Линкольн Стеффенс - Мальчик на коне
Но Чарли Проджер никогда не обещал подарить мне коня, а мне хотелось иметь именно коня, пони. Когда исполнилось его первое обещание по поводу ходуль, я попросил его пообещать мне пони. Я был уверен, что если заручусь его обещанием, то у меня будет пони. Он всё понял и засмеялся. "Нет," сказал он, он не может подарить мне пони и поэтому не будет давать такого обещания.
Но бывают люди и другого рода, те, кто не только дают обещания и нарушают их, но, возможно, даже и не думают выполнять их. Я считал возницу, которого отец иногда нанимал по воскресеньям, чтобы покатать нас по набережной, прекрасным человеком и своим большим приятелем. Он позволял мне сидеть рядом с собой на козлах и держаться за вожжи позади его рук, но, если мы ехали по хорошей прямой дороге, то он держал за концы, а я правил. Однажды он замахнулся кнутом на голубя и ударил его так, что плеть захлестнулась на горле птицы. Это произвело на меня сильное впечатление. Кучер слез с брички, свернул голубю голову и принёс его мне. Бедный голубь! Всё это так, но я был восхищён ловкостью кучера, а он ещё похвастался: "Подумаешь, я ещё и не такое умею. Когда я был погонщиком в горах, я так наловчился, что мог сбить муху с ушей переднего мула." Он, несомненно, обернулся и подмигнул поверившим было ему родителям, важно сидевшим на заднем сиденье, но я ничего такого не заметил. Мне захотелось иметь голубя, и я попросил своего искусного друга поймать мне одного, живого. Тот ответил, что может это сделать, что сделает это, но ничего так и не сделал. Он не выполнил этого во время той поездки, но пообещал поймать голубя в следующий раз. И опять не поймал. Годами, мне кажется, каждый раз, как я встречал этого кучера, я просил его достать мне голубя, а он всегда давал мне взамен... новое обещание.
Я, должно быть, порядочно надоел этому бедному легкомысленному лжецу, но больше всего доставалось тем, кого я просил подарить мне коня. Их было много, все, кто имел хоть какое-либо отношение к лошадям, и много других все они знали, что мне нужен пони. Я просил об этом отца, затем даже писал письма дедушке, полковнику Картеру, родителям отца с просьбой подарить мне пони. И большинство из них просто отделывалось обещаниями. Конюшня моя была полна обещаний, и я верил в них. Мне очень нравилось кататься на этих обещаниях до тех пор, пока однажды я не упал и здорово ушибся. Один из компаньонов отца, приезжавший по делам из Сан-Франциско, написал, что привезёт мне или трехколёсный велосипед, или пони, а я должен был угадать, что он мне припас. Чего же я хотел? Я написал, что предпочитаю пони. Когда же он приехал, у него ничего с собой не было.
- Ты не угадал, - заявил он. - У меня не было пони тебе в подарок. Вот если бы ты выбрал велосипед...
Я молча стоял, уставившись на него, а он расхохотался. Он не догадывался о том шоке, о том сокрушительном страдании, которое не давало мне сдвинуться с места.
Я не мог даже пошевелиться. Матери пришлось взять меня на руки и отнести в постель. Ведь у меня мог быть велосипед! Я мог бы кататься на велосипеде. Я мог вообразить себе его конём, или пароходом, или паровозом, и кроме того это был бы велосипед. Беда моя обернулась тягостным горем, без слов, без слёз, а этот лжец ещё захохотал.
Глава III НЕСЧАСТНОЕ, СЧАСТЛИВОЕ РОЖДЕСТВО
Дела у моего отца шли, как будто, медленно, но верно в гору. У него и его местного партнёра Луэлина Тоузера не было пороков. Они были преданы семье и "делу", которое росло вместе с городом, а тот, в свою очередь, рос и менялся вместе со штатом от сообщества, занятого азартными играми, горнодобывающей промышленностью и работой на ранчо, к обществу, занятому фермерством, садоводством и строительством. Усиливалась иммиграция, но теперь уже не за счёт золотоискателей, а за счёт фермеров, деловых людей и строителей, которые обустраивались там, сажали и жали, торговали природными богатствами штата, который процветал, "делая людей", которые скажут вам, что они "сделали штат".
По мере того, как дело приносило доход, а я учился в начальной школе, отец купил себе участок на окраине города на углу улицы К и 16-й улицы и построил там "большой" дом. Он был несколько в стороне от новостроек, но рядом была новаяшкола для меня и моих сестёр, которые вскоре появились вслед за мной. Но это интересовало только родителей, но не меня. Они постоянно говорили о школе, самим им не довелось как следует поучиться, и они полагали, что что-то упустили.
Отец мой увлекался написанием речей, мать пописывала стихи, и они вероятно считали, что у них есть таланты, которые расцвели бы при школьном образовании.
Поэтому они порешили, что таланты их детей получат всевозможное развитие. Я же в то время считал, что мне уже достаточно и того, что есть, и оно меня вовсе не интересовало. Оно лишь мешало моим собственным делам, моему самообразованию.
И о начальной школе у меня почти не осталось воспоминаний. Я выучился читать, грамотно писать и считать, с чтением у меня было всё в порядке. В книгах я искал идеи и роли, которые я мог бы сыграть с будущими персонажами, жизнь, которую мне предстоит прожить. Школа, наверное, была неплохая, но я не помню, чтобы чему-либо там научился, кроме "великолепного" чтения вслух у учительницы, которую я обожал, и которая любила меня. Она, бывало, открыто обнимала меня перед всем классом, чем злила остальных учеников, которые называли меня "любимчиком учительницы". Их упрёки не тревожили меня, я видел, что они завидуют мне, и говорил им об этом. Однако за её благосклонность мне пришлось поплатиться. Когда она вышла замуж, у меня возникло странное тоскливое чувство неприязни, мне не хотелось знакомиться с её мужем, а когда всё-таки пришлось, то я не стал разговаривать с ним. Тот рассмеялся, а она от счастья расцеловала меня, чем я оскорбился. Я больше не хочу видеть её. Покончив с ней, я тут же влюбился в мисс Кей, взрослую молодую женщину в очках, у которой была чудесная чистая кожа. Я не был знаком с ней, я видел её только на улице, но однажды последовал за ней, выяснил, где она живёт, и часто ходил мимо её дома, чтобы увидеть её, и задыхался от смущения, если встречал её. Это увлечение длилось годы, но оно оставалось для меня самым романтичным много позже, когда я стал "гулять" с девочкой ближе ко мне по возрасту.
На новом месте меня интересовала не школа, не комната в доме, которая стала моей собственной, а конюшня, построенная сзади дома. Отец позволил мне устроить стойло чуть меньше остальных для пони. Я надеялся и молил бога, а сестра моя Лусчитала, что, возможно, к Рождеству я получу пони. Я же заметил, что там было ещё три стойла и ни одной лошади. Я сказал ей об этом, чтобы она дала мне ответ.
Но она не смогла. Когда же по этому поводу прощупали отца, то тот сказал, что когда-нибудь у нас будут и лошади, и корова, а тем временем конюшня лишь увеличивает стоимость дома. "Когда-нибудь" очень больно воспринимается мальчиком, который живёт лишь сиюминутным ощущением и знает только его.
Сестрёнки, чтобы утешить меня, говорили, что вскоре наступит Родждество, но Рождество приходит всегда, взрослые всегда говорят о нём и спрашивают, что вам подарить, а потом дарят вам то, что имсамим хочется. Хотя все знали, чего я хочу, я снова и снова говорил им об этом. Мама знала, что каждый вечер я сообщаю об этом и богу. Мне хотелось иметь пони, и чтобы они поняли это наверняка, я заявил, что не хочу ничего другого.
- Ничего, кроме пони? - переспросил отец.
- Ничего, - ответил я.
- Даже высокие сапоги?
Как мне было тяжело. Мне хотелось иметь и сапоги, но я настаивал на пони.
- Нет, даже сапоги.
- Даже конфет? Ведь надо же чем-нибудь наполнить тебе чулок, Санта Клаус не может ведь запихать тебе пони в чулок.
Да, верно, он не мог также спустить пони вниз по дымовой трубе. Но нет.
- Я хочу только пони, - сказал я. - Если мне нельзя иметь пони, то не дарите мне ничего, ничего.
Теперь я стал сам присматривать себе такого пони, какого мне хотелось, я ходил в конюшни, где продавались лошади, спрашивал у наездников, и видел нескольких, которые подошли бы. Отец позволил мне "опробовать" их. Я перепробовал так много пони, что быстро научился сидеть на лошади. Я выбрал нескольких, но отец всегда находил у них какие-нибудь недостатки. Я просто отчаялся. Когда подходило Рождество, я уже совсем потерял надежду и в сочельник вывесил свой чулок рядом с чулками сестёр, которых, кстати, у меня было уже три. Я не упоминал о них раньше и о том, как они появлялись, ибо, как вы понимаете, они были девочки, а девочки, маленькие девочки в моей мужской жизни не значили ничего. Они тоже не обращали на меня внимания, они были так счастливы в тот сочельник, что и я тоже в какой-то мере заразился их весельем.
Я всё размышлял, что же получу, вывесил самый большой из бывших у меня чулков, и все мы неохотно отправились в постель, чтобы выждать до утра. Нет, не спать, по крайней мере, не сразу. Нам сказали, что нужно не только сразу же заснуть,но и нельзя просыпаться раньше семи тридцати поутру, а если проснёмся, то нельзя идти к камину на Рождество. Просто невозможно.
