Флоринда Доннер - Жизнь-в-сновидении

-- Самурито! -- шепотом воскликнула я, когда воспоминания заполнили мой разум. Самурито, малый канюк, это было прозвище друга детства из Венесуэлы. У мистера Флореса были такие же тонкие, птичьи черты лица, черные как смоль волосы и глаза горчичного цвета. И наиболее поразительным было то, что он, как и Самурито, мог двигать ушами -- по отдельности или двумя сразу.

Я рассказала м-ру Флоресу о моем друге, которого знала с детского сада. Во втором классе мы сидели за одной партой. Во время длительного полуденного перерыва вместо того, чтобы есть свои завтраки в школьном саду, мы обычно тайком убегали из школы и забирались на вершину ближайшего холма, чтобы поесть в тени самого большого -- мы верили в это -- дерева манго в мире. Его самые нижние ветви касались земли, а самые высокие -задевали облака. В сезон созревания мы обычно объедались плодами манго.

Вершина холма была нашим излюбленным местом до того дня, когда мы обнаружили там тело школьного сторожа, свисающее с высокой ветки. Мы не смели ни сдвинуться с места, ни заплакать. Но никто из нас не хотел потерять лицо перед другим. Мы не стали влезать на ветви в тот день, но попытались съесть наши завтраки на земле, фактически под телом умершего человека, желая узнать, кто из нас не выдержит первым. И это была я.

-- Ты когда-нибудь думала о смерти? -- шепотом спросил меня Самурито.

Я взглянула вверх на висящего человека. В то же мгновение ветер зашелестел в ветвях с необычным упорством. В шелесте я ясно услышала, как умерший человек шептал мне, что смерть была успокоением. Это было настолько жутко, что я вскочила и, вопя, понеслась прочь, безразличная к тому, что Самурито мог подумать обо мне.

-- Ветер заставил ветви и листья говорить с тобой, -сказал м-р Флорес, когда я закончила свой рассказ.

Его голос был мягким и низким. Золотые глаза горели лихорадочным огнем, когда он продолжил объяснять, что в момент своей смерти, в одной мгновенной вспышке, воспоминания, чувства и эмоции старого сторожа высвободились и были поглощены манговым деревом. -- Ветер заставил ветви и листья говорить с тобой, -- повторил мистер Флорес. -- Ибо ветер -- твой по праву.

Как во сне, он бросил взгляд сквозь листву, его глаза внимательно смотрели за поле, в освещенное солнцем пространство. -- То, что ты женщина, дает тебе возможность повелевать ветром, -- продолжал он. -- Женщины не знают этого, но они могут вступить в диалог с ветром в любое время.

Я непонимающе покачала головой.

-- Я понятия не имею, о чем вы говорите, -- сказала я. Мой тон выдавал, как неловко я чувствую себя в этом положении. -Это как сон. И если бы он продолжался еще и еще, я бы поклялась, что это один из моих кошмаров.

Его продолжительное молчание вызвало у меня раздражение. Я почувствовала, как мое лицо покраснело от злости. Что я делаю здесь, сидя на дереве с безумным стариком? Я погрузилась в размышления. И в то же время я понимала, что, возможно, оскорбила его, поэтому решила извиниться за свою грубость.

-- Я понимаю, что мои слова имеют для тебя мало смысла, -согласился он. -- Это потому, что на тебе слишком толстый твердый слой. Он мешает тебе слышать, что должен сказать ветер.

-- Слишком толстый твердый слой? -- спросила я недоуменно и подозрительно. -- Вы имеете в ввиду, что я в грязи?

-- И это тоже, -- ответил он, заставив меня покраснеть. Он заулыбался и повторил, что я обернута слишком толстым твердым слоем, и что этот слой не может быть смыт с помощью мыла и воды, независимо от того, сколько ванн я приму.

-- Ты наполнена рассудочными суждениями, -- пояснил он. -Они мешают тебе понять то, что я говорю, например, что ты можешь командовать ветром.

Он смотрел на меня сузившимися критическими глазами.

-- Ну? -- потребовал он нетерпеливо.

Прежде чем я поняла, что случилось, он ухватил меня за руки и одним быстрым, плавным движением раскачал и мягко приземлил. Мне показалось, что я видела его руки и ноги вытянувшимися, как резиновые ленты. Это был мимолетный образ, который я тут же объяснила себе как искажение восприятия, вызванное жарой. Я не стала задерживаться на нем, ибо именно в тот момент мой взор отвлекла Делия Флорес и ее друзья, расстилавшие большую полотняную скатерть под соседним деревом.

-- Когда вы добрались сюда? -- спросила я Делию, поставленная в тупик тем, что не сумела ни увидеть, ни услышать приближение группы людей.

-- Мы собирались устроить пикник в твою честь, -- сказала она.

-- Потому что ты присоединилась к нам сегодня, -- добавила одна из женщин.

-- Как это я присоединилась к вам? -- спросила я, чувствуя, что мне не по себе.

Не заметив, кто это сказал, я переводила взгляд с одной женщины на другую, ожидая, что кто-нибудь из них объяснит свои слова.

Безразличные к моему все возрастающему беспокойству, женщины были заняты тем, что старались ровно расстелить полотняную скатерть. Чем дольше я наблюдала за ними, тем беспокойней становилось у меня на душе. Все вокруг было так странно для меня. Я легко могла объяснить, почему приняла приглашение Делии встретиться с целительницей, но совсем не понимала своих последующих действий. Все происходило так, как если бы кто-то еще завладел моим разумом и заставлял меня оставаться здесь, реагировать и говорить вещи, которые я не хотела бы говорить. А теперь они собираются устроить празднество в мою честь. Это, мягко говоря, обескураживало. Как бы упорно я ни размышляла об этом, все равно не могла постичь, что же я здесь делаю.

-- Я, конечно же, не заслуживаю ничего такого, -пробормотала я.

Мое немецкое воспитание брало верх. Люди просто забавы ради не делают что-то для других.

Только после того, как послышался безудержный смех Мариано Аурелиано, я наконец осознала, что все они уставились на меня.

-- Нет причин так напряженно обдумывать, что произошло с тобой сегодня, -- произнес он, мягко похлопывая меня по плечу. -- Мы устроили пикник, потому что нам нравится действовать экспромтом. А так как сегодня Эсперанса исцелила тебя, моим друзьям здесь захотелось сказать, что пикник в твою честь. -Он произнес это небрежно, почти равнодушно, как если бы речь шла о каких-то пустячных вещах. Но его глаза говорили кое-что еще. Их взгляд был жестким и серьезным, и, словно это было жизненно важно, я внимательно слушала его.

-- Для моих друзей радость сказать, что пикник в твою честь, -- продолжал он. -- Воспринимай это точно так, как они говорят, -- простодушно и безо всякой подоплеки.

Его взгляд смягчился, когда он внимательно посмотрел на женщин. Потом он повернулся ко мне и добавил:

-- Я успокою тебя -- пикник проводится совсем не в твою честь. И тем не менее, -- размышлял он, --он и в твою честь. Это противоречие, для понимания которого тебе потребуется совсем немного времени.

-- Я никого не просила что-нибудь делать для меня, -мрачно сказала я.

В моем поведении появилась чрезвычайная тяжеловесность, -это происходило всегда, когда мне что-то грозило.

-- Делия привела меня сюда, и я за это благодарна. И я хотела бы заплатить за каждую оказанную мне услугу, -- добавила я.

Я была уверена, что оскорбила их. Я знала, что в любую минуту мне могут предложить убираться отсюда. Это задело бы мое "я", но это не должно было сильно волновать меня. Я была напугана и сыта ими по горло.

У меня вызвало удивление и раздражение то, что они не восприняли меня всерьез. Они смеялись надо мной. Чем злее я становилась, тем больше веселились они. Они пялились на меня своими сияющими, смеющимися глазами, как будто я была для них каким-то неизвестным организмом.

Гнев заставил меня забыть о страхе. Я набросилась на них с бранью, обвиняя в том, что меня здесь держат за дуру. Я изобличала Делию и ее мужа -- не знаю, почему я упорно объединяла их в пару, -- что они сыграли со мной злую шутку.

-- Ты привела меня сюда, -- сказала я, поворачиваясь к Делии, -- теперь ты и твои друзья позволяете себе использовать меня вместо клоуна.

Чем более напыщенно я говорила, тем веселей становились их улыбки. От жалости к себе, злости и разочарования я была готова разрыдаться, когда Мариано Аурелиано подошел и встал позади меня. Он начал говорить со мной как с ребенком. Я хотела заявить ему, что сама могу позаботиться о себе, что не нуждаюсь в его симпатии и что я собираюсь домой, когда что-то в его тоне, в его глазах успокоило меня настолько сильно, что я не сомневалась в том, что он загипнотизировал меня. И тем не менее я знала, что это не так.

Непонятным и тревожащим оказалось и то, с какой внезапностью и насколько полно произошло это изменение. То, что в обычных условиях заняло бы дни, произошло в мгновение. Всю мою жизнь я предавалась размышлениям над каждым унижением или оскорблением -- действительным или вымышленным, -- которое я испытала. С систематической методичностью я обдумывала их до тех пор, пока к моему удовлетворению, не становилась ясной каждая деталь.

Когда я посмотрела на Мариано Аурелиано, я почувствовала в нем подобие насмешки над моей предыдущей вспышкой. Я с трудом могла вспомнить, что же вызвало гнев, доведший меня до слез.