Этика жизни - Томас Карлейль
XLIV. Удивительно, как существа, принадлежащие к роду человеческому, закрывают глаза на самую ясную действительность и вследствие вялости, забвения и тупоумия живут очень уютно среди чудес и страшилищ. На деле же человек есть и был всегда глупым и ленивым. И гораздо более склонным чувствовать как варить пищу, чем думать и размышлять. Предубеждение, которое он будто ненавидит – его абсолютный законодатель. Привычка и лень водят его всюду за нос. Пусть два раза повторится восход солнца, сотворение мира – и это перестанет быть чудом или замечательным явлением.
XLV. Может ли быть нечто удивительнее настоящего действительного духа? Англичанин Джонсон всю жизнь мечтал о том, чтобы таковую увидеть, и не мог. Несмотря на то, что ходил в Кок-Лэн и оттуда в церковные склепы, где стучал по гробам. Безумный доктор! Разве он никогда не смотрел духовным оком, точно так же, как и телесным, вокруг себя, на полный поток человеческой жизни, которую он так любил? Смотрел ли он когда-нибудь и на то, что было внутри его самого? Славный доктор ведь сам был духом. Такой настоящий, действительный дух, какого только могло желать его сердце. И почти миллион других духов бродило возле него по улицам. Еще раз повторяю: «Исключите иллюзию времени, скомкайте эти шестьдесят лет в шесть минут – что иное был он, что иное мы сами? Не духи ли мы, сформированные в одно тело, в одно явление, и не исчезающие в воздух невидимыми?» Это не метафора, а обыкновенная научная действительность. Мы происходим из ничего, принимаем известный образ и становимся явлениями.
XLVL Причудливое представление, какое мы имеем о счастье, приблизительно следующее: благодаря известным оценкам и по расчетам, составленным по собственному масштабу, мы приходим к известному среднему земному жребию, о котором мы думаем, что он принадлежит нам по праву от природы. Эта, как бы простая плата нашего вознаграждения, наших заслуг не требует ни благодарности, ни жалоб. Только случайный плюс мы принимаем за счастье, каждый же дефицит – за горе. Представим себе, что мы сами станем производить оценку своих заслуг. А какая масса самолюбия в каждом из нас! Тогда надо только удивляться, как часто чаша весов наклоняется в противоположную сторону, и иной дурак восклицает: «Посмотри-ка, какая плата. Случалось ли когда-нибудь такому достойному человеку, как я, видеть что-либо подобное?» Я говорю тебе, дурак, причина лежит исключительно только в твоей пустоте, в заслугах, которые ты только воображаешь, что имеешь. Представь себе, что ты заслуживаешь, чтобы тебя повесили (что, вернее всего, правда), а ты считаешь за счастье, если тебя только расстреляют. Представь себе, что ты заслуживаешь быть повешенным на заволоке, и для тебя будет блаженством умереть на конопле. Поэтому претензии, какие ты предъявляешь к счастью, должны равняться нулю: свет под твоими ногами. Правильно писал умнейший в наше время: «Жизнь начинается только отречением».
XLVII. Счастье, в котором ищут цель своего бытия – очень неблагородная мелкая теория. В сущности говоря, если мы правильно сосчитаем, она существуют на свете еще неполных двести лет. Единственное счастье, о котором человек когда-либо много спрашивал, была степень счастья, позволявшая ему делать свою работу. Не «я не могу есть!», а «я не могу работать» было наиболее частою жалобой среди мудрых людей. В сущности говоря, это-таки единственное несчастье человека, когда он не может работать. Когда он не может исполнить своего назначения, как человек. Смотрите, день быстро проходит, наша жизнь скоро проходит и наступает ночь, в которой никто не может действовать.
XLVIII. В человеке есть нечто выше любви к счастью. Он может обойтись без счастья и взамен него найти блаженство для того, чтобы проповедовать это самое высшее. Разве ученые, мученики, поэты и священники не говорили и не страдали во все века и разве они не представляли доказательства – в жизни и смерти – в «божественном», которое есть в человеке, и в том, что он только в «божественном» обладает силою и свободой? И это Богом вдохновенное учение тебе также проповедуется, и тебя также преследуют различные милосердные соблазны, пока ты не почувствуешь и не научишься сокрушению! Благодари судьбу свою за то и переноси с благодарностью остальное. Это самое высшее должно было быть уничтожено в тебе. Благодаря благотворным пароксизмам лихорадки жизнь прекращает глубоко-лежащую хроническую болезнь и торжествует над смертью. Бушующие волны времени не поглощают тебя, а поднимают в лазурь вечности. Не люби удовольствия, а люби Бога. Вот вечное, в котором разрешаются все противоречия, и каждому, кто по этому пути идет и действует, становится хорошо.
XLIX. Всякая работа – даже пряжа бумаги – благородна. Только работа благородна. Повторяю и утверждаю это еще раз. И, таким образом, всякое достоинство – трудно. Жизни покоя и удобства нет ни для человека, ни для Бога. Жизнь всех богов представляется нам возвышенной грустью – усердием бесконечной борьбы против бесконечного труда. Наша наивысшая религия называется «поклонение страданию». Для человеческого сына не существует хорошо или даже скверно ношенной короны, которая не была бы терновым венцом.
Вещи эти когда-то были очень хорошо известны в сказанных словах, или, еще лучше, в прочувствованном инстинкте, живущем в каждом сердце. Разве все горе, весь атеизм, как я это называю, человеческих поступков и деяний настоящего поколения в той невыразимой жизненной философии, не кажется претензией, как люди это называют, «быть счастливыми». Самый жалкий бедняк, который бродит в образе человека, преисполнен мыслью, что он, согласно всем человеческим и божеским законам, имеет право быть «счастливым». Его желания – желания несчастнейшего бедняка – должны быть исполнены. Его дни – дни несчастнейшего бедняка – должны протекать в мягком течении наслаждения. Но это невозможно даже для самих богов. Фальшивые пророки проповедуют нам: «Ты должен быть счастлив; ты должен любить приятные вещи и найти их». И вот народ кричит: «Отчего мы не нашли приятных вещей?»
