Укридж. Любовь на фоне кур - Пэлем Грэнвилл Вудхауз
На приветливом лице Коута огорчение мешалось с удовлетворенностью.
– Оно произошло, – сказал он.
– Оно?
– Третье несчастье. Я же тебе говорил, что так будет.
– И что случилось на этот раз? Спенсер сломал другую ногу?
– Украли мой автомобиль.
Без сомнения, уместно было бы выразить сердечное сочувствие, но, с самых нежных лет имея дело с Чокнутым Коутом, я никогда не мог устоять перед соблазном принять небрежно шутливый тон. Он был до того непристойно богат, что не имел права на неприятности.
– Ну что же, – сказал я, – без всякого труда купишь себе другой. Нынче «форды» не стоят почти ничего.
– Это был не «форд», – негодующе проблеял Чокнутый. – Это был новый, с иголочки, «винчестер-мерфи». Я заплатил за него полторы тысячи фунтов всего месяц назад, и вот он исчез.
– Когда ты видел его в последний раз?
– Я не видел его в последний раз. Мой шофер подал его к моему подъезду сегодня утром и, вместо того чтобы остаться с ним, как полагается, пока я не спущусь, отправился за угол выпить чашечку кофе, то есть он так говорит! А когда вернулся, он исчез.
– Кофе?
– Автомобиль, осел ты эдакий! Автомобиль исчез. Его украли.
– Полагаю, ты сообщил в полицию?
– Я как раз на пути в Скотленд-Ярд. Только сейчас об этом подумал. А ты знаешь, как это делается? Со мной такое в первый раз.
– Ты сообщишь им номер авто, а они сообщат его полицейским участкам по всей стране, чтобы там были начеку.
– Ах так! – сказал Чокнутый Коут, посветлев. – Звучит довольно многообещающе, э? То есть рано или поздно кто-нибудь да обязательно его заметит.
– Да, – сказал я. – Разумеется, вор начнет с того, что свинтит таблички с номерами и подменит их на поддельные.
– О Боже! Да неужели?
– А потом перекрасит авто в другой цвет.
– Как же так!
– Тем не менее полиция обычно в конце концов их отыскивает. Годы спустя они наткнутся на него в каком-нибудь заброшенном сарае, с кузовом всмятку и без мотора. Тогда они вернут его тебе и потребуют вознаграждения. Но ты должен хорошенько помолиться, чтобы его тебе так и не вернули. Вот тогда случившееся будет подлинным несчастьем. Если он вернется к тебе целый и невредимый через пару деньков, то несчастье не зачтется, и номер третий по-прежнему будет висеть над тобой. А кто знает, чем может обернуться третье несчастье? В известной степени, обращаясь в Скотленд-Ярд, ты искушаешь провидение.
– Да, – сказал Чокнутый Коут с сомнением. – Но пожалуй, я все равно это сделаю, знаешь ли. То есть в конце-то концов «винчестер-мерфи» это «винчестер-мерфи» ценой в полторы тысячи фунтов, если ты понимаешь, о чем я, э?
И этим доказал, что суеверия суевериями, но и в самом суеверном типусе может где-то таиться крупица наипрактичнейшего здравого смысла.
Собственно, я вовсе не собирался принимать хоть какое-то участие в дополнительных выборах в Редбриджском избирательном округе, ограничившись созданием трех строф хвалы по адресу Носача Лаурора и отправлением поздравительной телеграммы в случае его победы. Но два взаимодействующих момента заставили меня изменить решение. Во-первых, меня, рьяного молодого журналиста, осенило, что тут можно наскрести пару гиней за «Интересные заметки» («Как ведется современная избирательная борьба: юмор избирательных урн»), а во-вторых, тот факт, что со дня своего отъезда Укридж удружал меня нескончаемым потоком телеграмм, настолько завлекательных, что наконец они выбили искру.
Прилагаю образчики:
«Дело на мази. Вчера произнес три речи. Гимн избирателей – сенсация. Приезжай. Укридж».
«Носач неоспоримый фаворит. Вчера произнес четыре речи. Гимн избирателей на большой палец. Приезжай. Укридж».
«До победы рукой подать. Вчера говорил практически с утра и до ночи. Гимн избирателей сногсшибателен. Детишки воркуют его в своих кроватках. Приезжай. Укридж».
Пусть молодые авторы ответят, мог бы человек с единственным политическим песнопением на своем счету устоять перед этими приглашениями. Если не считать единственной песни для мюзик-холла («Мама, она щиплет меня за ляжку», которую испробовал Тим Симс, Застенчивый Комик, и тут же, повинуясь гласу народа, отказался от нее после первого исполнения), ни единое написанное мной слово не срывалось с человеческих уст. Естественно, я испытал прилив восторга, представив себе, как просвещенный электорат Редбриджа – или, во всяком случае, здравомыслящая его часть – тысячами глоток упоенно ревет эти возвышенные строки:
Враг коварный под Англию роет во мгле,
Но напрасны потуги его с этих пор,
Коль на гордом и славном ее корабле
У штурвала стоит ЛАУРОР.
Я не стал наводить справки, был ли я формально точен, отдав управление государственным кораблем человеку, который, вполне вероятно, на протяжении всего своего пребывания в парламенте будет хранить нерушимое молчание и кротко голосовать по указанию руководителя его фракции. Я знал только, что мне нравится, как звучит гимн, и хотел услышать его из уст электората. В добавок нельзя было упустить случай, который вряд ли представится еще раз – полюбоваться, как Укридж ставит себя в дурацкое положение перед большой аудиторией.
И я поехал в Редбридж.
Первое, что я увидел, выйдя со станции, был очень большой плакат с выразительным лицом Носача Лаурора на нем и с надписью:
ЛАУРОР
ДЛЯ
РЕДБРИДЖА
Лучше и пожелать было нельзя, но непосредственно рядом (видимо, водворенная туда вражеской рукой) была карикатура на этот плакат даже еще больших размеров, подчеркивавшая выдающийся нос моего старого друга в манере, которая, на мой взгляд, выходила за рамки честных дебатов. Надпись гласила:
ХОТИТЕ ЛИ
ВЫ,
ЧТОБЫ ЭТО
ПРЕДСТАВЛЯЛО ВАС В ПАРЛАМЕНТЕ?
Будь я колеблющимся избирателем, то, конечно же, ответил бы категоричным «нет!», ибо в этом грубо удлиненном носу было нечто такое, что сразу же и бесповоротно выдавало все нежелательные качества, какими только может обладать член парламента. С одного взгляда становилось ясно, что по избрании он приложит все свои подлые усилия, чтобы сократить военный флот, обложить налогом продукты питания бедняков и нанести ряд сокрушительных ударов по самым основам семьи и родного очага.
Как будто этого было мало, в нескольких шагах оттуда почти через весь фасад соседнего дома протянулся плакат, который простыми прямолинейными черными буквами в фут высотой призывал:
ДОЛОЙ
НОСАЧА —
ЧЕЛОВЕКА-ХИМЕРУ!
Я был не в силах постичь, как мой бедный старый современник,
