Дитя урагана - Катарина Сусанна Причард
Он довольно часто повторял эти слова — «когда вы станете знаменитой писательницей», в шутку, как я подозреваю, а может быть, чтобы потешить мое самолюбие. Однажды вечером в отдельном кабинете кафе «Париж» он поднял тост «за то время, когда вы станете знаменитой писательницей в настоящем Париже».
Но он никак не пытался пробудить мои дремлющие чувства. Ни разу не пробовал меня поцеловать или многозначительно пожать мне руку. Все время нашего дружеского общения среди беззаботной атмосферы Сиднея он старался увлечь мое воображение и создать между нами интеллектуальную связь.
И только когда мне пришло время возвращаться в Мельбурн, я поняла, что этот случай может иметь последствия, которых я вовсе не предвидела.
— Вы сами понимаете, — сказал мой Preux chevalier, — никто не должен знать, что я встретил вас на пристани и мы проводили вместе время. Людям это покажется странным. Вы ведь понимаете это, не правда ли? Конца не будет злобным сплетням, а вы слишком молоды и не искушены, чтоб соприкасаться с этой грязью. Мне невыносима мысль, что вас могут обидеть.
— Вы правы, — согласилась я. — Пусть это будет нашей тайной.
— Вот именно, — сказал он со смехом. — Мне было чудесно с вами, cherie. А вам?
— Конечно, — призналась я. — Мне тоже. Это было изумительно. Благодарю вас от всей души.
14
В тот год я не хотела уезжать из дому и потому поступила на работу в Кристчерчскую среднюю школу в Мельбурне. Школа помещалась в большом зале рядом с церковью, и я преподавала мальчикам трех младших классов одновременно. В том же помещении другие учителя вели уроки со старшими классами. В зале не было никаких удобств, необходимых женщине, даже зеркала, чтобы, сняв шляпу при выходе, пригладить волосы. Учителя и ученики, стараясь перекричать друг друга, галдели так, что звон стоял в ушах.
Многие из моих мальчиков пели в церковном хоре и по воскресеньям, облаченные в белые стихари, выглядели прямо ангелочками, но у меня на уроках они превращались в настоящих дьяволят. Стоило мне написать на доске задачки для двух классов и, отвернувшись, заняться чтением и письмом с младшей группой, как во мгновение ока задачки оказывались решенными. Выяснилось, что самый сообразительный по этой части мальчишка решал их и тут же передавал решение остальным.
Как-то, снимая пальто, я нечаянно расстегнула сзади крючок на своей ярко-красной кофточке. Я безуспешно пыталась его застегнуть; в этот миг один постреленок, невинно уставившись на меня, предложил: «Давайте я вам помогу, мисс. У меня есть сестры, я знаю, как блузки застегивают».
Я по глупости согласилась. Он, конечно, расстегнул все крючки, и я оказалась перед классом с обнаженной спиной. От буйного ликования трех десятков бесенят дрогнули стены. Пришлось мне надеть пальто и начать урок, собрав все свое мужество.
В другой раз утром ко мне подошел директор и сказал:
— Мисс Причард, половина ваших мальчиков гоняют во дворе в футбол. Не выпускайте ни одного до одиннадцати, до начала большой перемены.
И когда поднялась очередная рука и последовала обычная просьба: «Разрешите выйти, мисс», — я сказала: «Нет».
— Ох, мисс, — послышался страдальческий голос. — Мне мама сегодня лекарство от живота дала...
Из страха, как бы чего не случилось, я позволила ему выйти. Оставалось только удивляться, скольким мальчикам мамы давали лекарство в тот день; да и в другие дни с тех пор, как было объявлено распоряжение директора.
И еще я вела уроки французского у старших мальчиков. Кое-кто из них был с меня ростом; все шло благополучно, пока один здоровенный малый не задал вопрос:
— Мисс, а как по-французски «поцелуй»?
Я не моргнув глазом ответила.
— А как сказать по-французски: «Мне хотелось бы вас поцеловать?» — не унимался малый; по классу пробежал смешок.
Я сказала:
— Вот когда вы выучите глаголы, вам не придется задавать такие вопросы.
А потом велела ему остаться после урока и спросила, для чего ему понадобилось меня конфузить и не кажется ли ему, что это не очень-то красиво с его стороны. Мне и без того нелегко учить таких взрослых ребят, втолковывала ему я. Но я знаю язык и могу их многому научить, если они не станут мне мешать. Я была бы очень ему благодарна, сказала я, если б он помог поддерживать порядок в классе.
— Ладно, я вам помогу, мисс, — согласился он пристыженный. И больше у меня не было неприятностей с этим классом.
Но обуздать младших сорванцов оказалось куда сложнее. Бесполезно было взывать к их совести. Они доводили меня до белого каления своими шалостями и шумной возней, без умолку болтали и мешали вести уроки. К исходу дня я буквально валилась с ног. В конце концов пришлось сказать директору, что с младшими классами я, по-видимому, потерпела полное фиаско. Я попросила подыскать мне замену.
Директор объяснил мне, что до сих пор младшие классы всегда вели мужчины и, возможно, эти милые крошки нуждаются в железной руке, а ее у меня нет. И я со вздохом облегчения распрощалась с Кристчерчской средней школой.
Надо было искать другую работу, и вскоре мне подвернулось занятие приятное и необременительное — давать по утрам уроки одной девочке за ту же плату, какую в школе я получала за обучение целой оравы юных сорванцов.
Ученица мне попалась очень занятная. Ее бабушка и дедушка, Мэри и Уильям Хоуитт, были из числа первых австралийских колонистов. При такой работе я днем могла писать, а вечером ходить на лекции в университет.
Для меня слушать лекции по английскому языку и по филологии было давней, почти несбыточной мечтой. Я очень любила наш университет; к счастью, по новым университетским порядкам вечерние лекции могли слушать и те, кто, как выразился один из профессоров, «обедает в середине дня»[14].
Мне очень повезло — я слушала курс мистера Уолтера Мердока, впоследствии профессора английского языка в Западноавстралийском университете. Его лекции доставляли мне огромное удовольствие. Именно он открыл для меня Джорджа Мередита и «Любовь в долине», за что я до конца жизни буду ему благодарна. Я думаю, немногие из его студентов, готовившихся получить диплом по окончании курса, так же жадно, как я, впитывали эти лекции, которые
