Гай Давенпорт - Пятьдесят семь видов Фудзиямы
* * *
В храме, выпив чаю со священниками, я увидел меч Ёсицунэ и ранец для провизии его верного слуги Бенкей. То был день Праздника Мальчиков и Ириса. Показывайте с гордостью, написал я об оружии в храме, меч воина и ранец его спутника первого мая. Мы отправились дальше и заночевали в Иисука, предварительно помывшись в горячем источнике. Постоялый двор наш был грязен, неосвещен, постели - соломенные тюфяки на земляном полу. В тюфяках водились блохи, в комнате - комары. Той ночью разразилась буря. Крыша протекала. От всего этого у меня разыгрался приступ лихорадки, мне было худо, и я боялся умереть на следующий день. Часть пути я проехал верхом, часть - прошел пешком, слабый и больной.
Добрались мы лишь до ворот в Округ Окидо. Я миновал замки в Абумидзури и Сироиси. Мне хотелось увидеть усыпальницу Санэката, одного из Фудзивара, поэта и изгнанника, но дорога туда раскисла после дождей, а сама гробница заросла сорняками, как мне сказали, и ее трудно отыскать. Ночь провели в Иванума.
Сколько еще до Касадзима, и эта ли река грязи - дорога, что ведет туда?
* * *
Теперь, сняв рюкзаки, расстелив и соединив молниями спальники, разогрев ужин на сковородке, мы могли бы слушать шум дождя в этой старой, продуваемой насквозь мельнице, обнимая и нашу удачу, и друг друга. Крысы-хламишницы в беленьких штанишках, пауки, ящерки - без сомнения, сказал я, мы подружимся с ними всеми.
Волосы ее растеряли упругость кудряшек и в беспорядке липли ко лбу и щекам - именно такими я их увидел в первый раз, когда она вылезала из бассейна в Поконо(17). Что ты мелешь? - спросила она. С вопросительной улыбкой она заглянула мне в глаза. С такой забавной любознательностью, подумал я, в нашу удачу трудно поверить. Вот эта мельница, Любимая, повторил я, обведя рукой вокруг. Роскошная старая новоанглийская водяная мельница, сухая, как щепка, и основательная, как Институции Кальвина(18). Она взглянула на мельницу, снова на меня, и рот у нее приоткрылся. Каменные ступени вели к порогу из колючих зарослей куманики, через которые пришлось бы перелезать с опаской. Во всех этих старых кирпичных мельницах есть нечто флорентийское. Их тосканский аромат течет из архитектурных справочников, публиковавшихся шотландскими инженерными фирмами, которые прислушивались к Раскину(19) и верили ему, когда тот говорил, что в итальянских пропорциях - истина, а в итальянских окнах - справедливость.
* * *
С какой же радостью обнаружил я такекумскую сосну с двойным стволом, какой ее и описывали поэты в старину. Когда Ноин посетил это дерево во второй раз, его уже спилили на сваи для моста по приказу какого-то новоиспеченного чиновника.
Впоследствии его посадили снова - сосна эта всегда вырастает до прежних размеров и навсегда остается прекраснейшей из сосен. Я увидел ее, когда ей исполнилась тысяча лет. Когда я отправился в свое путешествие, поэт Кёхаку написал: Не пренебреги взглянуть на сосну в Такэкума посреди вишневого цвета поздней весны на крайнем севере. А я ему - в ответ - написал: Мы видели вишневый цвет вместе, ты и я, три месяца назад. Теперь же я пришел к двойной сосне во всем ее величии. Четвертого мая мы прибыли в Сэндай, пересекши реку Натори, - а в день этот бросают листья ириса на крышу, чтобы не покидало хорошее здоровье. Остановились в трактире. Я разыскал художника Каэмона, и он показал мне клеверные поля Миягино, холмы Тамада, Ёконо и Цуцудзи-га-Ока, все белые от цветущего рододендрона, сосновую рощу Коносьта, где и в полдень кажется, что ночь, и где так сыро, что ощущаешь необходимость зонтика. Он также показал мне святилища Якусидо и Тэндзин. Художник - лучший из провожатых.
* * *
Залив Специя, тутовые рощи, сараи, где тучнеют шелковичные черви, здесь же - солнце спадает золотыми полотнами и плитками на пол, кабинет молодого Ревели - сплошной Архимед и Сицилия, или же стол Гольбейна с инструментами из латуни и ореха, кронциркули, линейки, карты, расчеты серебряным карандашом и красной тушью. Под картой в красках французского флага, в аспидно-синих и провинциально-желтых, маково-алых, капустно-зеленых, с линией, проведенной сепией из Генуи через Лунэ Портус к Пизе, располагаются в гармоничном беспорядке деревянная чаша серебра (кубок тосканского лунного света, блюдо, из которого отхлебывают гномы среди железных корней гор, где демоны лакают лаву и зажевывают золотом), зубчатые колеса, гребной винт, чертежи фрегатов, пароходов, механизмы из шестерней и рычагов, выкрашенных в синий и желтый, маяки с циклопическими прожекторами, планы портов и рейдов, горка канифоли, фарфоровая чашка с тушью, полуобгоревшая спичка, коробка акварели, брусок слоновой кости, том Лапласа, книга о конических сечениях, сферической геометрии, логарифмах, Алгебра Сондерсона, Тригонометрия Симмса, и, прекраснее всей остальной архимедовской техники - только-только распакованный теодолит, накренившийся в своих точных калибровках, со сверкающими стрелкой и стеклом.
* * *
При расставании художник Каэмон подарил мне рисунки Мацусима и Сиогама и две пары соломенных сандалий с ремешками цвета лилового ириса. Кажется, иду по щиколотку в цветах ириса - так ярки шнурки моих сандалий. Также он дал мне рисунки, что служили бы подспорьем на Узкой Дороге по пути к Глубокому Северу. В Итикава я нашел высокий, весь в надписях камень Цубо-но-Исибуми. Иероглифы все еще можно было различить сквозь лишайники и мох. На этом месте в первый год Дзинки по приказу Генерала Оно-но-Адзумабито, Губернатора Дальнего Севера, в соответствии с указом Императора был выстроен Замок Тага, а на шестой год Темпёходзи перестроен Эми-но-Асакари, Генерал-Губернатором Провинций Востока и Севера. Этому камню - 965 лет. Горы рушатся и падают, реки меняют русла, дороги зарастают травой, камни погружаются в землю, деревья увядают от старости, а камень этот стоит с древнейших времен. Я плакал при виде его, я встал перед ним на колени, опечаленный и очень счастливый. Мы отправились через реку Нода-но-Тамага к сосновой роще Суэ-но-Мацуяма, где располагаются храм и кладбище, внушившие мне безотрадные мысли о смерти, которая неизбежно завершит всю нашу жизнь, какой бы ни была любовь наша к этому миру.
* * *
Я уже наглядно представлял себе интерьер: паутина и собачьи какашки, неизбежная банка Мэйсона и слежавшийся комок спецовки, которые всегда можно найти в заброшенных зданиях, побуревшая газета и какая-то загадочная деталь утвари, оказавшаяся на поверку ручкой мясорубки, или дуршлагом, или зубчатой передачей валиков для белья. Я предвидел дорожки древней муки в швах порогов, тусклый запах заплесневелой пшеницы, быстрый запах отсыревшего кирпича. Мельница?
переспросила она. Улыбка ее была до странности дурацкой. Она уцепилась за мой рукав. Какая мельница? И тут я сам остолбенел, как примороженный. Никакой мельницы не было. Перед нами лежала лесная опушка - и больше ничего. Сумерки сгущались, а мы смотрели друг на друга под дождем. Упрямо мы двинулись дальше. В потемках спотыкаться даже по проторенному маршруту - нет уж. Мы надеялись, что стоянка с укрытием, обозначенная на карте, сразу вот за этой рощей, что сейчас перед нами. Еще не совсем стемнело. Не будь дождя сегодня, у нас бы запросто еще полчаса света в запасе было: с головой хватило бы рвануть через лесок, найти стоянку и не мокнуть всю ночь. Так говоришь, старую мельницу увидел? Под ногами снова захрустели камни и корни. Ну почему по трелевочным дорогам так трудно ходить?
* * *
Мы вступили в Сиогама под первые удары вечернего звона, в темневшем небе - ни облачка, а от острова Магаки-га-Cима осталась лишь тень на морской глади, выбеленной лунным светом. До нас доносились голоса рыбаков, подсчитывавших улов.
Как же одиноко входить в город в сумерках! Мы слышали слепого певца, заунывно голосившего простые деревенские песни севера. На следующий день мы помолились в сиогамском Храме Миодзин - прекрасное строение. Дорога к нему вымощена, ограда вокруг - выкрашена киноварью. Мне было приятно, что могущество богов так почитается здесь, на Глубоком Севере, и я искренне воздал им дань у алтаря.
Около него горит древний светильник, поддерживая память об Идзуми-но-Сабуро, этого доблестного воина, жившего пятьсот лет назад. Днем мы наняли лодку и переплыли на Мацусима, лежавшие в двух милях от берега. Всем известно, что это самые красивые острова во всей Японии. Я бы добавил, что они соперничают с островами Чуньчинь Ху в Хунане и Си Ху в Чжэкьяне. Острова эти - наш Китай.
Каждая сосновая ветвь на них - само совершество. В них - грация идущих женщин, и так изумительно острова эти расположены, что безмятежность Небес видна отовсюду.
* * *
Эзра Паунд спустился, широко шагая по салите через оливковую рощу, его седая грива подрагивала с каждым точным ударом трости. На нем был кремовый спортивного покроя пиджак, синяя рубашка с воротником апаш, белые брюки в складку, коричневые носки и эспадрильи. В веснушчатых костлявых пальцах левой руки были цепко зажаты поля панамы. Дорожку усеивали твердые зеленые маслины, сорванные на прошлой неделе с ветвей штормом. Потрясающая расточительность, сказала мисс Радж, и тем не менее кажется, это происходит из года в год, однако, урожай маслин всегда обилен, не правда ли, Эзра? Затем через плечо поинтересовалась у меня, не знаю ли я, как по-испански роман. Эзре нужно знать, а он не помнит. Как в рыцарском романе? вздрогнув, спрашиваю я. Romanthе, я думаю. Novela, наверное, появилось позднее. Возможно - relato. Эзра, окликнула она, так будет правильно?
