Дом разделенный - Перл С. Бак
– Пожалуй, это все, что я хотела вам сказать. Имейте в виду, я не верю в бога. Когда мои родители вновь сделают попытку повлиять на вас, помните, что они принадлежат к другому поколению, не моему… не нашему с вами.
Юань тоже поднялся. Его переполняла благодарность; пока он раздумывал, как лучше ее выразить, слова сами хлынули из него, и он сказал вовсе не то, что собирался:
– Мне бы очень хотелось, – медленно произнес он, – поговорить с вами на родном языке. Ибо ваш язык дается мне не так легко и естественно. С вами я забываю, что мы люди разных национальностей. Впервые с тех пор, как я приехал в вашу страну, я испытываю это чувство – что могу обратиться к разуму человека напрямую, без барьеров.
Он сказал это искренне и просто, и она ответила ему по-детски прямым взглядом – их глаза теперь были на одном уровне, – и произнесла тихо, но очень тепло:
– Будем друзьями, Юань?
И Юань ответил, не без стеснения и так, будто ставил ногу на незнакомый берег, не зная, куда наступает и что его там ждет, но отдавая себе отчет, что надо двигаться дальше:
– Если тебе так будет угодно… – И, все еще глядя на нее, он добавил очень тихо и робко: – …Мэри.
Тогда она улыбнулась – быстрой, сверкающей, игривой улыбкой, – принимая его слова и в то же время подводя черту под их разговором, как бы говоря: «На сегодня сказано достаточно». Потом они еще немного побеседовали о книгах и других мелочах, пока не услышали на крыльце шаги. Тогда Мэри сказала:
– А вот и они… драгоценные мои. Ходили на молитвенное собрание… каждую среду ходят.
Она быстро подошла к двери, открыла ее и приветствовала пожилых родителей, лица у которых были свежи и румяны от прохладного осеннего воздуха. Вскоре они все подошли к огню, и Юань сильнее, чем когда-либо, почувствовал себя одним из них, и они уговорили его снова сесть и побыть с ними, пока Мэри ходила в кухню за фруктами и горячим молоком, которое они любили пить перед сном. И Юань, хоть и терпеть не мог молока, все же взял чашку и отпил из нее немного, чтобы почувствовать еще большее единение с Уилсонами. Тут Мэри заметила, как ему неприятно молоко, засмеялась и воскликнула:
– Ах, как же я могла забыть?!
Потом она заварила чайник чаю, налила Юаню, и они еще немного посмеялись над этим недоразумением.
Однако больше всего Юаню запомнилось вот что. Когда в разговоре случилась небольшая заминка, мать Мэри со вздохом произнесла:
– Мэри, милая, как жаль, что ты сегодня не пошла с нами. Хорошее было собрание. Мне кажется, доктор Джонс так замечательно говорил… правда, Генри?.. О вере, силы которой достаточно, чтобы помочь нам справиться с самыми суровыми испытаниями. – Тут она ласково обратилась к Юаню: – Вам, должно быть, часто бывает одиноко, мистер Ван. Я часто думаю о том, как тяжело вам живется вдали от любимых родителей, и им тоже приходится нелегко без вас. Если вам захочется, приходите к нам по средам – будем вместе ужинать и ходить на собрания в церковь.
Юань, почувствовав ее доброту, ответил лишь: «Спасибо», и в этот миг его взгляд упал на Мэри. Та сидела на стуле совсем рядом и глядела на него снизу вверх. В ее глазах и на лице он увидел понимание и в тоже время умиленную смешинку – умиление предназначалось матери, а понимание – Юаню, и этот взгляд стал мостиком между двумя молодыми людьми, на котором они стояли совершенно одни.
С тех пор Юань жил с ощущением, что владеет несметными тайными сокровищами. Народ этой страны больше не был так безгранично чужд ему, а его обычаи и порядки больше не казались такими странными. Очень часто он забывал о своей ненависти и почти не замечал косых взглядов в свой адрес. У него появилась новая дверь в эту страну – помимо парадного входа с улицы, – через которую он мог свободно входить и выходить в любую минуту, зная, что ему будут рады. Гостиная с ветхой коричневой мебелью стала его домом в этом чужом краю. Если прежде он считал свое одиночество великим благом и стремился к нему, то теперь к нему пришло новое осознание: одиночество радует лишь тогда, когда избавляет человека от нежеланного и неприятного общества, а когда рядом появляются люди приятные и любимые, одиночество уже не приносит радости. Здесь, в этой гостиной, Юань обрел желанное общество – причем не только людей.
Например, ему было желанно общество потрепанных книг, стоявших сиротливо и безмолвно на полках книжных шкафов. Однако, стоило Юаню оказаться в гостиной Уилсонов одному и взять в руки какой-нибудь томик, он вдруг понимал, что к нему обращаются, притом громко и отчетливо. Ибо здесь книги говорили с ним яснее, чем где бы то ни было: сама комната была наполнена гостеприимной и ученой тишиной.
Еще он часто оказывался здесь в желанном обществе своего старого учителя. Здесь его красота открывалась ему полнее и глубже, чем в аудитории или даже в полях. Старик вел очень простой, почти детский образ жизни – сын фермера, затем студент, затем преподаватель, – и так мало знал о мире, словно и вовсе в нем не жил. Зато он обретался в двух других мирах – разума и души, – и Юань, исследуя эти миры и задавая о них множество вопросов, подолгу сидел и слушал речи старого учителя, рассказывавшего о своих знаниях и верованиях. Просторы его разума были обширны, разнообразны и не ограничены ни временем, ни пространством, и здесь было возможно все, что только бывает в мире людском и божьем. Простой детский разум его не знал границ между истинным и волшебным. Однако простота эта была настолько наполнена мудростью, что Юань не мог не любоваться ею и не предаваться тревожным раздумьям об узости и ограниченности собственного понимания. Однажды, в очередной раз погрузившись в такие раздумья, он сказал Мэри, которая вошла в гостиную и обнаружила его там в одиночестве и печали:
– Твой отец почти убедил меня принять христианство!
Та ответила:
– Так он и всех нас почти убеждает! Но именно «почти». Скоро ты наткнешься на преграду, Юань. Наши умы отличаются от его ума, они менее просты, более изощренны и пытливы.
Она говорила так спокойно и уверенно, что, объединившись с нею, Юань почувствовал, как его оттаскивают от края пропасти, к которому его влекло против воли – и вместе с тем добровольно,
