Золото тигров. Сокровенная роза. История ночи. Полное собрание поэтических текстов - Хорхе Луис Борхес

Уиклифу и Лютеру. Расставшись

С Большой Медведицей, по вечерам

В Италии он находил отраду,

Пиша историю своих краев

И дополняя россказнями даты.

Однажды – лишь однажды! – я держал

В руках ту книжицу. Года не стерли

Пергаментный старинный переплет,

Курсив, неотразимые гравюры

На меди и добротные столбцы

Латыни. Помню то прикосновенье.

О непрочтенный и бесценный том,

Твоя недосягаемая вечность

Тем вечером ступила в Гераклитов

Поток, опять смывающий меня.

Отзвуки

Пронзенный принца Датского мечом,

король в своей твердыне погибает,

что правит морем стылым, где полно

лихих пиратов. Память и забвенье

сплетают эту повесть и другую:

о короле и тени королевской.

Саксон Грамматик пепел их собрал

в «Деяньях Данов». Но пройдут века —

и снова гибнет в Дании король

и в то же время, как по волшебству,

на лондонских подмостках. Так Шекспир

во сне однажды творческом замыслил.

Равно всевечна гибель короля,

как танец плоти на подмостках жизни,

как нежность утра, как изгиб луны —

о смерти думал в оный день Шекспир,

как думать непрестанно будут люди,

и в том примета времени любого,

и ритуал таков всевечных форм,

что в час вершится предопределенный.

Несколько монет

БЫТ. 9: 13

Господня радуга взошла на небосвод

и нас благословляет, ибо в ней

благословенье всех грядущих дней,

а для меня – любовь, что вечно ждет.

МФ. 27: 9

В пустую ладонь мою пала монета.

Хоть легкая, сил удержать ее нет.

Но выронил. Тщетно. И было ответом:

Осталось еще двадцать девять монет.

СОЛДАТ ГЕНЕРАЛА ОРИБЕ

На поперечину броском умелым

накинута петля. Последний взгляд.

Последний вдох. Уже забыл солдат,

что прежде занимался тем же делом.

Барух Спиноза

Туман пронзив, луч запада сияет

в его окне. Ученый манускрипт

словами вечность в целое крепит.

И Бога человек изобретает.

Рождает Бога человек – еврей,

на желтом лике взор горит усталый.

Река времен несет его своей

волной, как воды лист уносят палый.

Усердия исполнен колдовского —

он Божью геометрию вершит;

и хоть ничтожен, и хоть слаб на вид,

он Бога воздвигает силой слова.

Был дар ему вручен, что выше нет:

любить, любви не требуя в ответ.

За чтением «И Цзин»

Грядущее вовеки нерушимо,

Как прожитое. Все, что ни случится, —

Лишь потайная буква на странице,

Заговоренной и неразрешимой,

А книга – время. Награжден сторицей

Тот, кто утратил. Бытие земное —

В грядущем, что осталось за спиною.

Не канет все. Ничто не растворится.

Но не сдавайся. Мрак в застенке этом.

Плотна его стальная паутина.

Но в лабиринте есть проход единый

С нечаянным, чуть видимым просветом.

Путь неуклонен, как стрела тугая.

Но Бог в щели застыл, подстерегая.

Ein traum[31]

Об этом знали трое.

Она была подругой Кафки.

Кафка ее увидел во сне.

Об этом знали трое.

Он был другом Кафки.

Кафка его увидел во сне.

Об этом знали трое.

Женщина сказала другу:

Хочу, чтобы этой ночью ты был моим.

Об этом знали трое.

Мужчина ответил: если мы согрешим,

Кафка перестанет нас видеть во сне.

Об этом узнал лишь один.

У него никого больше не было.

Кафка сказал себе:

Раз они оба ушли, я остался один.

Я сам себе перестану сниться.

Хуан Крисостомо Лафинур (1797–1824)

Трактаты Локка, полки книгочея,

Двор, выложенный шахматной доскою,

И возникающее под рукою:

«Меж вечных лавров – бледная лилея».

Когда клонюсь над чередой ночною

Своих теней, мне видятся порядки,

Разбитые и яростные схватки.

С тобою, Лафинур, встает иное.

Ты подбираешь аргументы к фразам,

С моим отцом продолжив спор старинный

И защищаясь ложною доктриной

О вечных формах, что хранит наш разум.

И правишь черновик – вот этот самый! —

С той стороны зеркальной амальгамы.

Гераклит

Неверным шагом мерит Гераклит

Эфесский вечер, старика заставший,

Желаниям его наперекор,

На берегу беззвучного потока,

Чье русло и названье он забыл.

Двуликий Янус. Тополиный шелест.

Он смотрится в бегущее зерцало

И ловит и в уме шлифует мысль,

Которую людские поколенья

Не позабудут. Голос произносит:

«Никто не ступит дважды в воды той же

Реки». Он умолкает, понимая

В священном трепете, что он и сам —

Река в безостановочном теченье.

Он пробует припомнить это утро

И ночь и вечер перед ней. Нет сил.

Он вновь роняет фразу, различая

Ее отчетливый грядущий шрифт

На развороте Бёрнетова тома.

Он в греческом беспомощен, и Янус,

Властитель входов, это римский бог.

Ни прошлого, ни нынешнего дня

Нет у него, придуманного неким

Седым прохожим возле Красных Кедров,

А тот прохожий ткет свой пятистопник,

Чтобы не думать о родных краях

И лицах. Одного из них не стало.

Ист-Лансинг, 1976

Клепсидра

Последнею в клепсидре будет капля

Медовой сладости. На миг один

Она блеснет и скроется во мраке,

А с нею – мир, что красному Адаму

Сулил когда-то Он (или Оно):

Твоя любовь, твое благоуханье;

Мысль, проникающая в суть вещей

(Скорей всего, напрасно); та минута,

Когда к Вергилию пришла строка;

Вода изжаждавшихся, хлеб голодных;

Незримый снег, ласкающий лицо;

Пропавший том,