Укридж. Любовь на фоне кур - Пэлем Грэнвилл Вудхауз
– Я купался, – сообщил мистер Чейз à propos de bottes[12].
– О! – ответил я, а затем добавил: «Чтоб тебе утопнуть!»
Но добавил я это безмолвно самому себе.
Глава XIII
Чай и теннис
– Повстречал на волноломе бывшего лодочника профессора, – сказал мистер Чейз, разделывая шоколадный торт.
– Неуклюжий олух, – сказала Филлис. – Никогда не прощу ему, что он чуть не утопил папу.
Мое сердце облилось кровью от жалости к мистеру Гарри Хоку, новоявленному мученику нынешних времен.
– Когда я его увидел, – сказал Том Чейз, – он, казалось, вознамерился утопить и свои печали.
– Я поняла, что он пьет, – беспощадно сказала Филлис, – едва его увидела.
– Ты могла бы предостеречь профессора, – заметил мистер Чейз.
– Он бы не перевернул лодку, будь он трезв.
– Как знать! Он мог сделать это нарочно.
– Том, какой вздор!
– Не слишком ли вы к нему жестоки? – сказал я.
– Всего лишь предположение, – весело продолжал мистер Чейз. – Последнее время я читаю детективные романы, и мне кажется, что мистер Хок прямо-таки скроен быть чьим-то приспешником. Вполне возможно, что его подкупил какой-нибудь тайный враг профессора.
Сердце у меня перестало биться. Он знает, и все это – окольный способ дать мне понять, что он знает? Вот какая мысль промелькнула у меня в голове.
– Профессор, возможно, член Лиги анархистов или еще там чего-нибудь. И это – кара ему за отказ убить того или иного любителя гольфа.
– Выпей еще чашку чая, Том, и перестань говорить глупости.
Мистер Чейз протянул ей свою чашку.
– На мысль, что лодка перевернулась не сама по себе, меня навело следующее: я видел все, что произошло, с Уэрского обрыва. А на Мальте я десятки раз наблюдал, как лодки переворачивались именно таким образом.
– Почему они сами переворачивают свои лодки, и именно на Мальте? – осведомилась Филлис.
– Слушай внимательно, моя дорогая, и ты получишь много больше сведений о нравах военного флота, который охраняет твои побережья, чем имела раньше. Когда на Мальте матросов отпускают на берег, капитан томится желанием увидеть их снова на борту в установленный час. После этого часа любой мальтийский полицейский, который доставит их на борт, получает соверен наличными. Однако доставку он должен организовать сам на собственный страх и риск. В результате можно наблюдать, как к кораблю направляются лодки, груженные матросами, которые припозднились; и когда расстояние до него заметно сократится, задержанный морской волк вскакивает на ноги, переворачивает лодку и плывет к спущенному трапу. Полицейский (если он не утонул, как иногда случается) старается его догнать, и тот, кто первым доберется до цели, становится победителем. Если полицейский, он получает свой соверен. Если матрос, то считается, будто он вернулся самостоятельно, и опоздавший отделывается сравнительно легко. Еще одну чашечку, будь так добра, Филлис.
– Но что из всего этого следует? – спросил я пересохшим языком.
– Мистер Хок вывалил профессора в море именно так, как вываливают мальтийских полицейских. Способ запатентован. К тому же, осмотрительно наведя справки, я узнал, что Хок когда-то служил на военном корабле со стоянкой у Мальты. Кому теперь может понадобиться Шерлок Холмс?
– Неужели вы и правда полагаете?.. – сказал я, чувствуя себя преступником на скамье подсудимых и в тисках неопровержимых улик.
– Я полагаю, что друг Хок предался воспоминаниям о радостях своей далекой юности, так сказать.
– Его следует отдать под суд! – сказала Филлис, пылая негодованием.
Увы, бедный Хок!
– Никто не может считать себя в безопасности, если такой человек сдает лодку внаймы!
О, злополучный Хок!
– Но с какой стати, Чейз, он сыграл бы подобную шутку с профессором Дерриком?
– Из чистой жизнерадостности скорее всего. Или же, как я сказал, он мог быть чьим-то сообщником.
Жар пробрал меня до костей.
– Непременно скажу папе, – заявила Филлис самым своим решительным голосом, – и погляжу, как он к этому отнесется. Неудивительно, что негодяй запил после подобного.
– Мне… мне кажется, вы ошибаетесь, – сказал я.
– Я никогда не ошибаюсь, – ответил мистер Чейз. – Меня прозвали Всеправый Арчибальд, потому что я непогрешим. Предлагаю не спускать зорких глаз с шутника Хока.
Он взял еще кусок шоколадного торта.
– Неужели тебе все мало, Том? – осведомилась Филлис. – Я уверена, мистеру Гарнету надоело сидеть тут и разговаривать о пустяках, – добавила она.
Я парировал вежливым отрицанием. Мистер Чейз с набитым ртом объяснил, что отнюдь не кончил. Шоколадный торт, как выяснилось, был мечтой его жизни. В море он проводил бессонные ночи, грезя о нем.
– Вы, кажется, не осознаете, что я только что вернулся из плаванья на торпедном катере. И волнение почти все время оставалось таким, что операции в камбузе были полностью приостановлены и мы существовали на ветчине и сардинках… без хлеба!
– Какой ужас!
– С другой стороны, – философски добавил мистер Чейз, – это большого значения не имело, поскольку нас почти все время выворачивало.
– Том, не говори гадостей.
– Я ведь только оправдывался. Надеюсь, мистер Хок сумеет оправдаться не хуже, когда настанет его черед. Моя цель, дорогая Филлис, продемонстрировать тебе в серии импрессионистических картин то, что мне приходится переносить, когда меня тут нет. Тогда, быть может, ты не станешь так свирепо рвать меня в клочья из-за какого-то пятиминутного опоздания к завтраку.
– Пятиминутного! Три четверти часа, и все оледенело.
– Что может быть лучше в такую погоду? Ты рабыня условностей, Филлис. Ты думаешь, что завтраку положено быть горячим, и потому всегда ешь его горячим. А я предпочитаю есть мой холодным. И моя мудрость – истинная. Передай кухарке мои комплименты, Филлис, и скажи ей – осторожно, я не хочу, чтобы радостная весть совсем ее ошеломила, – что я ел этот торт с наслаждением. Скажи, что я буду счастлив соприкасаться с ней и впредь. Как насчет тенниса, Гарнет?
– Как жаль, что Норы нет, – сказала Филлис. – Мы могли бы сыграть двое надвое.
– Но она на манер цветка, воспетого Греем, расточает в эту минуту свое благоухание на пустыню Йовила. Куда лучше, если ты сядешь и будешь смотреть, как играем мы. Теннис в подобную погоду – не занятие для нежно взлелеянных девиц. Я буду объяснять сильные моменты моей игры по ходу действия. Обрати особое внимание на Левый Смеш Тилдена. Стопроцентно неотразим.
Мы отправились на корт. Я играл против солнца. При желании я мог бы подчеркнуть этот факт и отнести мой последовавший разгром на его счет, указав в подкрепление полного моего оправдания, что играл я на незнакомом корте чужой ракеткой, а мысли мои были заняты совсем другим – во-первых, l’affaire[13] Хока, а во-вторых и главным образом, мрачными размышлениями
