Саттри - Кормак Маккарти
Привет, Джон.
Перепляс-по-Росе, сказал Мореход.
Эй, детка.
Эй, Лягух, позвал с задов лавки черный.
Тебе чего надо?
Подь сюда, детка. Мне надо с тобой поговорить.
Нет у меня времени с тобой вошкаться.
Саттри потыкался в буханки хлеба.
Мореход стащил из холодильника пакет молока, открыл его и стал пить.
Эй, Хайло.
Чё, детка.
Слыхал, как старуха Бэ-Эла его поймала?
Нет, дядя, что случилось?
Она туда в воскресенье приходит, застала его в постели с этой девахой, как давай лупасить его по башке туфлей. А эта деваха прям на кровати приподнялась голышом да как заверещит на нее, говорит: Выдай ему хорошенько, милая, – говорит: Я замужем за одним сукиным сыном была точно вот таким же.
Из раскрашенного пугала, взгромоздившегося под локтем у Морехода, вырвалось высокое ржание. Глаза, все в туши, скосились, черные и вялые ручки задвигались, словно бы укутывая локти складками. Мореход, во несет тебя, сказала она.
Старина Бэ-Эл чокнутый, сказал Хайло.
Саттри улыбнулся среди ржавеющих канистр продовольствия у задней стены. Он прошел за хрякоподобной тушей Хайла в кресле. Эй, детка, сказал Хайло. Как делишки?
Эгей, сказал Саттри, перемещаясь к мясному ящику.
Последовало обсуждение брачных игр опоссумов. В лавку вошел черный парень по имени Джаббо.
Эй, детка, окликнул Хайло.
Пасть нараспашку, сказал Джаббо. Как ворота в городок, что ни близок ни далек[9]. Он зыркнул на Перепляса-по-Росе. Как насчет жопец свой педовый сместить с ящика шаны.
У-у-у какой, произнес извращенец, соскальзывая на пол неоновым ужиком.
Хайло вот говорит, у опоссума крантик не раздвоенный, сообщил всей лавке Мореход.
Да ни за что б я такого не сказал, отозвался Хайло. Я сказал, он ей в нос не ввинчивает.
Зачем же ему тогда крантик раздвоенный?
Потому что он двуутробик, мудень.
Мореход хохотнул где-то в глубине глотки. Зубы-надгробья сверкают, десны розовый коралл. Бля, дядя, сказал он. Ты совсем с долбоебами столуешься.
Спроси у Саттри.
А я почем знаю, сказал Саттри.
Не хочет он, чтоб вся река знала, что ты за долбоеб, сказал Мореход. Он наклонил пакет молока и вправил долгий глоток себе в темное горло.
Кто тот чокнутый мудень в том доме, что орет на всех? спросил Джаббо.
Где именно, голуба? Королева Передней улицы желала подольститься. Джаббо ею пренебрег. Вон там, показал он. Чокнутый мудень орет такую чокнутую срань, что я и в жизни не слыхал.
Да это просто старый преподобный там спятил, сказал Хайло. Все время голосит: Омыты ль вы кровию.
Срань разводить он могёт.
Я ему точно башку набекрень сверну, ежли от меня не отцепится.
Он на всех орет.
Я не все.
Он калека.
Калекой точно станет.
Ему помои выносят и все такое.
Он себя обрезал, сказал Перепляс-по-Росе.
Чего сделал?
Постриг себя. Бритвой. Взял и срезал, голуба, мне так говорили.
От такого калекой не станешь.
Но больно может быть, сказал Мореход.
Он калекой был еще до того, как покалечился.
Я ему ебаный этот парик обрежу, если он не прекратит верещать на меня, сказал Джаббо.
Саттри увернулся от ярда петли дохлых мух, свисавшей с потолка, и подошел со своими покупками к прилавку.
Что еще? спросил Хауард.
Это всё.
Он суммировал карандашом на клочке бумаги.
Сорок два цента.
Саттри выскреб из джинсов мелочь.
Куда намылился, Сат?
Домой.
Куда ж еще. Рассказывай. Шныряешь где-нибудь тут украдкой да фитилек свой куда-нибудь макаешь.
Саттри ухмыльнулся.
Старина Саттри, сказал Мореход. Он никого тут не подставит.
А чего б вам меня с чем-нибудь не свести?
Бля. Да у тебя тут все в ажуре.
Не интересуют его эти черномазые девахи. Верно ведь, Саттри?
Саттри посмотрел на Джаббо, но не ответил.
Хауард скинул остаток покупок в мешок и двинул его Саттри. Тот взял его под мышку и кивнул на темных лоботрясов. Увидимся, сказал он.
Не напрягайся, сказал Мореход.
Сетчатая дверь хлопнула, закрывшись.
У-у-у, хорошенький какой, произнес Перепляс-по-Росе.
Поужинав, он задул лампу, и сидел в темноте, и смотрел на огоньки на дальнем берегу, те стояли, долгие и подобные волшебным палочкам, в трепетавшей реке. Ниже по течению от Ава Джоунза по-над черной водой призрачными голосами разносился хохот, предавались в ночи воспоминаниям старые мертвые гуляки. Немного погодя поднялся и вышел, и дошел по речной тропе до двери.
Он сидел в углу и тянул пиво. Мореход играл за заведение в легкий покер, а Ав спал где-то в задней комнате. Саттри слышал, как он сопит в темноте, когда проходил мимо спальни по пути в каморку за драной и испачканной душевой шторкой из пластика, стоял там, полузатаив дыхание, доски в смердящем полумраке заляпаны зеленоватым свечением, зловещей плесенью, что слабо лучилась. Отрезок оцинкованного водостока сливал мочу в крысиную нору в углу, а оттуда – в текшую реку. К голой стойке льнула какая-то мокрая и бледная ящерка, и Саттри нассал на нее, и она, извиваясь, протиснулась наружу в стенную щель. Он застегнул брюки и сплюнул в канавку. Заново оценив проворство микробов в их череде, что взбираются по падающей воде, как лосось, он вытер рот и выбрал чистое место на стенке, харкнул снова.
Сидел он, упершись затылком в дощатую стену, и ум его плавал. Устье лампы в рожке из железных завитков пересекали мотыльки у него над головой, очерк пламени неизменен в отражателе из жести для выпечки. На потолке черные сгустки. Где воюют насекомые тени. Отражение лампового стекла – как дрожкое яйцо, делящаяся зигота. Гигантские споры спиной к спине и разъединяющиеся. Зияя, устремляясь к раздельным судьбам в их слепой молекулярной схизме. Если клетка может быть левшой, не может ли у нее оказаться своя воля? И какая-то левая притом?
В другой части комнаты читал стихи Фред Кэш. Саттри услышал окончание «Означивающей обезьяны»[10], а затем – балладу о Дрочиле Джеке и змее из бильярдной, кто доебался к северу аж до Дулута. Он встал и взял себе еще пива. Ляля в своих бабушах собирала бутылки и немо шаркала в дыму и сумраке. Одной рукой Саттри повозил по смутным именам под столовым камнем. Спасены от непогоды. Целые семьи изгнаны из их могил ниже по реке запруживаньем вод. Хиджры куда
