Потерянные следы - Алехо Карпентьер
В том, как человек строит свое жилище, сказывается опыт, за долгие века накопленный его народом. Греки сооружали свои дома из тех же самых материалов, которые использовали и индейцы для строительства своих хижин; но волокно, пальмовый лист и тростниковые стебли, переплетенные и обмазанные глиной, в каждом случае приобретали свои формы в зависимости от требуемой прочности, поскольку во всем мире действуют одни и те же законы архитектуры. Достаточно было чуть приподнять навес, пошире поставить стойки, как получалось подобие фронтона и появлялся архитрав. Для пилястров выбирали стволы большего диаметра у основания под влиянием инстинктивного желания подражать стволу дорической колонны. Нагромождения камней вокруг нас усиливали этот неизвестно откуда взявшийся здесь эллинский дух. Что же касается братьев Яннеса, с которыми я теперь знаком, то все трое – с небольшой разницей в возрасте – казалось, сошли с барельефа какой-нибудь триумфальной арки. Мне рассказали, что неподалеку, в одной из пастушьих хижин, иногда ночует доктор Монтсальвахе, о котором накануне мне говорил Аделантадо, и что он приводит в порядок и обновляет здесь свои коллекции редких растений. И вот уже, жестикулируя и приветствуя нас в несколько напыщенных выражениях, он идет нам навстречу. Монтсальвахе – ученый, искатель приключений, путешественник, собиратель лекарственных трав, кураре, ньопо, пейотле, многочисленных ядов и растущих в сельве наркотических трав, действие которых еще почти неизвестно и которые он изучает и исследует. Не интересуясь особенно, кто мы такие, ученый буквально засыпал нас целым ворохом латинских терминов, которыми классифицировал какие-то грибы, никогда ранее мне не встречавшиеся: потом он выбрал один из них, раскрошил на ладони и объяснил, почему именно это название кажется ему удачным. Однако, очень скоро поняв, что мы вовсе не ботаники, он посмеялся над собой и, назвав себя Хозяином Ядов, стал расспрашивать, что нового в мире, откуда мы прибыли. Я начал что-то рассказывать, но было ясно – я понял это по тому, с каким невниманием меня слушали, – что мои новости никого здесь не интересуют. На самом деле доктору Монтсальвахе хотелось знать только то, что было непосредственно связано с жизнью реки. Он попросил у брата Педро де Энестроса таблетку хинина и принял ее. В понедельник он собирался спуститься со своими гербариями в Пуэрто-Анунсиасьон и тут же вернуться обратно, потому что наткнулся здесь на неизвестное растение из семейства гвоздичных, один только запах которого способен вызывать зрительные галлюцинации, и растение из семейства крестоцветных, в присутствии которого некоторые металлы покрывались ржавчиной. Слушая его, братья-греки подносили указательные пальцы ко лбу – жест, которым всегда обозначают безумие. Аделантадо посмеивался над тем, как непривычно звучат в устах ботаника некоторые туземные названия. А сборщики каучука, напротив, говорили, что он – большой врач, и рассказали, как он однажды вскрыл нарыв с помощью зазубренного ножа; Росарио тоже знала Монтсальвахе и считала, что эта его привычка говорить без умолку – естественная вещь для человека, долго пробывшего в одиночестве. Муш, которая наградила его прозвищем сеньор Макбет, заговорила с ним по-французски, но очень скоро ей надоели его рассказы о растениях, и она попросила Яннеса перевесить ее гамак в дом. Брат Педро объяснил мне, что ученый вовсе не сумасшедший, а просто любит пофантазировать, и объясняется это тем, что он месяцами один-одинешенек пропадает в лесу; ему доставляет удовольствие считать, что он ведет начало от алхимиков и еретиков и потому является прямым потомком Раймунда Луллия;[118] его он упорно именует Районом Люллем и уверяет, что страсть к растениям, обнаруживающаяся в работах Вдохновенного Доктора, автора Ars Magna, передалась ему по наследству. Но вот улеглась суматоха, вызванная нашим приездом, и все собрались вокруг блюд грубой работы, на которых старатели принесли овечий сыр, редис и помидоры с крошечного огородика; тут же посыпанный солью хлеб из юкки и водка, которыми они угощают в первую очередь, – вероятно, невольно следуя вековому обычаю, связанному с солью, хлебом и вином. Мы собрались вкруг костра, объединенные доставшейся нам в наследство от предков необходимостью знать, что и ночью огонь не умрет. Одни сидят облокотившись, другие – опершись подбородком на руки, монах в привычной позе – на коленях, женщины полулежат на расстеленном одеяле; Гавилан растянулся, высунув язык, рядом с одноглазым Полифемом, догом братьев-греков; и все мы смотрим на пламя, языки которого то вдруг вырастают над сырыми ветками, то, пожелтев, умирают, чтобы тут же родиться из щепок голубым огнем; а внизу между тем дрова уже прогорели. Огромные скалы, застывшие на аспидно-черном склоне холма, где мы сидим, приобретают фантастические очертания стел, надгробных колонн и монолитов; они поднимаются лестницей, верхние ступени которой теряются во мгле. День был трудным. И тем не менее никто не решается лечь спать. Мы сидим словно завороженные огнем, немного опьяненные теплом, и каждый погружен в себя, в бездумную задумчивость; и в то же время каждый чувствует себя частью единого целого, сплоченного общим ощущением благополучия и покоя, которое доставляет всем одинаковое первозданное удовольствие. Но вот над блуждающими глыбами разлился холодный свет, и из-за опутанного лианами развесистого дерева вышла луна; и в тот же миг дерево ожило, запев множеством затаившихся в ветвях сверчков. С криком пролетели, припадая к земле, две белые птицы. Костер разгорелся, и развязались языки; один из греков пожаловался, что шахта, кажется, совсем истощилась. В ответ Монтсальвахе, пожав плечами, заявил, что чуть дальше, по направлению к Большим Плоскогорьям, алмазы есть в каждом ручье. Я слушаю его, и он представляется мне духом земли, гномом – хранителем пещер, этот ученый в массивных очках, с загоревшей на солнце лысой головой, с короткими сильными руками в веснушках и мясистыми пальцами, чем-то напоминающими щупальца морской звезды. Он говорит о Золоте, и все разом замолкают, потому что человеку всегда приятно поговорить о Сокровищах. Рассказчик – он сидит у самого огня, как и полагается рассказчику, – далеко отсюда, в библиотеках, изучил все, что написано в этом мире о золоте. И вот перед нашим взором встает в лунном свете призрачное царство Эльдорадо. Брат Педро насмешливо улыбается. Аделантадо слушает с непроницаемым выражением лица, время от времени подбрасывая в огонь ветви. Для собирателя растений миф – всего лишь отражение действительности. В том месте, где искали город Маноа[119], чуть повыше или чуть пониже, на всем занимаемом им обширном и призрачном пространстве встречаются алмазы прямо в прибрежной глине, а в глубинах вод залегает золото. «Оползни», – вставляет Яннес. «Значит, – объясняет Монтсальвахе, – есть какой-то неизвестный нам центральный массив, некая лаборатория земной
