Сто лет одиночества - Габриэль Гарсия Маркес

Аурелиано Буэндия снова засел в своей мастерской, поддавшись наконец умиротворяющим чарам старости, Аурелиано Второй подумал, что было бы неплохо тоже заняться изготовлением золотых рыбок. Много часов провел он в душном помещении, наблюдая, как твердые пластинки металла превращались в руках полковника, который трудился с великим терпением безысходности, в золотую чешую. Это занятие показалось Аурелиано Второму таким утомительным, а перед глазами все время маячила такая жгучая Петра Котес, что через три недели его из мастерской как ветром сдуло. Именно в эту пору он принес Петре Котес кроликов для лотереи. Кролики плодились и росли с такой быстротой, что не хватало времени распродавать лотерейные билеты. Сначала Аурелиано Второй не обращал внимания на угрожающие масштабы размножения. Но однажды, когда в городке никто уже и слышать не желал о кроличьих лотереях, он проснулся ночью от крепких ударов в стену патио. «Не пугайся, — сказала Петра Котес. — Это кролики». Азартная возня животных не давала уснуть. На заре Аурелиано Второй открыл дверь и увидел патио, битком набитое кроликами, как живое зеркало, голубеющее под первыми лучами солнца. Петра Котес, умирая со смеху, не удержалась, чтобы не подшутить над ним.

— Здесь только те, что родились вчера к вечеру, — сказала она.

— Страшное дело! — сказал он. — Почему бы тебе не завести коров?

Через некоторое время, решив покончить с кроличьим засильем в патио, Петра Котес обменяла кроликов на корову, которая через два месяца принесла тройню. Таково было начало. Аурелиано Второй не успел оглянуться, как стал хозяином стад и земель, и едва успевал раздвигать стены конюшен и кишащих поросятами свинарников. Такое немыслимое благоденствие вызывало у него безудержный смех, и он выражал свое восторженное настроение самым нелепым образом. «Плодитесь, коровищи, жизнь скоротечна!» — вопил он с хохотом. Урсула ломала голову, в какие темные дела он ввязался, не ворует ли, не крадет ли скот, и всякий раз, когда он у нее на глазах раскупоривал бутылку шампанского только для того, чтобы подставить лоб под струю пены, она кричала, что он мот и транжира. И допекла его: однажды Аурелиано Второй, проснувшись в особо радужном настроении, взял ящик с деньгами, банку клея и кисть и, распевая во все горло старые песни Франсиско Человека, оклеил весь дом — снизу доверху, внутри и снаружи — бумажными деньгами достоинством в песо. Старое жилище Буэндии, не менявшее свой белый цвет с тех пор, как привезли пианолу, стало походить на что-то вроде пестрой мечети. Ни волнение домочадцев, ни возмущение Урсулы, ни ликование толпы, запрудившей улицу, чтобы поглазеть на действо во славу расточительства, не помешали Аурелиано Второму разукрасить стены — от фасада до кухни, включая спальные комнаты и купальни, — и рассыпать оставшиеся бумажки но всему патио.

— Теперь, — сказал он напоследок, — я думаю, никто в этом доме больше не будет толковать о деньгах.

Так и было. Урсула велела снова побелить дом после того, как от стен отодрали бумажные деньги вместе с большими кусками штукатурки. «Господи Боже, — молила она. — Сделай нас такими же бедными, какими мы были, когда начали здесь строиться, ибо никогда не расплатиться нам на том свете за наши греховные траты». Ее мольбы были услышаны, но поняты не совсем точно. Случилось так, что один рабочий, отрывавший деньги от стены, нечаянно толкнул огромную гипсовую статую святого Иосифа, кем-то оставленную в этом доме в самом конце войны, и, грохнувшись на пол, она разбилась на куски. Из ее нутра хлынул поток золотых монет. Никто не мог сказать, кому принадлежит это святое изваяние во весь человеческий рост. «Его притащили трое мужчин, — вспоминала Амаранта. — И попросили позволения оставить здесь, пока не кончится дождь, а я указала им это место, в углу, где его никто не заденет, и они его туда поставили с большой предосторожностью, и святой стоял там, и никто за ним пока не пришел». В последнее время Урсула зажигала пред святым Иосифом свечи и преклоняла колени, не подозревая, что молится не ему, а почти двумстам килограммам золота. Мысль о своем долгом, хотя и невольном идолопоклонстве совсем вывела ее из себя. Плюнув на слепящую груду золота, она набила им три холщовых мешка и где-то закопала в надежде, что рано или поздно три незнакомца явятся за ним. Много лет спустя, в тяжкие годы глубокой старости, Урсула вмешивалась в разговоры частых гостей, бывавших в доме, и спрашивала, не оставлял ли кто из них во время войны гипсового святого Иосифа на хранение, пока не пройдет дождь.

Внезапное обогащение, так волновавшее Урсулу, в те времена уже никого не удивляло. Макондо купался в сказочной роскоши. Глиняные дома с тростниковыми кровлями, построенные первыми поселенцами, были вытеснены кирпичными зданиями с деревянными ставнями и цементными полами, где не так ощущался гнет удушливой жары в два часа пополудни. От старого поселка Хосе Аркадио Буэндии остались одни пропыленные миндальные деревья, сумевшие выстоять в самое тяжкое время, да прозрачные воды реки, чьи доисторические валуны были обращены в пыль неистовыми камнедробилками Хосе Аркадио Второго, когда он вознамерился углубить речное дно для судоходства. Это была бредовая затея, сравнимая лишь с безрассудствами его прадеда, поскольку каменистое русло и многочисленные пороги так или иначе не позволяли судам дойти от городка до моря. Но Хосе Аркадио Второй неожиданно уперся, как бык, и от своего не отступал. До этого случая он не отличался взлетами фантазии. Кроме недолгой связи с Петрой Котес, он даже к женщинам не проявлял интереса. Урсула считала его самым никчемным представителем рода Буэндия, неспособным прославиться даже на петушиной стезе. И тут вдруг полковник Аурелиано Буэндия рассказал про виденный им в войну испанский галион, который сидит на мели в двенадцати километрах от моря. Этот рассказ, долго казавшийся многим просто химерой, для Хосе Аркадио Второго стал откровением. Он пустил с молотка своих петухов, нанял рабочих, купил оборудование, и адская работа началась: дробились камни, копались каналы, сносились мели и даже выравнивалась крутизна водопадов. «Я такое уже видывала, — кричала Урсула. — Похоже, время перевернулось и все начинается сначала!» Когда Хосе Аркадио Второй решил, что по реке могут идти суда, он представил брату планы, разработанные в деталях, и последний дал ему денег для их осуществления. А затем Хосе Аркадио Второй надолго исчез. Поговаривали, что идея купить пароход — всего лишь ловкий шаг, чтобы улизнуть с деньгами брата, но однажды разлетелись слухи, что к городу подплывает странная посудина. Жители Макондо,