Уильям Шекспир - Тит Андроник
Деметрий и Хирон уходят.
За сценой охотничьи рога.
Входит Марк в охотничьем костюме.
Mapк
Кто здесь? Племянница? И прочь бежит?
Одно лишь слово: где же твой супруг?
О, если сплю, все дам я, чтоб проснуться!
Не сплю, - так пусть недобрая планета
Сразит меня, чтоб я заснул навек!
Скажи, чьи руки грубые так зверски
От стана отрубили твоего
Две ветви, сладостное украшенье,
Под сенью чьей мечтали короли
Забыться сном, но счастья не снискали
Твоей любви. Но что же ты молчишь?
Увы! Ручей горячей алой крови,
Как водомет под ветром, то встает,
То падает меж уст окровавленных
Вслед за дыханьем сладостным твоим.
Тебя Терей, знать, некий обесчестил,
Язык отняв, чтоб выдать не могла.
Ах, вот, стыдясь, лицо ты отвращаешь.
О, несмотря на всю потерю крови,
Из трех отверстий бьющей, как из труб,
Оно зарделось, словно лик Титана,
Когда столкнется с облаками он.
Отвечу ль за тебя? Скажу ль - то правда?
О, если б сердце знать твое, знать зверя.
Чтоб душу облегчить, прокляв его!
Как печь закрытая, немое горе
Сжигает в пепел сердце, где живет.
Лишь языка лишилась Филомела
И вышила рассказ свой на холсте.
Но у тебя возможность эту взяли,
Хитрейшего ты встретила Терея:
Он отрубил прекрасные персты,
Что выткали б искусней Филомелы.
О! Если б изверг видел эти руки
Лилейные, когда они касались
На лире струн, как листья трепетавших
В восторженных и нежных поцелуях,
О нет, он отрубить бы их не смог!
Внимая же гармонии, творимой
Сладчайшим языком,
Заснуло б, выронив кинжал, как встарь
У ног фракийского поэта Цербер.
Пойдем со мной и ослепи отца:
Ведь он при зрелище таком ослепнет.
За час грозы затопятся луга,
За годы слез что станется с глазами?
Останься, будем вместе слезы лить,
Когда бы стон мог горе облегчить!
Уходят.
АКТ III
СЦЕНА 1
Рим. Улица.
Входят судьи, сенаторы и трибуны со связанными Марцием
и Квинтом, которых ведут на казнь; Тит идет впереди, умоляя.
Тит
Молю, сенаторы! Трибуны, стойте!
Из сожаленья к старику, чья жизнь
Прошла средь войн, пока вы мирно спали;
Во имя крови, пролитой за Рим,
Ночей морозных, проведенных в бденье,
И горьких этих слез, текущих ныне
По старческим морщинам на щеках,
Над осужденными сынами сжальтесь,
Чьи души не испорчены, поверьте!
О двадцати двух сыновьях не плакал,
На ложе чести умерли они;
Об этих же в пыли напечатлею
Тоску сердечную и скорбь души.
Пусть слезы жажду утолят земли;
Кровь сыновей краснеть ее заставит.
(Бросается на землю.)
Судьи и другие проходят мимо него и уходят.
Земля! Тебе я услужу дождем,
Струящимся из этих древних ура
Сильнее ливней юного апреля:
Я летом знойным орошу тебя,
Зимою снег я растоплю слезами
И вечную весну тебе доставлю,
Не пей лишь крови сыновей моих.
Входит Люций с обнаженным мечом.
О старцы благосклонные, трибуны!
Возьмите смертный приговор назад,
Пусть я, еще ни разу слез не ливший,
Скажу, что ныне слезы победили.
Люций
Отец мой, ты взываешь здесь напрасно:
Трибуны не услышат, все ушли,
И скорбь свою ты поверяешь камню.
Тит
За братьев, Люций, дай просить твоих.
Еще раз умоляю вас, трибуны...
Люций
Тебя не слышит ни один трибун.
Тит
Что в том? Не важно это, друг; и слыша,
Не вняли б мне, а если бы и вняли,
Не пожалели бы; но, хоть и тщетно,
Я должен умолять...
Вот почему я скорбь вверяю камням;
Пусть отозваться на тоску не могут,
Но лучше для меня они трибунов
Уж тем, что не прервут моих речей.
Когда я плачу, камни молчаливо
Приемлют слезы, словно плачут вместе;
И если бы их в тоги облачить,
Трибунов равных не нашлось бы в Риме.
О, камни - мягкий воск, трибуны тверже камней
Безмолвен камень, зла он не творит;
А ведь трибуны языком жестоким
Людей на смерть способны обрекать.
(Поднимается на ноги.)
Но почему ты меч свой обнажил?
Люций
Двух братьев я хотел спасти от смерти,
Но за попытку эту вынес суд
Мне приговор: изгнание навеки.
Тит
Счастливец ты! Он услужил тебе.
Как, глупый Люций, разве ты не видишь,
Что Рим - пустыня, где живут лишь тигры?
Нужна добыча им; но в Риме нет
Для них добычи, кроме нас: как счастлив
Ты, изгнанный от хищников навек!
Но кто идет к нам вместе с братом Марком?
Входят Марк и Лавиния.
Марк
Твои глаза готовы ль плакать, Тит,
Иль сердце благородное - разбиться?
Смертельную тебе несу я муку.
Тит
Коль смерть она мне даст, приму ее!
Марк
Вот это дочь твоя была.
Тит
И есть.
Люций
Убит я тем, что вижу!
Тит
Встань, мальчик малодушный, и смотри.
О дочь моя! Лавиния! Скажи нам,
Скажи нам, чья проклятая рука
Тебя свирепо сделала безрукой?
Глупец! Он воду в море подливал,
Он поджигал пылающую Трою!
Достигла скорбь предела: ты пришла
Она, как Нил, из берегов выходит.
Где меч мой? Руки отрублю себе
За то, что Рим напрасно защищали;
Питая жизнь мою, вскормили скорбь,
С мольбою безуспешной простирались
И бесполезно послужили мне.
Одной лишь, требую от них услуги:
Чтоб мне одна другую отрубила.
Дочь, хорошо, что у тебя нет рук:
На службе Риму руки не нужны нам.
Люций
Прекрасная сестра моя, скажи нам:
Кто страшное нанес тебе увечье?
Марк
Орудье усладительное мыслей,
Им выраженных с вялым красноречьом,
Из клетки ныне вырвано прелестной,
Где сладкогласной птицей распевало
И сладкозвучьем нам пленяло слух.
Люций
Сам за нее ответь: чье это дело?
Марк
Такой я повстречал ее в лесу,
Где в поисках убежища блуждала
Она, как насмерть раненная лань.
Тит
О лань моя! Тот, кто ее изранил,
Меня сильней, чем смертью, поразил.
И я тому подобен, кто с утеса,
Пустыней моря окружен, следит
За нарастающим в волнах прибоем
И ждет, чтоб он его коварным валом
В своих соленых недрах поглотил.
Здесь сыновья мои прошли на казнь;
Вот здесь стоит мой третий сын, изгнанник;
Здесь брат мой плачет над моей бедою.
Но всех больнее дочь мне душу ранит,
Дочь милая, милей моей души,
Явись ты мне такой в изображенье,
Я б обезумел; что же делать мне,
Когда тебя такой во плоти вижу?
Рук лишена, чтоб слезы отереть,
И языка, чтоб мне назвать злодея.
Супруг твой умер; братьев, обвиненных
В его убийстве, нет уже в живых.
Смотри-ка, Марк, ax, Люций, посмотри:
Лишь братьев назвал, выступили слезы
Росой медовой на ее лице,
Как на завядшей сорванной лилее.
Марк
О том ли плачет, что убит он ими,
Иль потому, что нет вины на них?
Тит
Будь рада, если ими он убит:
Закон свершил возмездие над ними.
Нет, в деле мерзостном они невинны:
О том сестры свидетельствует скорбь.
Дай, поцелую, милая, тебя,
Иль сделай знак мне, как тебя утешить.
Не сесть ли брату Люцию и дяде,
Тебе и мне, всем нам у водоема;
Склонясь над ним, смотреть на щеки наши.
Подобные лугам еще сырым
И в пятнах ила после наводненья;
И долго на воду смотреть, пока
Свой чистый вкус она не потеряет,
Соленой став от горьких наших слез?
Иль руки отрубить, как у тебя?
Иль, откусив нам языки свои,
Остаток дней проклятых провести?
Что делать нам? Пусть, языком владея,
Замыслим мы дальнейшие несчастья,
Чтоб в будущем все удивлялись нам.
Люций
Отец, не надо слез; при виде их
Несчастная сестра моя рыдает.
Марк
Терпи, племянница. - Тит, вытри слезы.
Тит
Ах, Марк, мой Марк! Прекрасно знаю, брат:
Платок твой слез моих впитать не может;
Своими ты, бедняк, его смочил.
Люций
Лавиния, тебе я вытру щеки.
Тит
Смотри-ка, Марк! Я понял знак ее.
Имей она язык, она бы брату
Сказала то же, что и я тебе:
Его платок, его слезами смочен,
Ее заплаканных не вытрет щек.
Единодушны мы среди мучений,
Как ад - блаженству, чужды утешений!
Входит Арон.
Арон
Андроник! Государь мой цезарь шлет
Приказ свой: если сыновей ты любишь,
Пусть Люций, Марк иль сам ты, старый Тит,
Любой из вас, - себе отрубит руку
И цезарю пошлет, а он за это
Тебе вернет живыми сыновей.
То будет выкуп их за преступленье.
Тит
О добрый цезарь! Милый мой Арон!
Певал ли ворон с жаворонком сходно,
Несущим о восходе солнца весть?
Всем сердцем рад я государю руку
Послать.
Арон, ты мне ее отсечь поможешь.
Люций
Постой, отец мой! Доблестную руку,
