Вот так мы теперь живем - Энтони Троллоп
– Как вам наш епископ? – неосмотрительно спросил Роджер.
– Как епископ – не очень. Не сомневаюсь, что он добрый землевладелец и в этом качестве делает больше добра, чем средний помещик. Однако для епископа этого мало.
– Девять десятых приходского духовенства следуют его руководству во всех церковных вопросах.
– Потому что, как им известно, у него нет своих мнений и он не склонен давить на других. Возьмите любого вашего епископа, у которого есть собственный взгляд – если такие еще остались! – и посмотрите, насколько духовенство согласно с его учением!
Роджер отвернулся и взял книгу. Он уже начал уставать от нового друга. Сам он избегал дурно говорить о католичестве в присутствии отца Бархема, но тот решительно не желал платить ему тем же. Возможно, Роджер не желал вступать в споры еще и потому, что знал – в них побеждает не истина, а умение дискутировать. Генриетта тоже читала, Феликс где-то курил, гадая про себя, движется ли время в этой обители скуки, где нет карт, а выпивку подают только за едой. Однако леди Карбери была вполне готова выслушивать доводы священника, что все средства насаждения религии за пределами его церкви дурны и бесполезны.
– Мне кажется, наши епископы искренни в своей вере, – сказала она с самой обворожительной улыбкой.
– Надеюсь. У меня нет причин сомневаться в этом касательно двух или трех ваших епископов, которых я видел, да и всех остальных, кого не видел.
– Их все уважают как людей добрых и набожных!
– Не сомневаюсь. Ничто не внушает такого уважения, как приличный доход. Однако можно быть превосходным человеком, не будучи превосходным епископом. Я вижу изъяны не в них, а в самой системе. Неужто человек достоин выбирать вожатаев для чужих душ лишь потому, что бесконечными трудами преуспел в стремлении возглавить парламентское большинство?
– Конечно нет, – ответила леди Карбери, совершенно не поняв сути заданного вопроса.
– И вот вы получили своего епископа. Может ли он исполнять свои обязанности, не имея права решать, достоин ли подчиненный ему священник занимаемого места?
– Это и впрямь затруднительно.
– Англичанам, вернее, их части – богатейшим и самым влиятельным – нравится изображать, будто у них есть церковь, хотя им недостает веры ей покоряться.
– Вы считаете, что людьми должны управлять церковники, мистер Бархем?
– В вопросах веры – да, и тут, полагаю, вы со мной согласитесь хотя бы на словах. Вы говорите – ваш долг подчиняться духовным пастырям и наставникам.
– Я думала, это для детей, – ответила леди Карбери. – В катехизисе священник говорит: «Дитя мое».
– Так вас учили в детстве, чтобы при конфирмации вы исповедали свою веру епископу и знали свой долг, когда станете взрослой. Впрочем, я вполне согласен, что ваша церковь считает религию чем-то предназначенным для детей. Ваши взрослые, как правило, в религии не нуждаются.
– Боюсь, что в отношении многих это и впрямь так.
– Меня изумляет, что человек, осознавший это, не бежит в страхе к более надежной религии – если только не чувствует себя вполне спокойным в полном неверии.
– Это хуже, чем ничего. – Леди Карбери вздохнула и поежилась.
– Не знаю, хуже ли это веры, которая не вера, – с жаром произнес священник. – Веры столь необременительной, что человек даже не знает, в чем она состоит, и не спрашивает себя, верит он или не верит.
– Это очень прискорбно, – согласилась леди Карбери.
– По-моему, мы забираемся слишком глубоко, – сказал Роджер, откладывая книгу, которую тщетно пытался читать.
– Мне кажется, очень приятно поговорить на серьезную тему воскресным вечером, – заметила леди Карбери.
Священник выпрямился на стуле и улыбнулся. Он был умен и понимал, что леди Карбери болтает чепуху. И еще он видел, что именно смущает Роджера. Однако эту даму может быть тем легче обратить, что она ничего не понимает и любит говорить напыщенно. А Роджера может подтолкнуть к обращению то самое чувство, из-за которого он сейчас не желает слушать доводов.
– Мне неприятно, когда дурно говорят о моей церкви, – сказал Роджер.
– Вам не понравлюсь я, если, думая о ней дурно, буду говорить о ней хорошо, – ответил священник.
– А потому чем меньше будет сказано, тем лучше, – проговорил Роджер, вставая.
На этом отец Бархем откланялся и ушел в Беклс. Возможно, он посеял семя или хотя бы вспахал почву. Даже попытка вспахать почву – доброе дело, и оно не забудется.
Весь вечер на языке у Роджера вертелись слова, с которыми он обратится к Генриетте, но он удерживался, поскольку назначил объяснение на утро понедельника. Роджер почти мучительно ощущал, что кузина стала к нему ласковее. Гордая независимость, почти грубость, с которой она отвечала ему в Лондоне, как будто исчезла. Когда он здоровался с ней по утрам, она приветливо смотрела ему в лицо. Радовалась цветам, которые он дарил. Спешила исполнить малейшее его пожелание по дому. Он что-то сказал про пунктуальность, и она стала пунктуальна как часы. Он ловил каждый ее взгляд, каждое движение, стараясь понять, что они для него означают. Однако ласковость и предупредительность не давали оснований думать, что Генриетта его любит. Роджер догадывался, в чем дело. Генриетта видит, как неприятны кузену поведение ее брата и матери, и, принимая его сторону против них, старается быть доброй из жалости. Так он читал знаки ее внимания, и читал их с почти абсолютной точностью.
– Гетта, – сказал Роджер после завтрака, – выйдите со мной в сад.
– Вы не поедете на работы?
– Сейчас нет. Я не каждый день езжу на работы.
Генриетта надела шляпку и вышла в сад, зная, что сейчас Роджер повторит свое предложение. В первый же день, увидев у себя в комнате белую розу, она поняла, что так будет, но на сей раз не могла решить, что ответит. Она знала, что любит другого. Этот другой никогда не объяснялся ей в любви, но Генриетта была уверена, что чувство взаимное. Так что она вроде бы не могла принять предложение кузена. И тем не менее Генриетта почти готова была сказать себе: он должен получить, что хочет, просто потому, что этого хочет. Он такой добрый, такой благородный, такой щедрый, такой преданный – вправе ли она отказать настолько хорошему человеку? И она полностью взяла его сторону в отношении Мельмоттов. Мать столько восхваляла Мельмоттовы деньги, что Генриетта уже не могла о них слышать. Тут ничего благородного не было, а вот Роджер вел себя как джентльмен без страха и упрека. Неужели он обречен
