Гейвин Максвелл - Кольцо светлой воды
А сбруя выдержала, хотя, к счастью, она лопнула в следующий раз, когда подверглась серьёзной нагрузке. В тот день Миджа не было дома в течение девяти часов и, пожалуй, большую часть этого времени он просидел на том уступе, так как был ужасно голоден и набросился на пищу с таким азартом, что я опасался, как бы он не подавился.
Бывали и другие отлучки, долгие часы волнений и поисков, но одна из них особенно врезалась мне в память, так как он впервые отсутствовал всю ночь, и я уже отчаялся было увидеть его вновь. Я оставил его рано утром у ручья, когда он питался угрями, и начал беспокоиться, когда он не вернулся домой после обеда. В то время я усердно работал над книгой, это был один из редких дней моей писательской жизни, когда всё шло хорошо. Слова легко струились у меня из-под пера, и время летело незаметно, так что я с удивлением обнаружил, что проработал шесть часов подряд. Я вышел на улицу и позвал Миджа у ручья и на побережье, и, не найдя его, снова отправился к оврагу над водопадом. Но следов не было нигде, хоть я и обыскал его на всю мрачную длину вплоть до большого водопада, который, как мне было известно, даже Мидж не мог преодолеть. Насколько плохо было слышно мой голос я понял только тогда, когда выше второго водопада наткнулся на двух диких котят на крутом берегу. Увидев меня, они мгновенно сбежали, но до того они не слышали моих криков, заглушенных шумом воды. Я тогда отошёл от ручья и отправился к ближайшим островам, в то время был отлив, и из воды показались полосы мягкого белого песка. Здесь я обнаружил следы выдры, которые вели в сторону острова с маяком, но не был уверен, что они- Миджа. К концу лета когти у него так сточились, что на следах их практически не было заметно, но в то время я ещё не мог с уверенностью отличить его отпечатки от дикой выдры, если только они не были очень чёткими. Весь этот вечер я искал его и звал, а когда наступили сумерки, стал уже отчаиваться, так как домашняя жизнь выработала у него строго дневные привычки и к заходу солнца он уже крепко спал перед камином.
Ночь была облачной со свежим ветром и большой луной, которая проплывала как пьяная сквозь черные лохмотья тумана. К одиннадцати вечера поднялся почти штормовой ветер с юга, и на наветренной стороне начался бурный прилив. Я полагал, что этого будет достаточно для того, чтобы он потерял направление, если бы попытался добраться домой тем же путём, которым ушёл. Я включил свет во всех окнах дома, оставил дверь открытой и кое-как задремал у камина. К трём часам утра появились бледные признаки рассвета, я вышел, чтобы взять лодку, так как теперь почему-то был убеждён, что Мидж находится на острове с маяком. Посудина сразу же забарахлила, как только я спустил её на воду, мне нужно было выйти в открытое море под боковую волну, чтобы добраться на подветренную сторону островов, и всю дорогу её захлёстывали волны через борт. Если я оставлял весла, чтобы откачать воду, то до того, как заканчивал, меня относило почти к самому берегу. Через полчаса я совсем вымок и перепугался. Более крупные острова давали некоторое укрытие от южного ветра, но в проливах между ними сильное течение на север чуть ли не опрокидывало лодку, у многочисленных скал и в шхерах вода пенилась белым, зловещим цветом в неверном свете. Немного повычерпаешь воду, и тебя чуть ли не бросает на камни и утёсы, лодку расщепило бы на них как спичечную коробку, а я, совсем не умея плавать, сразу же стал бы пищей для омаров. В довершение моих бед мне встретился дельфин-касатка. Чтобы не попасть на рифы я выгреб дальше к северу от мелких островов, которые находятся ближе к берегу от маяка, вода здесь была поспокойнее, и мне не нужно было всё время держать нос лодки поперёк волн. Касатка появилась на поверхности не более чем в двадцати метрах к северу от меня, это был огромный самец, чей похожий на саблю плавник торчал из воды чуть ли не в рост человека, и, возможно случайно, он направился прямо ко мне. Нервы у меня были натянуты до предела, я развернулся и погрёб к ближайшему острову, как будто бы у касатки не бывает другой добычи кроме человека. Я сел на риф в ста метрах от острова крачек и не стал дожидаться, когда прилив подымет меня. Скользя и барахтаясь по пояс в воде, я с трудом снял свою плоскодонку с камня, на который она наскочила, а касатка, вероятно занятая своими делами и вовсе не думавшая обо мне, крутилась неподалёку. Я добрался до острова крачек, птицы с писком закружились вокруг, образовав пелену из прозрачных крыльев, а я сидел на скале тусклым ветреным утром и чувствовал себя в отчаянье потерянным ребёнком.
Маячный остров утопал в джунглях летнего шиповника, который цепляется за одежду как щупальца осьминога и оставляет на руках и лице кровавые царапины. Там я себя чувствовал как лунатик безо всякого движения, а голос моего зова порывы влажного холодного ветра уносили на север. Я вернулся домой в девять утра, с тяжеленной лодкой, наполовину залитой водой, всё тело и мозг у меня налились болезненной пустотой. Теперь я был почти уверен, что Мидж тоже встретился с той касаткой, и уже наполовину переварился в брюхе кита.
Весь день до четырёх часов я бродил вокруг и звал его, и с каждым часом всё больше сознавал, как много значило для меня это странное животное, спутник моей жизни. Мне было тошно от этого, тошно оттого, что я так привязался к нему и подружился с ним, хоть он и не человек, мне было тошно от той пустоты, которая останется без него в Камусфеарне. Вот в таком настроении, самоутверждая свою человечью независимость, около пяти часов вечера я стал убирать оставшиеся свидетельства его прошлого бытия. Я убрал из-под кухонного стола его миску для питья, вернулся за недоеденной чашкой риса с яйцами, отнёс её в чулан, который шотландцы называют задней кухней, и уже собирался было вывалить её содержимое в помойное ведро, как вдруг мне показалось, что я слышу голос Миджа позади себя на кухне. Однако, я очень устал и не совсем уж доверял своим ощущениям. Мне показалось, что я услышал хриплое: "Ха?", которым он обычно вопрошал, появляясь в пустой комнате. Но впечатление было настолько сильным, что я поспешно поставил миску и заторопился обратно на кухню. Там никого не было. Я подошёл к двери и позвал его по имени, но всё было по-прежнему. Уже возвращаясь обратно в чулан, я остановился как вкопанный. На полу кухни, куда я собирался ступить, был большой мокрый след. Я смотрел на него и думал: "Я очень устал и переутомился".
Опустился на четвереньки, чтобы осмотреть его. След был несомненно мокрым и пах выдрой. Я всё ещё стоял на карачках, когда из дверей позади себя снова услышал этот звук, на этот раз совершенно безошибочно: "Ха?". Затем Мидж навалился на меня весь мокрый и шальной от радости, визжа и прыгая вокруг меня как возбуждённый щенок, взбирался мне на плечи, катался на спине, прыгал и плясал.
Несколько минут я утешал его и себя и только тогда заметил, что уздечка у него разорвана, и понял что многие часы, может быть сутки или больше, он был пленён как Авессалом, отчаянно пытаясь вырваться, ожидая помощи, которая так и не подоспела.
Понимаю, что эта сцена встречи и часы, предшествовавшие ей, некоторым читателям могут показаться противными. Я мог бы написать об этом и последующих событиях сухо и нечестно, отрицая наличие каких-либо чувств к этому существу, что могло бы обезоружить критиков, мог бы упредить обвинения в сентиментальности и мягкотелости, которые могу теперь навлечь на себя. Писатель, однако, несёт на себе обязанность быть честным, без этого его слова не имеют цены, и кроме того мои чувства к животным, несмотря на любое притворство, всё равно проявляются достаточно четко и откровенно. Я уже тогда знал, что Мидж значит для меня больше, чем большинство знакомых мне людей, что я буду скучать без его присутствия гораздо больше, чем без них, и мне не было стыдно от этого. При предпоследнем анализе я, пожалуй, знал, что Мидж предан мне беззаветнее, чем представители моего рода, и тем самым вызывает ответные чувства, в которых мы не торопимся признаться.
Когда я не находил Миджа в обычных его укромных местах, то прежде всего отправлялся к водопаду, так как он нередко проводил там один долгие часы, охотясь на одну большую форель, которая жила в большом омуте под водопадом, где он ловил молодых угрей или же играл с каким-либо плавающим предметом, который смыло вниз. Иногда он выходил из дому, неся с собой шарик пинг-понга, сосредоточенный и увлечённый им. Час спустя он всё ещё был у водопада, погружая шарик в воду и отпуская его там, отскакивал сам и подбрасывал его, по своему играя в водное поло с такой конечной целью, о которой сторонний наблюдатель мог только догадываться. Помню, однажды я пошёл искать его там и поначалу не нашёл, затем моё внимание привлекло к себе нечто красное на тёмной воде у кромки пены, и я увидел что Мидж плавает на спине и, вероятно, крепко спит, а на груди крепко сжимает алую гроздь рябины. Он частенько подбирал такие яркие предметы во время своих прогулок и не расставался с ними до тех пор, пока не отвлечётся каким-либо не менее привлекательным предметом. Я никогда не проводил опытов по определению его цветоощущения, но то ли случайно, то ли в результате отбора он предпочитал игрушки кричащих цветов.
