Редьярд Киплинг - Ким
В полдень бабу связал ремнем свой обитый медью ящик с лекарствами, взял в одну руку лакированные ботинки, надевавшиеся в торжественных случаях, в другую -- пестрый зонтик в белую и синюю полоску и ушел в северном направлении к Дуну, где, как он говорил, его ожидали мелкие князья этих областей.
-- Мы отправимся вечером, по холодку, чела,-- сказал лама.-- Этот врач, овладевший искусством врачевания и учтивого. обращения, утверждает, что там, на горных отрогах, люди благочестивы, щедры и очень нуждаются в учителе. Спустя короткое; время,-- так говорит хаким,-- мы доберемся до прохладного воздуха и запаха сосен.
-- Вы идете в Горы? И по дороге в Кулу? О, втройне счастливые!-- завизжала старуха. Не будь я занята домашними делами. я взяла бы паланкин... Но так поступать бессовестно, и репутации моей конец. Хо! Хо! Я знаю дорогу, каждый переход на этой дороге я знаю. Вы повсюду встретите милосердие: красивым в нем не отказывают. Я прикажу дать вам пищи в дорогу. Не послать ли слугу проводить вас? Нет... Так, по крайней мере, я приготовлю вам вкусной пищи.
-- Что за женщина эта сахиба!-- сказал белобородый урия, когда на кухне поднялся шум.-- Ни разу она не забыла о друге, ни разу не забыла о недруге за все годы своей жизни. А стряпня ее -- ва!-- он потер свой тощий живот.
Тут были и лепешки, и сласти, и холодное из домашней птицы, сваренной с рисом и сливами, и столько всего, что Киму предстояло нести груз мула.
-- Я стара и никому не нужна,-- сказала старуха.-- Никто не любит меня... и никто не уважает, но мало кто может сравниться со мной, когда я призову богов, сяду на корточки и примусь за свои кухонные горшки. Приходите опять, о доброжелательные люди, святой человек и ученик, приходите опять! Комната для вас всегда готова; всегда вас ожидает любезный прием... Смотри, женщины слишком открыто гоняются за твоим челой! Я знаю женщин из Кулу... Берегись, чела, как бы он от тебя не убежал, когда опять увидит свои Горы... Хай! Не опрокидывай мешок с рисом... Благослови домочадцев, святой человек, и прости служанке твоей ее неразумие.
Она вытерла красные старые глаза уголком покрывала и гортанно закудахтала.
-- Женщины много болтают,-- сказал, наконец, лама,-- но, что делать, это женский недуг. Я дал ей талисман. Она стоит на Колесе и всецело предана зрелищам этой жизни, но тем не менее, чела, она добра, радушна, отзывчива. Кто скажет, что она не приобретет заслуги?
-- Только не я, святой человек,-- сказал Ким, поправляя щедрый запас провизии на своих плечах.-- В уме моем, позади моих глаз, я старался вообразить себе такую женщину совершенно освобожденной от Колеса -- ничего не желающей, ничего не порождающей, так сказать, монахиню. -- Ну и что же, о чертенок?-- лама чуть не рассмеялся. -- Я не могу этого вообразить.
-- Я также. Но у нее много, много миллионов жизней впереди. Быть может, она в каждой из них будет достигать мудрости понемногу.
-- А не позабудет ли она на этом пути, как нужно варить кашу с шафраном?
-- Ум твой предан недостойным предметам. Но она искусна. Я чувствую себя совершенно отдохнувшим. Когда мы дойдем до горных отрогов, я стану еще крепче. Хаким верно сказал мне сегодня утром, что дыханье снегов сдувает двадцать лет с жизни человека. Мы поднимемся на Горы, на высокие горы, к шуму снеговой воды и к шуму деревьев... ненадолго. Хаким сказал, что мы в любое время можем вернуться на Равнины, ибо будем бродить лишь у самого края этих прекрасных мест. Хаким исполнен учености, но он ни в коей мере не гордится ею. Я поведал ему,-пока ты разговаривал с сахибой,-- о некотором головокружении, которое по ночам ощущаю в затылке, и он сказал, что оно возникло от чрезмерной жары и пройдет от прохладного воздуха. Поразмыслив, я удивился, почему раньше не подумал о столь простом лекарстве.
-- А ты сказал ему о твоем Искании?-- спросил Ким несколько ревниво. Он хотел влиять на ламу собственными своими речами, а не посредством уловок Хари-бабу.
-- Конечно, я рассказал ему о своем сне и о том, как приобрел заслугу, дав тебе возможность учиться мудрости.
-- Ты не говорил, что я сахиб?
-- Зачем? Я много раз говорил тебе, что мы всего лишь души, ищущие освобождения. Он сказал,-- и в этом он прав,-- что Река Исцеления выступит на поверхность именно так, как я это видел во сне, и если понадобится, то даже у самых моих ног. Видишь ли, раз я нашел Путь, который освободит меня от Колеса, зачем искать путей между обыкновенными полями земли, которые всего лишь иллюзия? Это было бы бессмысленно. У меня есть мои сны, повторяющиеся каждую ночь, у меня есть Джатака, у меня есть ты -- Друг Всего Мира. В твоем гороскопе было начертано, что Красный Бык на зеленом поле,-- я не забыл,-- приведет тебя к почестям. Кто как не я видел, что пророчество это исполнилось? Поистине, я послужил орудием этого. А ты найдешь мне мою Реку, послужив орудием в свою очередь. Искание достигнет цели!
Он обратил свое желтое, как слоновая кость, лицо, безмятежное и спокойное, к зовущим его Горам, и тень его ползла далеко перед ним по пыльной земле.
ГЛАВА XIII
Влекут ли тебя моря,
что велики
бесстрастным
волненьем?
Рывок, содроганье,
крен и бушприта средь
звезд появленье,
Сапфирные гребни
внизу, облака на
дорогах небесных,
Ветра, что ревут в
парусах и несут их к
скалам неизвестным?
Моря, чьих чудес и не
счесть, моря, что
извечно чудесны.
Моря, что так дороги
нам?
Так вот, именно так,
так вот, именно так
горца влечет к горам!
Море и горы
"Кто идет в Горы, идет к своей матери".
Они пересекли горную цепь Сивалик и субтропический Дун, оставили позади себя Масури и по узким горным дорогам направились к Северу. День за днем они все глубже и глубже проникали в тесно скученные горы, и Ким день за днем видел, как к ламе возвращалась сила. Когда они шли по террасам Дуна, он опирался на йлечо юноши и с охотой соглашался отдохнуть при дороге. У подножья большого подъема к Масури он весь как-то подобрался, словно охотник, вновь увидевший памятный берег, и, вместо того чтобы в полном изнеможении опуститься на землю, запахнул длинные полы халата, глубоко, обоими легкими вдохнул алмазный воздух и пошел, как умеют ходить только горцы. Ким, рожденный и воспитанный на равнинах, потел и задыхался, изумляясь старику.
-- Эта страна по мне,-- говорил лама.-- В сравнении с Сач-Зеном эти места плоски, как рисовые поля.-- И, упорно, размашисто двигая бедрами, шагал вверх. На крутом спуске в три тысячи футов, пройденном за три часа, он далеко опередил Кима, у которого болела спина от необходимости постоянно отклоняться назад, а большой палец на ноге был почти перерезан травяной перевязью сандалии. В пятнистой тени больших деодаровых лесов, по дубравам, пушистым и перистым от папоротников, среди берез, каменных дубов, рододендронов и сосен, вверх по голым горным склонам, скользким от сожженной солнцем травы, и снова в прохладе лесов, пока дуб не начинал уступать место бамбуку и пальмам долины, ритмично шагал он, не зная усталости.
В сумерках, оглядываясь на гигантские хребты, оставленные позади, и неясную узкую полоску пройденной за день дороги, старик со свойственной горцам дальнозоркостью намечал новые переходы на завтра или, задержавшись на вершине какого-нибудь высокого перевала с видом на Спити и Кулу, с вожделением протягивал руки к высоко вздымавшимся снегам на горизонте. На рассвете застывшая голубизна их вспыхивала буйным алым пламенем, когда Кедарнатх и Бадринатх -- цари этой пустыни -принимали первые лучи солнца. Весь день они лежали под солнцем, как расплавленное серебро, а вечером снова надевали свои уборы из самоцветов. Вначале они дышали на путешественников ветерками, которые так приятно овевают тебя, когда карабкаешься по гигантскому склону, но через несколько дней, на высоте девяти-десяти тысяч футов, ветры эти стали пронизывающими, и Ким любезно позволил жителям одной горной деревни подарить ему грубый шерстяной плащ и тем приобрести заслугу. Лама выказал некоторое удивление, что кому-то могут не нравитьс острые, как лезвие ножа, ветры, которые срезали многие годы с его плеч.
-- Это только предгорья, чела, настоящий холод мы почувствуем, когда доберемся до настоящих Гор.
-- Вода и воздух тут хороши, а люди достаточно благочестивы, но пища очень плоха,-- ворчал Ким,-- и мы несемся как сумасшедшие... или англичане. А ночью можно замерзнуть.
-- Да, немного морозит, но лишь настолько, чтобы старые кости снова могли обрадоваться солнцу. Не следует вечно услаждать себя мягкой постелью и хорошей пищей. -- Мы могли бы, по крайней мере, держаться дороги. Ким, как и всякий уроженец Равнин, был склонен идти по хорошо протоптанной тропе, не шире шести футов, змеившейся между горами. Но лама, как истый тибетец, не мог удержаться, чтобы не шагать напрямик по косогорам и краям крутых осыпей. Как он объяснял своему хромающему ученику, человек, выросший в горах, способен угадывать направление горной дороги, и если низко нависшие облака могут послужить помехой сокращающему путь чужеземцу, то для внимательного человека они -- ничто. Таким образом, после долгих часов ходьбы, которую в цивилизованных странах оценили бы как очень трудное альпийское восхождение, они, задыхаясь, лезли еще на седловину, обходили по краю несколько обрывов и спускались лесом на дорогу под углом в сорок пять градусов. Вдоль их пути лежали деревни горцев -- глиняные и земляные хижины, кое-где бревенчатые, грубо срубленные топором; они лепились по кручам, как ласточкины гнезда, скученные, стояли на крошечных площадках посередине склона в три тысячи футов, забивались в углы между скалами, где, как в воронке, смешивались разные потоки воздуха, или, стремясь быть поближе к летним пастбищам, жались в лощине, где зимой лежал десятифутовый слой снега. А люди -- желтолицые, засаленные, одетые в грубые шерстяные ткани, люди с короткими голыми ногами и почти эскимосскими лицами выбегали толпой и поклонялись путникам. Равнины, гостеприимные и мягкие, обращались с ламой как со святейшим из святых. Но Горы поклонялись ему, как человеку, общающемуся со всеми демонами. Они исповедовали совершенно искаженный буддизм, обремененный поклонением природе, причудливым, как их ландшафты, тщательно продуманным, как насыпные террасы их крошечных полей, но большая шапка, брякающие четки и редкостные китайские тексты вызывали в них величайшее уважение и они почитали человека, носящего такую шапку.
