Изгнанник. Каприз Олмейера - Джозеф Конрад
– Готово, сэр!
– Хорошо, – буркнул Олмейер.
Он все еще был погружен в мысли и стоял спиной к столу, на который Али поставил зажженную лампу. Олмейер думал: «Где сейчас Лингард? Вероятно, на полпути отсюда к морю, на корабле Абдуллы. Вернется дня через три, а может, и быстрее. А что потом? Потом шхуне придется покинуть реку, и они с Лингардом останутся здесь одни с постоянной мыслью об этом мерзавце, что живет у них под боком! Надо же было такое придумать – оставить его в этом месте до конца жизни. До конца жизни! Да и что это означало? Год? Десять лет? Какая нелепость – держать его здесь десять или даже двадцать лет! Шельмец запросто мог протянуть и больше двадцати лет. И все это время его придется сторожить, кормить, обслуживать. Один Лингард мог такое придумать. Двадцать лет! Ну уж нет! Через десять лет они накопят состояние и уедут. Сначала в Батавию, – да, в Батавию – а уж оттуда в Европу. Лингард, скорее всего, захочет вернуться в Англию. А Виллемса здесь оставит? На кого он будет похож через десять лет? Одряхлеет поди. Да и черт с ним. Нине исполнится пятнадцать. Она станет богатой прелестной барышней, да и сам он будет еще не так стар.
Олмейер улыбнулся в темноту.
Да-да, богатой! А как же еще! Капитан Лингард смекалистый мужик, денег у него и сейчас немало. Они и так уже богаты, но этого мало. Определенно мало. Деньги идут к деньгам. Золото – хорошая мысль. Замечательная! Капитан Лингард удивительный человек. Раз обещал, что в верховьях реки есть золото, значит, оно там есть. Он не бросает слов на ветер, но иногда его посещают странные фантазии. Хотя бы с тем же Виллемсом. На кой ляд оставлять его в живых? Зачем?
– Вот же прохвост, – пробормотал Олмейер.
– Макан туан! – неожиданно крикнул Али громким приглушенным голосом.
Олмейер подошел к столу, сел – встревоженное лицо окунулось в круг света, отбрасываемый лампой с абажуром, – и рассеянно принялся жевать.
Нет, Лингард именно тот человек, за кого следовало держаться: никогда не унывает, ловок, находчив. Как быстро он наметил новое будущее, после того как предательство Виллемса подорвало их положение в Самбире! Оно и сейчас не так еще плохо. Каким безоговорочным уважением пользовался Лингард у всех этих людей – арабов, малайцев и прочих. Ах как приятно называть такого человека отцом. Интересно, сколько денег у старика на самом деле? Ходят разные слухи. Люди, конечно, преувеличивают, но если хотя бы половина из того, что говорят, правда, то…
Закинув голову, Олмейер осушил бокал и вернулся к мыслям.
Если бы этот Виллемс зашел с правильного козыря, держался за старика, то сейчас сидел бы здесь вместо него, Олмейера, женатый на приемной дочери Лингарда, и будущее его было бы обеспечено.
– Ур… род! – прорычал Олмейер с набитым ртом.
Али стоял неподвижно, с бесстрастным лицом, его взгляд терялся в ночи, обступившей маленький освещенный круг со столом, стеклянной посудой, бутылкой и головой Олмейера, мерно двигавшей челюстями над тарелкой.
Лингард – замечательный человек, однако никогда не знаешь, что он выкинет в очередной раз. Говорят, однажды пристрелил белого за куда меньший проступок. За меньший? Да ни за что, по сути! Лингард даже не был замешан в том споре. Какой-то там малаец возвращался из паломничества с женой и детьми. Его то ли похитили, то ли ограбили. Старая глупая байка. А Виллемс такое вытворяет, и ему все сходит с рук! Лингард вернулся, много рассуждает о пленнике, но ничего конкретного из него не вытянешь. Что ему сказал Виллемс? Что между ними произошло? О чем думал старый пройдоха, отпуская этого негодяя? А Джоанна? Уж она-то найдет подход к старику. Можно не сомневаться. Чего доброго, он его окончательно простит. Не дай-то бог. В любом случае потратит на него кучу денег. Старик упорен в ненависти, но и в привязанности упорен не меньше. Он знал эту сволочь еще ребенком. Пройдет год или чуть больше, и они помирятся. Ничего нельзя исключать. Ну почему Лингард сразу не пристрелил это животное? Сделай он это, никто бы и бровью не повел.
Олмейер вдруг отложил ложку, отодвинул тарелку и откинулся в кресле.
Он рисковал. Положительно рисковал. Его не прельщало делиться состоянием Лингарда с кем бы то ни было. Деньги Лингарда – это и деньги Нины тоже. Если Виллемс снова вотрется в доверие к старику, это будет для него, Олмейера, большим риском. Бессовестная скотина может занять его место! Через ложь, клевету. Все пойдет прахом, пропадет. Бедная Нина! Какая доля будет ее ждать? Бедное дитя. Ради нее он обязан избавиться от Виллемса. Обязан. Но как это сделать? Лингард требует послушания. Виллемса нельзя просто-напросто убить. Это может разозлить Лингарда. Невероятно, но это правда. Он мог бы…
Жар волной прокатился по телу Олмейера, он раскраснелся и обильно вспотел. Заерзал в кресле, сжал под столом руки. Какая жуткая перспектива! Он представил себе, как Лингард и Виллемс, помирившись, уходят под ручку за горизонт и бросают его в этой забытой богом дыре, в Самбире, в этом гиблом болоте! Все жертвы, отказ от независимости, лучшие годы жизни, потворство капризам и фантазиям Лингарда – все коту под хвост! Какой ужас! Мысли Олмейера немедленно перекинулись на маленькую дочь – его дочь! – и кошмар его положения стал просто невыносимым. Глубокое, внезапно налетевшее волнение при мысли, что жизнь ребенка будет погублена, не успев толком начаться, чуть не довело его до обморока. Жизнь его дорогой малютки! Олмейер откинулся на спинку кресла, закрыв лицо руками.
Али безучастно взглянул на него и спросил:
– Хозяин, вы закончили?
Олмейер тонул в потоке жалости к себе и к дочери, которую, возможно, вовсе не ждала участь самой богатой в мире барышни, что бы там ни обещал Лингард. Он не расслышал вопроса и сквозь пальцы подавленно пробормотал:
– Что ты спросил? Что закончено?
– Убрать со стола?
– Убрать? – рявкнул Олмейер в порыве необъяснимого ожесточения. – Черт бы побрал и тебя, и этот стол! Дурак! Типун тебе на язык! Челакка! Вон отсюда!
Олмейер подался вперед, сверля взглядом управляющего, потом обмяк в кресле, свесив руки по сторонам. Он так глубоко погрузился в напряженные мысли, что
