Клапка Джером - Пирушка с привидениями
- Подождите, оставьте в покое Эванса с его коробкой; что случилось с вашим дядей и ружьем?
- Ружьем! Каким ружьем?
- Ну, ружьем, которое ваш дядя держал в саду и которого там не оказалось. Что он сделал с этим ружьем?, Мо-жет быть, он застрелил из него кого-нибудь из этих Джекобсов и Эвансов, Скроггинсов и Джозефов? Если так, то это благое дело, и мы с восторгом послушаем о нем.
- О нет, что вы, это было бы невозможно, его ведь заживо замуровали в стену, вы же помните, а когда Эдуард Четвертый говорил об этом с аббатом, моя сестра сказала, что, принимая во внимание состояние ее здоровья, это невозможно, потому что может пострадать ребенок. И вот они назвали его Горацио, по имени ее собственного сына, который был убит при Ватерлоо еще до своего рождения, и лорд Напир сам сказал, что...
- Скажите, а вы сами имеете представление, о чем вы рассказываете? спросили мы его тут.
Он сказал "нет", но поручился, что каждое его слово - чистейшая правда, потому что его родная тетка все это видела собственными глазами.
После этого мы его с головой накрыли скатертью, и он заснул.
Затем стал рассказывать мой дядя.
Он предупредил, что его история - самая правдивая из всех.
ПРИЗРАК ГОЛУБОЙ СПАЛЬНИ
- Я вовсе не хочу нагонять на вас всех страх, мальчики, - начал мой дядя чрезвычайно многозначительным, чтобы не сказать зловещим, тоном, - и если вы предпочитаете оставаться в неведении, я вам не скажу ничего, но если говорить начистоту, этот самый дом, где мы С вами сейчас находимся, тоже населен привидениями.
- Что вы говорите! - воскликнул мистер Кумбес.
- Говорю то, что вы слышите, а если не слышите, то нечего просить меня говорить, - ответил мой дядя с некоторым раздражением. - Что за привычка болтать глупости! Говорю вам, что в этом доме нечисто. В голубой спальне (комнату рядом со спальней в доме моего дяди принято называть голубой, потому что там умывальные принадлежности этого цвета) каждый сочельник появляется дух ужасного грешника, который когда-то под рождество убил
уличного певца кусочком каменного угля.
- Как ему удалось? - спросил мистер Кумбес с живейшим интересом. - Это, наверное, не так просто?
- Не могу вам сказать, как именно он это сделал, - ответил мой дядя. Он не объяснял нам самой техники. Полагают, что певец остановился как раз перед его домом и начал петь какую-то балладу, и когда он открыл рот, чтобы взять верхнее си-бемоль, этот злодей швырнул из окна куском угля, который попал певцу в рот, застрял в горле и задушил его.
- Для такого дела нужно метко бросать, интересно как-нибудь попробовать свои силы, - задумчиво пробормотал мистер Кумбес.
- Увы, это было не единственным его преступлением, - прибавил мой дядя. - Еще раньше он отправил на тот свет одного оркестранта, игравшего соло на корнет-а-пистоне.
- Скажите пожалуйста! - воскликнул мистер Кумбес. - Неужели и это факт?
- Конечно факт, - сердито отрезал мой дядя. - По крайней мере, этот факт не менее достоверен, чем все подобные ему. Просто вы сегодня слишком придирчивы. Говорю вам, обстоятельства дела не оставляли никакого сомнения. Бедный корнетист жил в этом районе что-то около месяца, и, по отзывам старого мистера Бишопа, импресарио оркестра "Веселых песочных ребят", был самым старательным и работящим корнетистом, какого тот когда-либо встречал. Он мне сам рассказывал его историю и утверждал, что этот музыкант знал только две мелодии, но даже если бы он знал сорок, то не мог бы играть ни с большей силой, ни большее количество часов в день. Две пьесы, которые он исполнял, были "Анни Лори" и "Милый дом, родной мой дом", а что касается его искусства, то, по словам мистера Бишопа, даже ребенок разобрался бы в том, какое из двух произведений он играет.
Этот музыкант, бедный и одинокий служитель муз, каждый вечер играл два часа на улице прямо против нашего дома. И однажды вечером многие видели, как корнетист, получив, по-видимому, приглашение, зашел в дом, но никто не видел, что он оттуда вышел.
- А соседи не предлагали вознаграждение тому, кто его найдет? - спросил мистер Кумбес.
- Никто не предложил и полпенса. - ответил мой дядя. - На следующее лето, - продолжал он, - к нам приехал духовой оркестр, собиравшийся - так они сообщили нам в день приезда-пробыть у нас до осени. На другой день музыканты в полном составе-все здоровые, веселые ребята - были приглашены на обед к этому закоренелому грешнику. И после этого, пролежав целые сутки в постели, вся компания оставила наш город в самом жалком состоянии. Врач нашего прихода, оказывавший помощь, заявил, что весьма сомнительно, сможет ли кто-нибудь из них впредь сыграть хоть одну арию.
- А вам не известно, чем он их угощал? - спросил мистер Кумбес.
- К несчастью, нет, - ответил мой дядя, - но главным блюдом, говорят, был свиной паштет, купленный в станционном буфете.
- Я уже забыл об остальных преступлениях этого чудовища, - продолжал мой дядя. - Раньше я все их помнил, но память у меня теперь не та, что раньше. Впрочем, вероятно, я не погрешу против истины, если выскажу предположение, что он несколько причастен к последующим похоронам одного джентльмена, который музицировал, перебирая струны арфы пальцами ног, и что также несет некоторую ответственность за одинокую могилу молодого безвестного чужестранца родом из Италии, как-то посетившего наши места и игравшего на шарманке.
- И вот теперь, каждый сочельник, - заключил мой дядя, как бы рассекая своим густым, мрачным голосом напряженное мучительное молчание, прокравшееся, точно тень, в комнату и овладевшее всеми нами, - дух этого ужасного грешника появляется в голубой спальне нашего дома. Там от полуночи и до первых петухов раздаются дикие вопли и стоны, насмешливый хохот, а временами призрачные звуки ударов. Там он ведет свою ожесточенную призрачную битву с привидениями корнетиста и певца, иногда поддерживаемыми тенями оркестрантов, в то время как дух задушенного арфиста, исполняет безумные замогильные мелодии призрачными ногами на призраке сломанной арфы.
Дядя прибавил, что в сочельник голубая спальня не может быть использована по назначению, - спать там никак нельзя.
- Т-с-с! - прошептал дядя, поднимая, в знак предостережения, руку к потолку. Мы, затаив дыхание, прислушались.
- Тсс! Слышите! Они сейчас как раз там, в голубой спальне!
Тогда я встал и сказал, что желаю провести ночь один в голубой спальне.
Но прежде чем я расскажу свою собственную историю, то есть историю того, что произошло в голубой спальне, - мне хотелось бы предложить вам небольшое предисловие, или
МОИ ЛИЧНЫЕ КОММЕНТАРИИ
Собираясь приступить к рассказу о моих собственных Е приключениях с привидениями, я нахожусь в большой нерешительности. Видите ли, это совсем не такого рода история, как те, что я вам рассказывал до сих пор - вернее, как вам рассказывали Тедди Биффлс, мистер Кумбес и мой дядя. Это истинная история. Это вовсе не то, что обычно рассказывает джентльмен, сидя в сочельник у камина и попивая пунш с большим количеством виски; это отчет о подлинных событиях.
Да, это вовсе не рассказ в общепринятом значении слова, это именно отчет. И потому, я чувствую, он почти неуместен в такой книге. Он был бы гораздо более кстати в биографическом исследовании или, скажем, в учебнике английской истории.
Есть еще одно обстоятельство, которое затрудняет мое повествование, оно заключается в том, что речь пойдет обо мне самом. Рассказывая вам эту историю, мне придется все время говорить о себе, что среди нас, современных писателей, совершенно не принято. Если у нас, литераторов нового направления, есть какое-нибудь похвальное стремление, более постоянное, чем все остальные, так это стремление никогда не казаться самовлюбленным.
Я сам, - так меня уверяют, - довожу до крайности эту застенчивость, эту боязливую сдержанность во всем, что касается моей особы, - и читающая публика весьма этим недовольна. Люди приходят ко мне и говорят:
"Ну, послушайте, почему вы не расскажете о себе хоть немножко? Это нас интересует. Напишите что-нибудь о себе".
Но я всегда отвечал: "Нет! "
И не потому, что я считаю эту тему неинтересной. Наоборот, я даже представить себе не могу темы, более захватывающей для всего человечества или, по крайней мере, для его культурной части.
Я не пишу о себе принципиально, - потому что это противоречит истинному искусству и подает дурной пример подрастающему поколению. Другие писатели (их немало), я знаю, делают это, но я ни за что заниматься этим не буду, разве что в исключительных случаях.
При обычных обстоятельствах, следовательно, я бы умолчал об этом происшествии. Я бы сказал самому себе:
"Нет! Это талантливый и поучительный рассказ, это, необычайный, увлекательный и роковой рассказ, и читатели с удовольствием выслушали бы его, да и мне самому страстно хотелось бы поскорей его рассказать, но он целиком посвящен мне, моей личности, тому, что я говорил, видел н сделал, и я не могу это описывать. Мой сдержанный характер, моя скромная натура не позволяют говорить о себе так много".
