, там семена всего, что, может быть, однажды сбудется. И вдруг: все кануло в море, и мы даже не знаем точно когда. Мы даже не заметили. Как если бы кто-нибудь собрал все свои монетки, купил перышко и воткнул его в свою шляпу, а первый же ветер перышко взял и унес. Естественно, он приходит домой без перышка, и ему не остается ничего, кроме как гадать, куда оно улетело.
– И вы гадаете, Георг?
– Уже нет. Я признал себя побежденным. Где-то с десяти
