Замок Отранто и другие истории - Гораций Уолпол

Накануне вечером, перед тем как покинуть замок, Джером строго потребовал у Теодора ответа, почему тот объявил его перед Манфредом причастным к своему побегу. Теодор признался, что сделал это умышленно, дабы отвести подозрение Манфреда от Матильды, и добавил, что считал всеобщее уважение к Джерому как к человеку праведной и благочестивой жизни надежной его защитой от гнева тирана. Джером весьма огорчился, узнав, что его сын питает склонность к дочери князя; расставаясь с Теодором на ночь, он обещал утром изложить ему важные соображения, настоятельно требующие, чтобы он поборол свою страсть. Теодор, подобно Изабелле, слишком недавно узнал родительскую власть, чтобы покорно подчиняться решениям отца, подавляя порывы своего сердца. Его не очень занимала мысль о том, какие соображения имеет в виду Джером, а исходить из них в своем поведении он и вовсе не был расположен. Чары прелестной Матильды наложили на его душу более глубокую печать, нежели сыновние чувства. Всю ночь он предавался любовным грезам и лишь после заутрени, да и то не сразу, вспомнил, что монах велел ему прийти к гробнице Альфонсо.

Когда он наконец предстал перед Джеромом, тот сказал ему:

— Молодой человек, мне не по душе такая медлительность. Ужели ты сразу же хочешь показать, сколь мало значат для тебя повеления отца?

Теодор стал неловко извиняться и объяснил свой несвоевременный приход тем, что проснулся позже, чем следовало.

— И чей же образ являлся тебе во сне? — суровым тоном спросил монах.

Лицо Теодора залилось краской.

— Слушай, безрассудный юноша, — продолжал монах, — этому быть не до`лжно; вырви с корнем из своей груди эту преступную страсть.

— Преступную страсть? — вскричал Теодор. — Может ли преступление сопутствовать невинной красоте и добродетельной скромности?

— Грешно, — ответил монах, — любить тех, кого небо обрекло на гибель. Потомство тиранов должно быть стерто с лица земли до третьего и четвертого колена.

— Ужели Господь карает невинных за деяния преступных? — воскликнул Теодор. — У прекрасной Матильды довольно добродетелей…

— Для того чтобы погубить тебя, — прервал его монах. — Ты уже успел забыть, что свирепый тиран Манфред дважды приговаривал тебя к смерти?

— Я помню это, отец, — ответил Теодор, — но я также не забыл, что милосердие его дочери вызволило меня из его рук. Я могу забывать обиды, но не благодеяния.

— Обиды, нанесенные тебе родом Манфреда, превосходят все, что ты можешь себе представить, — сказал монах. — Не отвечай, но взгляни благоговейно на это изображение. Под этим монументом покоится прах Альфонсо Доброго, государя, наделенного всеми добродетелями, отца своего народа, гордости рода человеческого! Преклони колени, строптивый юноша, и внемли ужасному рассказу, который поведает тебе отец. Рассказ этот погасит все чувства в душе твоей и оставит в ней одну лишь священную жажду мщения. Альфонсо! Понесший тяжкую обиду государь! Пусть твоя неотмщенная тень, витающая среди воздушных струй, остановится над нами и тоже горестно внемлет тому, что мои дрожащие уста… Но что там? Кто идет сюда?

— Несчастнейшая из женщин, — отозвалась Ипполита, подходя к алтарю. — Отец мой, располагаете ли вы сейчас временем для меня? Но почему здесь этот юноша и зачем он стоит на коленях? Отчего на ваших лицах написан такой ужас? Почему у этой почтенной гробницы… О боже! Вам явилось нечто?..

— Мы возносили моления Господу, — в некотором замешательстве ответил монах, — о прекращении бед этого несчастного княжества. Присоединитесь к нам, госпожа Ипполита! Ваша безупречно чистая душа может вымолить у Бога разрешение от приговора, который, как о том ясно говорят знамения этих дней, произнесен над вашим домом.

— Я горячо молюсь о том, чтобы Господь отвратил от нас свой гнев, — сказала благочестивая Ипполита. — Вы знаете, что главной заботой моей жизни было вымолить Господне благословение для моего супруга и моих ни в чем не повинных детей. Одного из них, увы, я уже лишилась; захочет ли теперь Господь внять моей мольбе о бедной моей Матильде? Заступитесь за нее перед Богом, отец!

— Кто не захотел бы от всего сердца благословить ее? — с жаром воскликнул Теодор.

— Молчи, невоздержанный юноша, — сказал Джером. — А вы, добрая государыня, не спорьте с вышними силами! Господь дает, Господь отнимает. Благословите его святое имя и смиритесь перед его решениями.

— Я смиряюсь безропотно, — ответила Ипполита. — Но неужели Господь не пощадит ту, кто является моим единственным утешением? Ужели Матильда тоже должна погибнуть? Ах, отец мой, я пришла для того, чтобы… Но отошлите вашего сына… Никто, кроме вас, не должен слышать то, что я хочу сказать…

— Да снизойдет Господь ко всем вашим мольбам, достойнейшая государыня, — сказал Теодор, уходя. Джером нахмурился, услышав эти слова.

Ипполита рассказала монаху о возникшем у нее и сообщенном ею Манфреду замысле, как и о том, что князь отправился к Фредерику предложить ему руку Матильды. Джером не мог скрыть досады, которую вызвал у него предпринятый Ипполитой шаг, но попытался объяснить ее малой вероятностью того, чтобы Фредерик, ближайший по крови родственник Альфонсо, явившийся потребовать свое наследство, пошел на союз с узурпатором принадлежащих ему прав. Но изумлению Джерома поистине не было предела, когда Ипполита поведала ему о своей готовности принять развод и спросила, будет ли ее согласие сообразно с законами церкви. Просьба Ипполиты дать ей совет позволила монаху, умолчав о том, как мерзка ему мысль о предполагаемом браке Манфреда с Изабеллой, расписать княгине самыми мрачными красками всю греховность ее согласия на развод, предречь ей Божью кару в том случае, если она уступит Манфреду, и строжайшим образом наказать ей, чтобы она с негодованием и возмущением отвергла подобное предложение, в каком бы виде оно ни было сделано.

Тем временем Манфред успел сообщить свой план Фредерику и сказал, что недурно бы сыграть сразу две свадьбы. Переменчивый маркиз, на которого произвела глубокое впечатление красота Матильды, выказал живой интерес к предложению Манфреда. Он забыл свою вражду с ним с тем большей легкостью, что едва ли мог рассчитывать силой низвергнуть его с княжеского престола; и, подумав, что от брака его дочери с тираном, может быть, еще и не будет потомства, решил, что, женясь на Матильде, он надежнее обеспечит себе права наследования. Он почти не противился уговорам Манфреда и только ради соблюдения приличий поставил условием согласие Ипполиты на развод. Манфред взял это на себя. Окрыленный успехом и горя желанием приблизить брак, который сулил ему надежду на продолжение рода, он устремился в