Золото тигров. Сокровенная роза. История ночи. Полное собрание поэтических текстов - Хорхе Луис Борхес
Сквозящую на солнце крону пальмы,
Шотландских угольных быков, закат
И хвощ, разросшийся после владельцев.
Здесь было все: опасность и клинок,
Геройство и жестокое изгнанье.
Застыв в седле, царили надо всею
Равниной без начала и конца
Хозяева немереных просторов —
Мигель, Тадео, Педро Паскуаль…
Но, может быть, загадочно и втайне,
Под этим кровом на один ночлег,
Возвысясь надо временем и прахом,
Покинув зеркала воспоминаний,
Мы связаны и объединены,
Я – сном, они между собою – смертью.
Утраченное
Где жизнь моя, которой не жил, та,
Что быть могла, бесчестием пятная
Или венчая лаврами, иная
Судьба – удел клинка или щита,
Моим не ставший? Где пережитое
Норвежцами и персами времен
Былых? Где свет, которого лишен?
Где шквал и якорь? Где забвенье, кто я
Теперь? Где избавленье от забот —
Ночь, посланная труженикам честным
За день работ в упорстве бессловесном, —
Все, чем словесность издавна живет?
Где ты, что и сегодня в ожиданье
Несбывшегося нашего свиданья?
X. М.
В проулке под звонком и номерною
Табличкою темнеет дверь тугая,
Чьи таинства утраченного рая
Не отворяются передо мною
По вечерам. После труда дневного
Заветный голос, реявший когда-то,
Меня с приходом каждого заката
И каждой ночи ожидал бы снова,
Но не бывать. Мне выпали дороги
С постыдным прошлым, смутными часами
И злоупотребленьем словесами
И неопознанным концом в итоге.
Пусть будут у черты исчезновенья
Плита, две даты и покой забвенья.
«Religio médici»[26], 1643
Храни, Господь (не надо падежу
Приписывать буквального значенья:
Он – дань словам, фигура обращенья,
Что в час тревог – с закатом – вывожу),
Меня от самого меня храни,
Прошу словами Брауна, Монтеня
И одного испанца – эти тени
Еще со мною в сумрачные дни.
Храни меня от смертного стыда —
Лежать в веках никчемною плитою.
Храни, Господь, остаться тем же, кто я
Был в прошлом и пребуду навсегда.
Не от клинка, пронзающего плоть,
Но от надежд храни меня, Господь.
1971
Сегодня на Луну ступили двое.
Они – начало. Что слова поэта,
что сон и труд искусства перед этой
бесспорной и немыслимой судьбою?
В пылу и ужасе перед святыней,
наследники Уитмена ступили
в мир не тревожимой от века пыли,
все той же до Адама и поныне.
Эндимион, ласкающий сиянье,
крылатый конь, светящаяся сфера
Уэллса, детская моя химера —
сбылась. Их подвиг – общее деянье.
Сегодня каждый на Земле храбрее
и окрыленней. Многочасовая
рутина дня исчезла, представая
свершеньями героев «Одиссеи», —
двух заколдованных друзей. Селена,
которую томящийся влюбленный
искал века в тоске неутоленной, —
им памятник, навечный и бесценный.
Вещи
Упавший том, заставленный другими
И день и ночь беззвучно и неспешно
Пылящийся в глубинах стеллажей.
Сидонский якорь в ласковой и черной
Пучине у британских берегов.
Пустующее зеркало порою,
Когда жилье наедине с тобой.
Состриженные ногти вдоль петлистой
Дороги через время и пространство.
Безмолвный прах, который был Шекспиром.
Меняющийся абрис облаков.
Нечаянная правильная роза,
На миг один блеснувшая в пыли
Стекляшек детского калейдоскопа.
Натруженные весла аргонавтов.
Следы в песке, которые волна
С ленивой неизбежностью смывает.
Палитра Тёрнера, когда погасят
В бескрайней галерее освещенье
И только тишь под сводом темноты.
Изнанка многословной карты мира.
Паучья сеть в укромах пирамид.
Слепые камни. Ищущие пальцы.
Тот сон, который виделся под утро
И позабылся, только рассвело.
Начало и развязка эпопеи
При Финнсбурге – те несколько стальных
Стихов, не уничтоженных веками.
Зеркальный оттиск букв на промокашке.
Фонтанчик с черепахою на дне.
Все то, чего не может быть. Двурогий
Единорог. Тот, кто един в трех лицах.
Квадратный круг. Застывшее мгновенье,
Которое Зенонова стрела
Летит до цели, не сдвигаясь с места.
Цветок, забытый в «Рифмах и легендах».
Часы, что время и остановило.
Та сталь, которой Один ствол рассек.
Текст неразрезанного тома. Эхо
За горсткой конных, рвущихся в Хунин,
Что и поныне чудом не заглохло,
Участвуя в дальнейшем. Тень Сармьенто
На многолюдном тротуаре. Голос,
Который слышал на горе пастух.
Костяк, белеющий в барханах. Пуля,
Которою убит Франсиско Борхес.
Ковер с обратной стороны. Все вещи,
Что видит только берклианский Бог.
В опасности
Это любовь. Я должен спрятаться или сбежать.
Стены ее темницы растут как в страшном сне. Прекрасная маска сменилась, но она, как всегда, единственная. На что мне мои талисманы: литературные упражнения, беспорядочная эрудиция, изучение слов, в которых суровый Север воспевал свои моря и мечи, бескорыстная дружба, галереи Библиотеки, простые вещи, привычки, юная любовь моей матери, тени погибших в сражении предков, вечная ночь, вкус сновидения?
Быть с тобой или быть не с тобой – вот мера моего времени.
Уже разбился кувшин у фонтана, уже человек поднялся на зов петуха и скрылись во мраке глядящие в окна, но и сумрак не приносит покоя.
Я знаю, это любовь: тревога и облегчение, едва лишь услышу твой голос, надежда и воспоминание, ужас жизни отныне и впредь.
Любовь с ее мифами, с ее маленьким бесполезным волшебством.
Есть угол, мимо которого я не решаюсь пройти.
Ко мне приближаются армии, полчища.
(Этой комнаты не существует; она ведь ее не видела.)
Меня выдает ее имя.
Эта женщина болит во всем моем теле.
Гаучо
Рожденный на границе, где-то в поле,
В почти безвестном мире первозданном,
Он усмирял напористым арканом
Напористое бычье своеволье.
