Дом разделенный - Перл С. Бак
Миссис Уилсон в то утро прониклась к Юаню еще большим теплом. Теперь она часто забывала о его национальности и нередко сетовала, когда он заговаривал о родине:
– Ах, Юань, я совершенно забыла, что ты не американец! Ты так хорошо здесь освоился.
На что Мэри тотчас отвечала:
– Он никогда не станет американцем, мама. – А однажды она добавила тихим голосом: – И я очень этому рада. Он нравится таким, как есть.
Это Юань хорошо запомнил, потому что мать, почувствовав скрытый посыл в словах дочери, впервые ничего ей не ответила, а обратила на нее встревоженный взгляд, и с тех пор словно бы охладела к Юаню. Впрочем, это быстро прошло, когда он еще пару раз помог ей в саду, поскольку той весной на розарий напал опасный вредитель, и Юань, забыв о холодности миссис Уилсон, бросил все силы на борьбу с насекомыми. И даже в такой мелочи, как эта борьба, он испытывал противоречивые чувства; с одной стороны, он ненавидел этих крошечных созданий, губивших красоту цветов и листьев, и хотел раздавить всех до единого. С другой стороны, он брезговал собирать их с кустов и давить, и потом долго не мог отмыть руки. Миссис Уилсон таких противоречивых чувств не испытывала. Она лишь радовалась каждому пойманному жуку и с удовольствием уничтожала эту напасть.
Так Юань подружился с миссис Уилсон и сблизился со своим старым учителем настолько, насколько это было возможно. Но правда заключалась в том, что никто не мог полностью сблизиться с учителем, в котором так причудливо сочетались глубина и простота, вера и интеллект. Юань мог обсуждать с ним книги и высказанные в этих книгах мысли, но посреди ученой беседы его разум вдруг воспарял к таким горним высям, куда Юань последовать не мог, и он вдруг говорил вслух:
– Быть может, сын мой, все эти законы – лишь ключи от садовых врат. Нам следует выбросить ключи, не жалея, и смело войти в сад, используя силу своего воображения – или называй это верой, Юань, ибо сад этот – райский сад Господа нашего, Господа бесконечного и неизменного, в самом существе которого заключены мудрость, справедливость, доброта и истина, то есть все идеалы, к которым человечество тщетно пытается прийти, создавая все новые и новые законы.
Так он рассуждал до тех пор, покуда Юань, слушавший внимательно и ничего не понимавший, не сказал ему однажды:
– Сэр, оставьте меня у врат и идите в сад без меня. Я не могу выбросить ключи.
На это старик с печальной улыбкой ответил:
– Ты такой же, как Мэри. Вы, молодые, подобны неоперившимся птенцам. Вам еще страшно расправить крылья и вылететь из привычного и знакомого маленького мирка. О, пока вы будете хвататься за один лишь разум и не начнете доверять своим мечтам и воображению, среди вас не появится новых великих ученых. Ни великих ученых… ни великих поэтов… До этого нужно дорасти.
Из всех слов, сказанных тогда учителем, Юаню запомнились лишь эти: «Ты такой же, как Мэри».
В самом деле, они с Мэри были очень похожи. У двух молодых людей совершенно разных кровей, родившихся в тысячах миль друг от друга, имелось сходство, притом двоякое. С одной стороны их объединяло то, что объединяет молодых бунтарей любой страны и любой эпохи, а с другой – то, что возникает между мужчиной и женщиной независимо от их возраста и крови.
Ибо теперь, когда близился разгар весны, деревья вновь зазеленели, а в рощице возле дома из-под мертвой листвы пробились первоцветы, Юань ощутил новую свободу крови. Здесь, в этом доме, ничто не заставляло его, робея, сжиматься в комок. Здесь он забывал, что живет на чужой земле. Он мог спокойно глядеть на этих людей и не думать, что они другие, и голубые глаза стариков уже не вызывали у него отторжения, а темные глаза Мэри казались прекрасными в своей изменчивости и ничуть не странными.
Сама она тоже похорошела в его представлении. Почти всегда она теперь была в умиротворенном расположении духа, голос ее смягчился, и она почти не позволяла себе резких слов. Лицо Мэри стало чуть полнее, щеки румянее, а губы мягче. Она больше не поджимала их, а в ее движениях появилась томность и изящество, каких Юань прежде за ней не замечал.
Раньше, когда Юань приходил, Мэри часто принималась хлопотать по хозяйству и почти не подходила к нему. Однако в разгар весны все изменилось; сами того не сознавая, они оба стали планировать свой день так, чтобы с утра пораньше встретиться в саду. Мэри встречала Юаня, свежая, как весенний день, с зачесанными назад темными гладкими волосами. Краше всего она была в синем, и однажды он сказал ей с улыбкой: «Такой синий носят у нас в деревне. Он тебе к лицу». Она улыбнулась в ответ: «Я рада».
Один случай особенно запомнился Юаню. Он пришел рано, чтобы принять утреннюю трапезу с Уилсонами, и, пока ждал, склонился над клумбой с сеянцами анютиных глазок и принялся осторожно выщипывать оттуда сорняки. Мэри вышла на крыльцо и молча наблюдала за ним со странным, теплым и светлым выражением лица. Когда он поднял на нее взгляд, она протянула руку и сняла не то листок, не то соринку, запутавшуюся в его волосах, и задела кончиками пальцев его щеку. Он знал, что это было сделано ненароком, потому что Мэри всегда остерегалась подобных прикосновений и по этой причине иногда даже отказывалась от его помощи. В отличие от многих сверстниц, она не искала поводов прикоснуться к мужчине, да и вообще Юань чуть ли не впервые ощутил на себе ее руку, если не считать прохладных рукопожатий при встрече.
Однако Мэри не извинилась и не ушла. По тусклому румянцу, заигравшему на ее щеках, и по ее прямому взгляду Юань понял, что она заметила это прикосновение и знает, что он тоже его почувствовал. Они быстро переглянулись, опустили глаза, и она непринужденно сказала:
– Идем завтракать?
Юань ответил так же непринужденно:
– Только помою руки.
И миг остался в прошлом.
Позднее Юань мысленно возвращался к нему и невольно вспоминал другое прикосновение – когда его взяла за руку другая девушка, которой больше не было в живых. Удивительное дело: в сравнении с тем открытым пылким жестом это касание показалось
